ьными  путями,  шаг  за  шагом,  "не  ведая,  что
творит", поскольку он стремится к состоянию ультрастабильного  равновесия,
а  открываемые  им  и  используемые  для  поддержания   этого   равновесия
корреляции явлений отражают очень сложные процессы, которых он не  изучает
и о причинах которых ничего не знает (то есть не обязан ничего  знать).  В
конце концов лет через сто может оказаться, что  ценой,  которую  пришлось
заплатить за рост  жизненного  уровня  и  уменьшение  безработицы,  служит
хвостик,  вырастающий  у  каждого  шестого  ребенка,  или  общее   падение
показателя интеллекта в обществе (ведь более умные  люди  в  большей  мере
мешают регулирующему действию машины и она будет стремиться  уменьшить  их
число). По моему мнению, совершенно ясно, что "аксиоматика"  машины  не  в
состоянии учесть заранее всех возможностей:  от  "хвостика"  до  всеобщего
кретинизма. Тем самым мы  совершили  reductio  ad  absurdum  -  привели  к
нелепости теорию Черного ящика  как  Верховного  регулятора  человеческого
общества.


1
     Криптократия - тайновластие (греч.). - Прим. ред.




  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  ИНТЕЛЛЕКТРОНИКА

(i)  КИБЕРНЕТИКА И СОЦИОЛОГИЯ

     Теория  "черного  ящика"  как   регулятора   общественных   процессов
потерпела фиаско по нескольким причинам.
     Во-первых, одно дело -  регулировать  заранее  заданную  систему,  то
есть, например,  стремиться  создать  регулятор,  который  поддерживал  бы
гомеостаз капиталистического общества, и совсем другое дело - регулировать
систему,  з_а_п_р_о_е_к_т_и_р_о_в_а_н_н_у_ю  на   основе   соответствующих
социологических знаний.
     В принципе можно регулировать любую сложную  систему.  Но  отнюдь  не
обязательно  регулируемый  -  если   им   является   общество   -   станет
приветствовать используемые методы или их результаты. Если формация - как,
в частности, капиталистическая формация  -  склонна  к  самовозбуждающимся
колебаниям  (бумы  и  кризисы),  то  регулятор  может  счесть  необходимым
применить для  устранения  этих  колебаний  такие  меры,  которые  вызовут
бешеный протест. Легко вообразить реакцию хозяев  "предприятия-гомеостата"
Стаффорда Бира,  если  "мозг"  этого  гомеостата  вдруг  заявит,  что  для
сохранения гомеостаза нужно обобществить средства производства или хотя бы
вдвое уменьшить прибыли. Если задана система, то вместе  с  тем  заданы  и
законы ее поведения - в определенных границах изменений. Ни один регулятор
не может отменить эти законы, ибо это было бы сотворением чуда.  Регулятор
может только выбирать  из  доступных  для  реализации  состояний  системы.
Биологический регулятор  -  эволюция  -  может  увеличивать  либо  размеры
организма, либо его подвижность. Не может возникнуть кит с  маневренностью
блохи. Следовательно, регулятор должен искать компромиссные решения.  Если
определенные параметры представляют собой "табу" (как,  например,  частная
собственность при капитализме), то выбор возможных  шагов  сокращается,  и
может оказаться, что единственный способ поддержать "равновесие" в системе
- применение  силы.  Мы  взяли  слово  "равновесие"  в  кавычки,  ибо  это
равновесие  падающего  здания,  стянутого  железными  обручами.  Тот,  кто
подавляет  самовозбуждающиеся  колебания  системы,  применив   силу,   тот
отбрасывает  сам  принцип  гомеостаза,  ибо  самоорганизацию  он  заменяет
насилием. Именно так и возникали  известные  из  истории  формы  власти  -
тирания, абсолютизм, фашизм и т. п.
     Во-вторых, с  точки  зрения  регулятора  отдельные  элементы  системы
должны  располагать  только  теми  знаниями,  которые  необходимы  для  их
функционирования. Этот принцип, не вызывающий протеста у машины или живого
организма,  противоречит  постулатам  людей:   ведь   мы,   как   элементы
общественной системы, жаждем обладать не  только  информацией,  касающейся
наших собственных действий, но и той,  которая  относится  к  системе  как
целому.
     Поскольку  подключенный  к   обществу   "внечеловеческий"   регулятор
("черный  ящик")  тяготеет  к  тем  или  иным  проявлениям   криптократии,
постольку нежелательной является  любая  форма  общественного  гомеостаза,
использующая "правящую машину". Если же имеет место второй  из  упомянутых
выше  случаев  -  регулирование  системы,  запроектированной   на   основе
социологической  науки,  -  то  и  тогда  нет  гарантий,  что  достигнутое
состояние равновесия в будущем не окажется в опасности. Ведь цели, которые
ставит перед собой общество, не одинаковы во все времена. Гомеостаз -  это
не "устойчивость ради устойчивости", это явление телеологическое.  Поэтому
вначале, при проектировании, цели регулятора и подвластного  ему  общества
будут  взаимно  покрываться,  но   впоследствии   тут   могут   возникнуть
антагонизмы. Общество не может снять с себя тяжесть решения своей  судьбы,
отдать эту свободу во власть кибернетического регулятора.
     В-третьих, количество степеней свободы,  каким  обладает  общество  в
процессе развития, больше числа  степеней  свободы  процесса  биоэволюции.
Общество может совершить внезапное  изменение  формации,  может  внезапно,
скачком  улучшить  отдельные  сферы  своей  деятельности,  введя   в   них
"кибернетических   администраторов"   с   ограниченными,    но    широкими
полномочиями. Все эти революционные изменения для биоэволюции  невозможны.
Таким  образом,  общество  не  только  имеет  большую  свободу  внутренних
действий, чем живой отдельно взятый организм (с которым  его  неоднократно
сравнивали  прежде),  но  даже  большую,  чем  все  организмы  в  процессе
эволюции, взятые вместе.
     В истории известны различные общественные формации;  с  точки  зрения
классификации все они являются как бы "типами"  -  высшими  иерархическими
единицами. Динамика связей внутри формации определяется ее экономикой,  но
неоднозначно. Так, одна и та  же  формация  может  использовать  различные
экономические "модели", варьируя в определенных пределах  свои  параметры.
При этом частные значения этих параметров не позволяют еще установить  тип
формации. При капиталистической формации может процветать  кооперация,  но
от этого формация не перестает быть капиталистической. Лишь  одновременное
изменение целого ряда существенных параметров  может  изменить  не  только
экономическую модель, но и стоящий над ней тип формации, ибо в этом случае
меняется вся совокупность общественных отношений. Таким образом, одно дело
- регулятор данной формации и совсем иное - такой регулятор, который может
преобразовать (если сочтет это необходимым) данную формацию в другую.
     Поскольку люди сами хотят решать, при каком  общественном  строе  они
будут  жить,  равно  как  и  то,  какую  экономическую  модель  они  будут
реализовывать и,  наконец,  какие  цели  будет  осуществлять  их  общество
(потому что ведь одно и то же общество может предпочесть в первую  очередь
развитие   космических   исследований   или   же   занятия   биологической
автоэволюцией),  применение  машинной  регулировки  общественных   систем,
будучи возможным, является нежелательным.
     Совсем иначе обстоит дело, если применять  подобную  регулировку  при
решении отдельных проблем (экономических, административных  и  т.п.),  или
при  моделировании  общественных  процессов  на  цифровых   машинах,   или
посредством других сложных  систем,  чтобы  глубоко  изучить  динамические
законы этих процессов. Ибо одно дело применять  кибернетические  методы  к
изучению общественных явлений для их совершенствования  и  совсем  иное  -
возводить продукт кибернетического  конструирования  на  трон  властелина.
Необходима, следовательно, социологическая  кибернетика,  а  не  искусство
постройки правящих машин.

     Как же представить  себе  предмет  социологической  кибернетики?  Это
слишком широкая тема, чтобы здесь можно было предложить хотя бы ее  эскиз.
Однако для того чтобы этот термин не  остался  пустым,  сделаем  несколько
замечаний, помогающих общей ориентировке.
     Гомеостаз,  в  котором   находится   цивилизация,   -   это   продукт
общественной эволюции человека. Все существовавшие в истории  общества,  с
самых давних времен, занимались регуляционной деятельностью,  направленной
на сохранение равновесия системы. Разумеется,  люди  не  осознавали  этого
внутреннего смысла своих  коллективных  действий,  точно  так  же  как  не
осознавали, что их экономико-производственное бытие  определяет  форму  их
строя. В обществах, стоящих на одинаковом уровне  материального  развития,
имеющих аналогичную экономику,  возникали  неодинаковые  структуры  в  той
области  внепроизводственного  бытия,  которую   мы   называем   культурой
(культурной надстройкой). Можно сказать, что подобно тому как определенный
уровень первобытного коллективизма неизбежно вызывает появление языка,  то
есть артикулированной,  членораздельной  системы  общения,  но  отнюдь  не
предопределяет,  к_а_к_о_й  это будет язык (язык угро-финской  группы  или
какой-нибудь  иной),  так  и   определенный   уровень   развития   средств
производства  вызывает   возникновение   общественных   классов,   но   не
предопределяет того, какие виды отношений между  людьми  будут  приняты  в
данном обществе.
     Конкретный вид языка, как  и  конкретный  вид  связей  между  людьми,
возникает по закону случая -  подчиняется  вероятностным  закономерностям.
Самые "необъяснимые" с точки зрения наблюдателя  иного  культурного  круга
виды  общественых  связей  и  законов,  заповедей  и  "табу"  всегда  были
направлены в принципе  к  одной  и  той  же  цели:  уменьшить  хаотическую
произвольность индивидуальных действий, уменьшить, свести на нет  все  это
разнообразие  -  потенциальный   источник   нарушений   равновесия.   Если
антрополога интересует прежде всего содержание  верований,  религиозная  и
социальная практика, то есть обряды посвящения, тип  семейных,  половых  и
возрастных  отношений  в  данном  обществе,   то   социолог-кибернетик   в
значительной мере должен  абстрагироваться  от  содержания  тех  или  иных
ритуалов, заповедей, норм поведения и искать главные черты  их  структуры,
ибо  она  составляет  систему  обратных  связей,  регуляционную   систему,
характеристика которой  определяет  границы  свободы  личности  наравне  с
границами   устойчивости   общественной   системы,   рассматриваемой   как
динамическое целое.
     От подобного анализа можно перейти к оценке,  ибо  человек  благодаря
пластичности  своей  природы  может  приспособиться  к   самым   различным
"культурным моделям". Тем не менее мы отвергаем большинство  из  них,  так
как их регуляционная структура вызывает  у  нас  протест,  притом  протест
самый что  ни  на  есть  рациональный,  исходящий  из  вполне  объективных
критериев  оценки,  а  не  из  симпатий,  присущих   нам   как   элементам
определенной "культурной модели". Дело в  том,  что  социостаз  отнюдь  не
требует столь сильно  сужать  разнообразие  действий  и  мыслей,  то  есть
свободу личности, как это практиковалось ранее и как это практикуется  еще
сейчас. Можно сказать, что большинство регуляционных  систем,  особенно  в
первобытных обществах, отличается значительной избыточностью  ограничений.
Но избыток ограничений в  семейной,  общественной,  эротической  жизни,  в
области нравственности столь же нежелателен, сколь и  их  недостаток.  Для
каждого общества, несомненно, существует некий регуляционный оптимум  норм
и заповедей.
     Такова в  очень  кратком  изложении  одна  из  проблем,  интересующих
социолога-кибернетика. Его наука  занимается  изучением  существовавших  в
истории систем и в то  же  время  является  теорией  создания  оптимальных
моделей  социостаза  (оптимальных  с   точки   зрения   условно   принятых
параметров). Поскольку  число  факторов,  входящих  здесь  в  игру,  очень
велико,  невозможно  создать  какую-либо  математическую,  "ультимативную"
форму общества. Можно лишь подходить к проблеме  методом  последовательных
приближений - путем изучения все более сложных моделей.  И  вот  мы  снова
возвращаемся к "черным ящикам", но теперь они  выступают  уже  не  в  роли
будущих  "электронных   наместников"   или   сверхчеловеческих   мудрецов,
изрекающих  приговор  судьбам  человечества.  Теперь  они  -  всего   лишь
исследовательский полигон, орудие для нахождения ответов на такие  сложные
вопросы, которые без их помощи человеку не  решить.  Но  всякий  раз  план
действий, равно как и окончательное решение, должны принадлежать человеку.




  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  ИНТЕЛЛЕКТРОНИКА

(j)  ВЕРА И ИНФОРМАЦИЯ

     На протяжении  сотен  лет  философы  стремятся  логически  обосновать
правомочность индукции,  способа  мышления,  предвосхищающего  будущее  на
основе прошлого опыта. Ни одному  из  них  это  не  удалось.  И  не  могло
удастся, поскольку  индукция,  зародышем  которой  является  уже  условный
рефлекс амебы, - это стремление превратить неполную информацию  в  полную,
Тем  самым  она  нарушает  закон  теории  информации,  гласящий,   что   в
изолированной  системе  информация  может  уменьшаться   либо   оставаться
постоянной, но не возрастать.  И  все  же  индукцию  -  будь  то  в  форме
условного рефлекса (пес "верит", что по звонку получит еду, ибо так бывало
до сих пор, и выражает  эту  "веру"  слюноотделением),  будь  то  в  форме
научной гипотезы  -  практикуют  все  живые  существа,  включая  человека.
Действовать на основе неполной информации, дополненной  "угадыванием"  или
"домыслом", является биологической необходимостью.
     Поэтому  гомеостатические  системы  проявляют  "веру"  не  вследствие
какой-либо  аномалии.   Наоборот:   каждый   гомеостат,   или   регулятор,
стремящийся удержать свои существенные переменные в определенных границах,
переход за которые грозит его существованию, должен проявлять  "веру",  то
есть действовать на основе неполной и неточной информации так, словно  она
полна и точна.
     Всякая деятельность исходит из знаний, содержащих пробелы. При  такой
неуверенности можно либо воздержаться  от  действий,  либо  действовать  с
риском. Первое означало бы  прекращение  жизненных  процессов.  "Вера"  же
является ожиданием, что произойдет  то,  на  что  мы  надеемся,  что  дело
обстоит так,  как  мы  думаем,  что  мысленная  модель  адекватна  внешней
ситуации. "Веру" могут проявлять лишь сложные  гомеостаты,  поскольку  они
являются системами, активно реагирующими на изменения  среды,  на  что  не
способен ни один "мертвый" предмет. Такие предметы ничего не  "ожидают"  и
не предвосхищают; в гомеостатических системах Природы такое предвосхищение
задолго предшествует мысли. Биологическая  эволюция  была  бы  невозможна,
если бы не эта щепотка "веры"  в  успех  нацеленных  на  будущее  реакций,
встроенная в каждую молекулу живого вещества. Можно  было  бы  представить
непрерывный   спектр   "вер",   проявляемых   гомеостатами,   начиная    с
одноклеточных и кончая человеком с его научными теориями и метафизическими
системами. Многократно подтвержденная опытом  вера  становится  все  более
правдоподобной  и  таким  образом  превращается  в   знание.   Индуктивное
поведение  не  основано  на  абсолютной  уверенности,  тем  не  менее  оно
оправдывает себя, поскольку  в  значительном  числе  случаев  увенчивается
успехом. Это  вытекает  из  самой  сущности  мира,  из  того,  что  в  нем
содержится  много  различных  закономерностей,  которые   индукция   может
вскрыть, хотя  результаты  индуктивных  заключений  иногда  и  оказываются
ошибочными. В таких  случаях  созданная  гомеостатом  модель  не  отвечает
действительности, информация оказывается ложной, ложной является поэтому и
основанная на ней вера (в то, что дело обстоит так-то и так-то).
     Вера  является   переходным   состоянием,   пока   она   подвергается
эмпирической  проверке.  Отделившись  от  проверки,  она  превращается   в
метафизическую  конструкцию.   Особенность   такой   веры   в   том,   что
р_е_а_л_ь_н_ы_е    действия    используются    здесь    для     достижения
н_е_р_е_а_л_ь_н_о_й  цели,  то  есть  либо  неосуществимой  вообще,   либо
осуществимой, но не с помощью данных действий.  Достижение  реальной  цели
можно подтвердить эмпирически, нереальной цели - не иначе  как  с  помощью
умозаключений, увязывающих внутренние или внешние состояния  с  догматами.
Например, прибегая к опыту, можно проверить, действует машина или нет,  но
нельзя проверить, будет ли  "спасена"  чья-либо  душа.  Действия,  имеющие
целью спасение души (определенный способ поведения, посты, добрые поступки
и т.п.), вполне реальны, однако их цель нереальна (ибо находится в  данном
случае "на том свете"). Иногда такая цель находится и "на  этом  свете"  -
например, когда возносятся молитвы о предотвращении  стихийного  бедствия.
Землетрясение может прекратиться - цель внешне достигнута, но связь  между
молитвами и прекращением катаклизма не вытекает из  эмпирически  познанных
закономерностей Природы, а является продуктом умозаключения,  связывающего
состояние молитвы с состоянием земной коры. Вера в таких случаях  приводит
к  своеобразному  злоупотреблению  индуктивным  методом,  ибо   результаты
индукции проецируются в "иной мир" (то есть в эмпирическое "никуда")  либо
же они должны установить наличие таких связей в Природе, которых в ней  не
существует (каждый день вечером, когда я начинаю жарить яичницу,  на  небе
загораются звезды; вывод, будто существует связь между приготовлением мною
ужина и появлением звезд на небе, представляет собой  ошибочную  индукцию,
которая вполне может стать предметом веры).
     Кибернетика, как и всякая наука, ничего не может  сказать  о  наличии
трансцендентных сущностей или связей. Тем не менее вера в такие сущности и
связи есть явление вполне земное и реальное. Ибо вера  -  это  информация,
иногда правдивая (я верю, что существует центр Солнца, хотя и никогда  его
не увижу), иногда ложная; так вот - к чему мы здесь  и  клоним,  -  ложная
информация  как  руководство  к  действиям  в  реальном  окружении  обычно
приводит к неудачам. Однако те же самые ложные  сведения  могут  выполнять
многочисленные важные функции внутри самого гомеостата.  Вера  может  быть
полезна  как  в  психологическом  аспекте,  будучи  источником   душевного
равновесия (в  этом  проявляется  полезность  всевозможных  метафизических
систем), так и в сфере  телесных  явлений.  Определенные  приемы,  которые
изменяют либо материальное состояние мозга (введение в него вместе с током
крови определенных веществ), либо его функциональное  состояние  (молитва,
процессы  самоуглубления),  благоприятствуют  возникновению   субъективных
состояний,  известных  всем  временам  и  религиям.   Интерпретация   этих
состояний сознания  остается  произвольной,  но  в  рамках  той  или  иной
метафизической системы этот произвол застывает в догму. Говорят, например,
о "сверхсознании", о "космическом  сознании",  о  слиянии  личного  "я"  с
миром, об уничтожении этого же "я", о состоянии благодати. Однако сами эти
состояния с эмпирической точки зрения вполне реальны, ибо они повторимы  и
возникают вновь после соответствующего ритуала. Мистический характер  этих
состояний   исчезает,   если   применить   терминологию   психиатрии,   но
эмоциональное содержание таких состояний  для  переживающего  их  человека
может быть при всем этом ценней всякого другого опыта. Наука не подвергает
сомнению ни существование подобных состояний, ни  возможную  ценность  для
переживающего их субъекта; она лишь считает, что такие переживания вопреки
метафизическим тезисам не составляют актов  познания,  поскольку  познание
означает рост информации о мире, а этого роста здесь нет.
     Следует заметить, что мозг  как  чрезвычайно  сложная  система  может
приходить в состояния, характеризуемые  большой  или  малой  вероятностью.
Весьма  маловероятные  состояния  -  это   та