ыть глыбы неправильной  формы  с  различным  временем
обращения.
   - А что вы скажете о зоне холода? - спросил командир.  -  У  кого  есть
предположения, почему она появилась?
   - Это непонятно - хотя какой-нибудь естественный процесс можно было  бы
придумать...
   - Как гипотезу ad hoc [для этого случая (лат.)], - вставил Туйма.
   - Я обсуждал это с химиками, - отозвался Лоджер. - Там могла  произойти
эндотермическая реакция. Мне, по правде, такие курьезы не  нравятся,  хотя
существуют  соединения,  поглощающие  тепло  при  реакции.   Сопутствующие
обстоятельства дают этому более смелое толкование.
   - Какое? - спросил Бар Хораб.
   - Не природное событие, хотя и не обязательно  предумышленное.  Скажем,
авария каких-то огромных охлаждающих,  криотронных  устройств.  Как  пожар
производственных предприятий со знаком минус. Но  мне  и  это  не  кажется
правдоподобным. У меня нет никаких реальных оснований так утверждать  -  и
ни у кого из нас нет. Однако сама близость во времени  всех  этих  событий
говорит, что они как-то связаны.
   - Ценность этой  гипотезы  тоже  отрицательная,  -  заметил  кто-то  из
физиков.
   - Не думаю. Сведение ряда неизвестных к общему неизвестному знаменателю
- это приобретение, а не потеря информации... - с усмешкой сказал Лоджер.
   - Прошу объяснить подробнее, - сказал командир.
   Лоджер встал.
   -  Насколько  смогу.  Когда  младенец  улыбается,  он  делает   это   в
соответствии с установками, с которыми он вошел в  мир.  Таких  установок,
статистических по своей природе, множество: что розовые  пятна  перед  его
глазами - это человеческие лица, что люди обычно положительно реагируют на
улыбку малыша и так далее.
   - К чему ты клонишь?
   - К тому, что все и всегда основано на  определенных  установках,  хотя
они по преимуществу принимаются как  данность.  Дискуссия  ведется  вокруг
явлений, которые выглядят достаточно странно - как серия не зависящих друг
от  друга  событий.  Вспышки,  хаотичность  излучения,  изменение  альбедо
Квинты, плазма на луне. Откуда они появились? От деятельности цивилизации.
Разве это их объясняет? Напротив, затемняет, ибо мы априорно предположили,
что способны разобраться  в  деятельности  квинтян.  Напоминаю,  что  Марс
когда-то считали стариком, а Венеру -  молодкой  по  сравнению  с  Землей;
прадеды наших астрономов бессознательно считали, что Земля - такая же, как
Марс и Венера, только моложе первого и старше второй. Отсюда пошли  каналы
Марса, дикие джунгли Венеры и  прочее,  что  потом  пришлось  поместить  в
разряд сказок. Я думаю, ничто не ведет себя так неразумно, как  разум.  На
Квинте может действовать разум -  скорее,  разумы,  непостижимые  для  нас
из-за несхожести намерений...
   - Война?
   Голос раздался из глубины зала. Лоджер, продолжая стоять, говорил:
   - Войну не  надо  понимать  как  что-то,  раз  и  навсегда  разрешающее
конфликты - с истребительным результатом. Командир,  не  рассчитывай,  что
тебя  просветят.  Поскольку  нам  не  известны  ни  исходные  условия,  ни
граничные,  ничто  не  превратит  неизвестное  в   известное.   Мы   можем
предостеречь  "Гермес",  только  посоветовав  ему  быть  начеку.   Желаешь
развернутого совета? Я вижу  его  только  в  альтернативе:  либо  действия
разумных существ  неразумны,  либо  непонятны,  ибо  они  не  умещаются  в
категориях нашего мышления. Но это всего лишь мое мнение.



КВИНТА

   Перед погружением радиолокаторы последний раз  напомнили  о  "Гермесе",
показав, как он движется по отрезку огромной гиперболы, подымаясь все выше
над рукавом галактической спирали, чтобы идти с околосветовой скоростью  в
высоком вакууме; радиоэхо стало приходить с увеличивающимися  интервалами,
показывая,  что  на  "Гермес"  действуют  эффекты  относительности  и  его
бортовое время все сильнее расходится со временем "Эвридики". Связь  между
разведчиком и кораблем-маткой прервалась окончательно, когда  длина  волны
автоматического   передатчика   увеличилась,   сигналы    растянулись    в
многокилометровые пучки и ослабли так, что последний  был  зарегистрирован
самым чувствительным индикатором  спустя  семьдесят  часов  после  старта,
когда Гадес,  пораженный  "Орфеем"-самоубийцей,  простонал  гравитационным
резонансом  и  разверз  темпоральную  пропасть.  Что  бы  ни  случилось  с
разведчиком  и  заключенными  в  нем  людьми,  это  должно  было  остаться
неизвестным долгие годы в их исчислении.
   Для тех, кто был погружен  в  эмбриональный  сон,  похожий  на  смерть,
лишенный каких бы то ни было видений и тем самым ощущения  времени,  полет
не  был  долгим.  Над  белыми  саркофагами,  над  туннелями   эмбрионатора
светилась сквозь бронированное  стекло  перископа  альфа  Гарпии,  голубой
гигант, отброшенный от остальных светил  созвездия  одним  из  собственных
асимметрических взрывов, - он был молодым солнцем  и  еще  не  обустроился
после ядерного возгорания своих недр. После  исчезновения  "Эвридики"  GOD
начал свои маневры.  "Гермес",  взлетев  над  эклиптикой,  стал  падать  к
Гадесу, тем самым отдаляясь от звезд, к  которым  он  летел,  чтобы  потом
разогнаться за счет гравитационной мощи гиганта, и облетел коллапсар  так,
что тот  дал  ему  своим  полем  солидный  разгон.  Когда  "Гермес"  обрел
околосветовую  скорость,  из  его  бортов  выдвинулись  входные  отверстия
прямоточных реакторов. Вакуум был настолько высоким, что собранных  атомов
не хватало для зажигания, поэтому GOD добавлял к водороду тритий, пока  не
начался синтез. Черные до сих пор  жерла  двигателей  засияли  огнем,  его
пульс становился сильнее, быстрее, ярче, и во мрак ударили сияющие  столбы
гелия. Лазер "Эвридики" при старте оказал разведчику меньшую  помощь,  чем
ожидалось, - один из гиперголовых бустеров тянул плохо и кормовое  зеркало
отклонилось от курса, а  потом  "Эвридика"  пропала,  будто  ее  поглотило
небытие,  но   GOD   скомпенсировал   потери   дополнительной   мощностью,
позаимствованной у Гадеса.
   При скорости, равной 99% световой, вакуум в жерлах двигателей снизился,
водорода хватало, постоянное ускорение увеличивало массу разведчика вместе
с  его  скоростью.  GOD  держал  20  "g"  без  малейших   отклонений,   но
рассчитанная на вчетверо большие нагрузки конструкция  переносила  их  без
ущерба. Никакой живой организм крупнее блохи при таком полете не  выдержал
бы собственного веса. Человек весил более двух тонн. Под таким прессом  он
не пошевелил бы ребрами, если бы ему пришлось дышать, а сердце лопнуло бы,
нагнетая жидкость, куда более тяжелую, чем расплавленный свинец. Но сердца
не бились, и люди не дышали, хотя  были  живы.  Они  покоились  в  той  же
жидкости, что заменяла им  кровь.  Насосы,  способные  действовать  и  при
стократном тяготении (но этого уже не вынесли бы  эмбрионированные  люди),
гнали в их сосуды онакс, а сердца делали один или два удара в  минуту,  не
работая, а только двигаясь под напором животворной искусственной крови.
   В назначенное время GOD сменил курс,  и,  летя  теперь  к  центральному
скоплению звезд галактики, "Гермес" выбросил впереди ограждающий  щит.  Он
опередил корабль на несколько миль и как застыл  на  этом  расстоянии.  Он
служил  защитой  от  излучения.  Иначе  при  такой  скорости   космическое
излучение уничтожило бы  слишком  много  нейронов  в  человеческом  мозге.
Голубая альфа светила уже за кормой. Внутри палубы-туннеля в длинной корме
"Гермеса" не было полной темноты, потому  что  оболочки  реакторов  давали
микроскопическую утечку квантов и у стен тлело излучение  Черенкова.  Этот
полумрак казался неподвижным и неизменным,  стояла  абсолютная  тишина,  и
лишь  дважды  сквозь  броневое  стекло  окна   в   переборке,   отделяющей
эмбрионатор от верхней рубки, проникли резкие, внезапные вспышки. В первый
раз слепой до того контрольный монитор  охранного  щита  блеснул  холодным
белым огнем и тут же погас. GOD, пробудившись за наносекунду, отдал нужное
приказание. Ток повернул пусковое устройство, нос корабля открылся, изверг
пламя, и новый выстреленный вперед щит  занял  место  прежнего,  разбитого
горстью космической пыли, обратившей защитный диск  в  облако  раскаленных
атомов.  "Гермес"  пролетел  сквозь  сверкающий  фейерверк,  растянувшийся
далеко за кормой, и помчался дальше. Автомат за несколько секунд  выровнял
нежелательное боковое качание нового щита, мигая все медленнее  оранжевыми
контрольными  лампочками  бакборта  и  штирборта,  как  будто  черный  кот
понимающе и успокоительно моргал светлыми глазами. Потом на корабле  снова
все замерло до новой  встречи  с  рассеянной  горсточкой  метеоритной  или
кометной пыли, и операция замены  щита  повторилась.  Наконец  вибрирующие
электронами атомы цезиевых часов подали ожидаемый знак. Компьютеру не надо
было смотреть ни на какие индикаторы  -  они  были  его  чувствами,  и  он
считывал показания мозгом, который  из-за  его  трехсантиметрового  объема
остряки  "Эвридики"  называли   птичьим.   GOD   следил   за   показаниями
люменометров, поддерживая курс при ослаблении тяги. Выключенные,  а  затем
пущенные на обратную тягу  двигатели  начали  тормозить  корабль.  И  этот
маневр  превосходно  удался:  путеводные  звезды  даже  не  вздрогнули  на
фокаторах, обошлось без поправки запрограммированной траектории полета.  В
принципе сбрасывание околосветовой скорости до параболической по отношению
к дзете, то есть до каких-нибудь 80 км/с  всего  за  микропарсек  -  перед
Юноной, периферийной планетной  системой,  -  требовало  обычного  реверса
двигателей до тех пор, пока тяга не  погаснет  от  недостатка  водородного
топлива, а затем перехода на торможение  гиперголом.  Однако  GOD  вовремя
получил  предостережение   "Эвридики"   и,   прежде   чем   приступить   к
реанимационным  операциям,  перепрограммировал   торможение.   Как   блеск
водородно-гелиевых дюз, так и огонь самовозгорающегося топлива были  легко
распознаваемы по их техническому, то есть искусственному, характеру, а для
GOD'а теперь  первым  правилом  служило  "весьма  ограниченное  доверие  к
Братьям  по  Разуму".  Он  не  рылся  в   библеистике,   не   анализировал
случившегося с Авелем и Каином, а погасил  прямоточные  двигатели  в  тени
Юноны и использовал ее притяжение  для  уменьшения  скорости  и  изменения
курса. Другой  газовый  шар  -  дзета  -  послужил  ему  для  перехода  на
параболическую скорость, и только тогда он привел в действие реаниматоры.
   Одновременно  он  послал  наружу  дистанционно  управляемые   автоматы,
которые наложили на кормовые и носовые дюзы  камуфлирующую  аппаратуру,  а
именно электромагнитные микшеры. Так размазывалось, излучение тяги: спектр
радиации  рассеивался.  Самый  тонкий  этап  торможения  был  пройден   на
подступах к системе, за Юноной: GOD запланировал его и выполнил четко, как
подобало компьютеру конечного поколения. Он попросту  проколол  "Гермесом"
верхние слои атмосферы газового гиганта. Перед кораблем  возникла  подушка
раскаленной плазмы, и, гася на ней скорость,  GOD  выжал  из  климатизации
"Гермеса" все возможное, чтобы температура в  эмбрионаторе  не  повысилась
больше  чем  на  два  градуса.  Плазменная  подушка  мгновенно  уничтожила
охранный щит, который и так должен был быть отброшен: он был заменен щитом
другого типа, защищающим  от  пыли  и  обломков  комет  на  околопланетных
орбитах. "Гермес" раскалился в огневом перелете, но в  полосе  тени  Юноны
остыл, и GOD смог убедиться, что тучи, целые протуберанцы огня,  вызванные
торможением, падают по законам Ньютона на тяжелую планету.  Огонь  скрывал
не только присутствие корабля, но  и  его  следы.  Корабль  с  погашенными
двигателями дрейфовал в  далеком  афелии,  когда  в  эмбрионаторе  зажегся
полный свет и  головки  медикомов  нависли  над  контейнерами,  готовые  к
действию.
   По программе первым должен был  очнуться  Герберт  -  на  случай,  если
понадобится врач. Однако очередность оказалась нарушенной. Несмотря на все
ухищрения, биологический фактор  оставался  самым  слабым  звеном  сложной
операции. Эмбрионатор находился на средней палубе и в сравнении с кораблем
был  микроскопической  скорлупкой,  окруженной   многослойной   броней   и
антирадиационной оболочкой с двумя люками,  ведущими  в  жилые  помещения.
Центр  "Гермеса",  называвшийся  городком,  был  связан   коммуникационным
стволом с рубкой, разделенной на два яруса. Между носовыми переборками шли
лабораторные палубы, где можно  было  работать  и  в  невесомости,  и  при
тяготении. Запасы энергии были сосредоточены на корме - в  аннигиляционных
контейнерах, в недоступном для людей сидеральном машинном  отделении  и  в
камерах особого назначения. Между внешней  и  внутренней  кормовой  броней
были скрыты шасси - корабль мог садиться на планеты  и  тогда  вставал  на
выдвигающиеся складные ноги. Посадку должна была предварять  проба  грунта
на прочность, потому что на каждую  из  огромных  лап  ракеты  приходилось
30.000 тонн массы. В центральной части корабля вдоль штирборта  помещались
разведывательные зонды и их вспомогательное оборудование, вдоль бакборта -
автоматы  внутреннего  обслуживания  и  аппараты  для  дальних  автономных
разведывательных полетов или походов; среди них были и большеходы.
   Когда  GOD  включил  реанимационные  системы,   на   "Гермесе"   царила
благоприятная для операции невесомость. Разбуженный первым  Герберт  обрел
нормальное давление и температуру тела, но не пришел в себя. GOD тщательно
обследовал его и заколебался. Ему приходилось действовать  самостоятельно.
Точнее, он  не  колебался,  а  сопоставлял  варианты  возможных  операций.
Результат  обследования  был  двойственен.  Он  мог  либо   приступить   к
реанимации командира, Стиргарда, либо  забрать  врача  из  эмбрионатора  и
перенести в операционную. Он поступил как человек, бросающий монетку перед
лицом неведомого. Когда не известно, что предпочесть, нет лучшей  тактики,
чем жребий. Рандомизатор указал на командира, и GOD послушался его. Спустя
два часа Стиргард, наполовину придя в себя, сел в  открытом  эмбрионаторе,
разорвав прозрачную оболочку, облегавшую нагое тело.  Он  поискал  глазами
того, кто должен был стоять  над  ним.  Динамик  что-то  говорил  ему.  Он
понимал, что это механический голос, что с  Гербертом  неприятности,  хотя
толком  не  разбирал  повторяемых  слов.  Вставая,  приложился  головой  к
приподнятой крышке эмбрионатора - на минуту  потемнело  в  глазах.  Первым
звуком человеческой  речи  в  системе  дзеты  было  крепкое  ругательство.
Клейкая белая жидкость текла с волос по лбу на лицо и грудь Стиргарда.  Он
слишком резко выпрямился и, кувыркаясь, с согнутыми коленями, пролетел  по
туннелю вдоль всех контейнеров с людьми до люка в стене. Прижался спиной к
мягкой обивке в углу между притолокой и  сводом  и,  стерев  с  век  белую
жидкость, склеивающую пальцы, обвел  взглядом  помещение  эмбрионатора.  В
промежутках между саркофагами с поднятыми крышками уже были отворены двери
в ванные. Он вслушивался в голос машины. Герберт,  как  и  остальные,  был
жив, но не пришел в себя после выключения реаниматора. С ним не могло быть
ничего  серьезного:  все  энцефалографы  и  электрокардиографы  показывали
предусмотренную норму.
   - Где мы? - спросил командир.
   - За Юноной. Полет прошел без помех.  Нужно  ли  перенести  Герберта  в
операционную?
   Стиргард подумал.
   - Нет. Я сам им займусь. В каком состоянии корабль?
   - В полной исправности.
   - Получены какие-нибудь радиограммы с "Эвридики"?
   - Да.
   - Какой степени важности?
   - Первой. Изложить содержание?
   - О чем они?
   - Об изменении процедуры. Изложить содержание?
   - Радиограммы длинные?
   - Три тысячи шестьсот шестьдесят слов. Изложить содержание?
   - В сокращении.
   - Я не могу сокращать неизвестные.
   - Сколько неизвестных?
   - Это тоже неизвестно.
   Пока они обменивались репликами, Стиргард оттолкнулся от свода. Летя  к
зелено-красным огням над криотейнером Герберта, он успел увидеть в зеркале
сквозь дверной проем ванной свой мускулистый торс,  блестящий  от  онакса,
который еще вытекал из перевязанной пуповины, как у огромного  обмываемого
новорожденного.
   - Что случилось? - спросил он. Зафиксировал босые ноги под  контейнером
доктора, приложил руку к его груди.
   Сердце мерно билось. На полуоткрытых губах спящего липко белел онакс.
   - GOD, сообщи то, что тебе ясно, - проговорил Стиргард.
   Одновременно он надавил лежащему большими пальцами под нижней челюстью,
посмотрел в горло, почувствовал тепло дыхания, всунул палец между зубов  и
осторожно тронул небо. Герберт вздрогнул и открыл глаза.  Они  были  полны
слез, светлых и чистых, как вода. Стиргард  с  молчаливым  удовлетворением
отметил успех такого простого приема. Герберт не очнулся, потому что зажим
на его пуповине был отсоединен не полностью. Стиргард зажал  катетер,  тот
отскочил, брызгая белой жидкостью.  Пупок  затянулся  сам.  Обеими  руками
Стиргард нажимал на грудь лежащего, чувствуя, как она прилипает к ладоням.
Герберт смотрел ему в лицо  широко  открытыми  глазами,  словно  застыв  в
изумлении.
   - Все в порядке, - сказал Стиргард.
   Пациент, казалось, не слышал его.
   - GOD!
   - Слушаю.
   - Что случилось? "Эвридика" или Квинта?
   - Изменения на Квинте.
   - Суммируй данные.
   - Сумма неопределенных есть неопределенная.
   - Говори, что знаешь.
   - Перед погружением  были  отмечены  быстропеременные  скачки  альбедо,
радиоизлучение достигло трехсот гигаватт белого шума. На луне дрожит белая
точка, которую сочли плазмой в магнитной ловушке.
   - Какие рекомендации?
   - Осторожность и соблюдение камуфляжа.
   - Конкретные?
   - Действовать по собственному усмотрению.
   - Расстояние до Квинты?
   - Миллиард триста миллионов миль по прямой.
   - Камуфляж?
   - Сделан.
   - Микс?
   - Да.
   - Программа изменена?
   - Только сближение. Корабль сейчас в тени Юноны.
   - Исправность корабля полная?
   - Полная. Реанимировать экипаж?
   - Нет. Наблюдал Квинту?
   - Нет. Погасил космическую в термосфере Юноны.
   - Хорошо. Теперь молчи и жди.
   - Молчу и жду.
   "Интересное начало", - подумал Стиргард, все еще массируя грудь врача.
   Тот вздохнул и пошевелился.
   - Видишь меня? - спросил нагой командир. - Не говори. Моргни.
   Герберт  заморгал  и  улыбнулся.  Стиргард  был  в  поту,  но  все  еще
массировал.
   -  Diadochokynesis?..  [способность   быстро   совершать   симметричные
движения (греч.)] - предложил Стиргард.
   Лежащий закрыл глаза и неверной рукой тронул кончик  своего  носа.  Они
смотрели друг на друга и улыбались. Врач согнул колени.
   - Хочешь встать? Не торопись.
   Не отвечал, Герберт ухватился руками за края своего  ложа  и  поднялся.
Вместо того чтобы сесть, стремительно взлетел в воздух.
   - Смотри, тяготение нулевое, - напомнил Стиргард. - Потихоньку...
   Герберт оглядел эмбрионарий - уже сознательно.
   - Как остальные? - спросил он, откидывая волосы, прилипшие ко лбу.
   - Реанимация идет.
   - Нужна помощь, доктор Герберт? - спросил GOD.
   - Не нужна, - бросил врач.
   Он сам проверил поочередно индикаторы над саркофагами.  Касался  груди,
смотрел глазные яблоки, проверял рефлексы конъюнктивы. До него донесся шум
воды  из  ванной.  Стиргард  принимал  душ.  Прежде  чем  врач  дошел   до
последнего, Накамуры, командир, уже в шортах и черной трикотажной  рубахе,
вернулся из своей каюты.
   - Как люди? - спросил он.
   - Все здоровы. У Ротмонта следы аритмии.
   - Побудь с ними. Я займусь почтой...
   - Есть известия?
   - Пятилетней давности.
   - Хорошие или плохие?
   -  Непонятные.  Бар  Хораб  советует  изменить  программу.  Они   перед
погружением что-то заметили на Квинте. И на луне.
   - Что это значит?
   Стиргард стоял у входа. Врач  помогал  встать  Ротмонту.  Трое  мылись.
Остальные плавали в воздухе, здоровались,  разгляды