", которые
нельзя объяснить нетехнологическим способом?
     Без  сомнения,   да.   Но,   вообще-то   говоря,   кроме   очевидного
использования огромных и потому астрономически наблюдаемых мощностей,  это
должен быть такой способ поведения, который  каким-то,  пусть  даже  самым
общим образом, был бы похож на наш.  Что  мы  имеем  в  виду,  когда  ищем
"чудеса"? Обнаружение явлений,  в  которых  наши  собственные  возможности
возведены на высшую  ступень.  Иначе  говоря,  прогресс  мы  понимаем  как
движение по линии возрастания, а будущее - как эру Больших и Могучих  Дел.
Чего ждал от земного или внеземного будущего  человек  каменного  века?  -
Огромных, великолепно обточенных кремней! А  что  мог  ожидать  на  других
планетах житель античного мира? - Наверняка галер с  веслами  километровой
длины! Может быть, здесь и кроется  ошибка  в  наших  рассуждениях?  Может
быть,  высокоразвитая  цивилизация-это  вовсе  не  огромная   энергия,   а
наилучшее регулирование? Разве открытое  столь  недавно  сходство  атомных
реакторов и ядерных бомб  со  звездами  равнозначно  определению  будущего
пути? Разве высшая цивилизация - это то же, что и наиболее  населенная?  А
если  нет,  то  ее  социостаз  не  должен   быть   эквивалентен   растущей
энергетической прожорливости. Что  делал  первобытный  человек  у  костра,
разожженного его собственными руками? Бросал в него все, что может гореть,
кричал и танцевал вокруг пламени, одурев от такого проявления собственного
могущества. Не слишком ли мы на него похожи? -  Может  быть!  Несмотря  на
подобные  "контрдоводы",  следует   ожидать   различных   путей   развития
цивилизаций, а среди  них  и  "экспансивных",  близких  нашей  героической
концепции вековечного покорения материи  и  пространства.  Поэтому  скажем
правду:  мы  ищем  не   "всевозможные   цивилизации",   а   прежде   всего
антропоморфные.  Мы  привносим  в  Природу  логику  и   порядок   научного
эксперимента  и  по  явлениям  такого  рода  жаждем  распознать  существа,
подобные нам. Однако мы не наблюдаем таких явлений. Что же - их нет?...  И
в самом деле, есть что-то наводящее глубокую печаль  в  молчании,  которым
звезды отвечают на этот вопрос, в молчании столь полном, словно оно вечно.


1
     Сущностей не следует умножать сверх необходимости (лат.).




  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  КОСМИЧЕСКИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

(f)  УНИКАЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

     Советский  ученый   Баумштейн 1   занимает   в   обсуждаемом   вопросе
противоположную позицию.  Он  считает,  что  длительность  жизни  единожды
возникшей цивилизации  почти  неограниченна,  то  есть  должна  составлять
миллиарды лет. С другой стороны, частота биогенеза чрезвычайно  низка.  Он
рассуждает следующим образом. Вероятность,  что  из  какой-нибудь  икринки
трески вырастет взрослая рыба, очень мала.  Но  благодаря  обилию  икринок
(около трех миллионов в одном нересте) вероятность того,  что  по  крайней
мере из одной или двух из них вырастет рыба, близка к единице. Этот пример
явления, которое хотя и весьма мало  вероятно  в  каждом  отдельно  взятом
случае,  но  весьма  правдоподобно  при  рассмотрении  совокупности  таких
явлений, автор сопоставляет с  процессами  биогенеза  и  антропогенеза.  В
результате вычислений, которые  мы  не  будем  приводить,  он  приходит  к
выводу, что из миллиарда планет Галактики только немногие, - а может быть,
только одна Земля -  обладают  "психозоем".  Баумштейн  использует  теорию
вероятностей, которая утверждает, что при очень  малых  шансах  реализации
определенного  явления  для  того,  чтобы  оно  действительно   наступило,
необходимо многократно создавать ситуации, предшествующие  этому  явлению.
Так, например, очень мало  вероятно,  чтобы  у  игрока,  бросившего  кость
десять раз подряд, выпало десять  шестерок.  Но  если  одновременно  будет
бросать кости миллиард игроков, то вероятность хотя  бы  одного  выпадения
десяти шестерок подряд оказывается гораздо большей. Возникновение человека
было обусловлено огромным количеством  причин.  Так,  сначала  должен  был
возникнуть  общий  предок   всех   позвоночных   -   рыбы,   а   гегемония
пресмыкающихся с их  крохотным  мозгом  должна  была  уступить  место  эре
млекопитающих. Затем из млекопитающих должны были выделиться  приматы;  на
появление из  них  человека  решающее  влияние,  как  можно  предполагать,
оказали ледниковые  периоды.  Оледенения  существенно  увеличили  давление
отбора и предъявили  огромные  требования  к  регулировочным  способностям
организмов.  Это  привело  к   энергичному   развитию   "гомеостатического
регулятора второго рода" - мозга.
     Этот  вывод  правилен,  но  с  существенной  оговоркой.  Баумштейн  в
действительности показал, что некоторые организмы могли возникнуть лишь на
планете, обладающей большим одиночным  спутником  (этот  спутник  вызывает
явления приливов и отливов, что в  свою  очередь  создает  особые  условия
существования в прибрежных районах), и  что  "цефализация"  -  рост  мозга
прачеловека - вероятно, существенно ускорилась из-за ледниковых  периодов,
которые нарушили ход и вместе с тем усилили отбор. Сами эпохи  оледенения,
как  считают,  в  свою  очередь  вызываются  спадом   активности   Солнца,
происходящим раз в несколько десятков миллионов лет. Одним  словом,  автор
доказал    действительную    редкость    антропогенеза,    но    в     его
б_у_к_в_а_л_ь_н_о_й форме. Иначе говоря, он показал, как маловероятна была
бы   гипотеза    о    возникновении    под    солнцами    других    планет
ч_е_л_о_в_е_к_о_п_о_д_о_б_н_ы_х организмов.
     Этот  вывод,  однако,  не  решает  вопроса  о  частоте   космического
биогенеза и биоэволюции. Вероятностная модель развития  (одной  трески  из
миллиона икринок) здесь неприменима. То, что  из  трех  миллионов  икринок
вырастает только одна особь, означает в то же  время  гибель  икринок,  из
которых рыбы не развились. Но если бы из приматов  не  развился  вид  Homo
sapiens, это вовсе не означало бы, что разумные существа на  Земле  больше
не могли бы возникнуть.  Начало  им  могли  бы  дать,  например,  грызуны.
Вероятностная   модель   типа   игры   в   кости   неприменима   к   таким
самоорганизующимся   системам,   как   эволюция.   Такая   модель   всегда
предполагает либо выигрыш, либо проигрыш, иначе говоря, это есть  игра  по
принципу  "все  или  ничего".  Эволюция   же   склонна   ко   всевозможным
компромиссам:  если  она  "проигрывает"  на  суше,  то  размножает  другие
организмы в воде или воздухе; если целая ветвь животных гибнет,  ее  место
вскоре занимают благодаря адаптивной радиации другие организмы. Эволюция -
игрок, не сразу признающий свое поражение. Она не  похожа  на  противника,
который стремится либо преодолеть преграду,  либо  пасть,  словно  каленое
ядро, которое может или разбиться о стену,  или  пробить  ее.  Скорее  она
подобна реке, которая огибает преграду, меняя свое русло. И так же как нет
на Земле двух рек с абсолютно одинаковым  течением  и  формой  русла,  так
наверняка и в Космосе нет двух одинаковых  "рек"  (или  "древ")  эволюции.
Поэтому упомянутый автор доказал нечто иное, чем намеревался. Он  показал,
что п_о_в_т_о_р_е_н_и_я  земной  эволюции  на  других  планетных  системах
неправдоподобны и что наиболее неправдоподобным является  повторение  хода
эволюции, приведшего к формированию того человека, которого мы знаем.
     Другой вопрос, что  в  биоэволюции  формируется  случайным  путем  (а
случайным  в  этом  понимании  является  существование  у  Земли  большого
спутника - Луны), а что является  конечным  результатом  действия  законов
гомеостатических систем. Здесь, по правде  говоря,  мы  ничего  не  знаем.
Наибольший повод для размышления дают те "повторения", те  бессознательные
"автоплагиаты", в которые эволюция впадала, когда по прошествии  миллионов
лет повторяла процессы приспособления  организмов  к  среде,  которую  они
давно уже покинули. Киты вновь уподобились рыбам, по  крайней  мере  своей
внешней формой.  Что-то  похожее  произошло  и  с  некоторыми  черепахами,
которые сначала обладали панцирями, потом совершенно утратили их, а  затем
создали вновь,  через  десятки  тысяч  поколений.  Панцири  "первичных"  и
"вторичных" черепах весьма сходны, но одни возникли из костей  внутреннего
скелета, а другие - из ороговевших кожных тканей. Сам по  себе  этот  факт
указывает на  то,  что  "моделирующее"  давление  среды  решающим  образом
приводит  к  созданию  близких  с  конструкторской  точки   зрения   форм.
По-видимому,  движущими  силами  всякого  эволюционного  процесса  служат,
во-первых, изменения передаваемой из поколения в поколение  наследственной
информации и, во-вторых, изменения  в  самой  среде.  Влияние  космических
факторов на передачу наследственной информации отметил Шкловский,  который
выдвинул  необычайно  оригинальную  гипотезу  о  том,  что   интенсивность
космического  излучения  (являющегося   существенным   регулятором   числа
происходящих мутаций) была переменной и зависела от расстояния планеты, на
которой развивалась жизнь до Сверхновой звезды. Интенсивность космического
излучения может в таком случае превысить "нормальную" (то есть среднюю для
всей Галактики) в десятки, а то и сотни раз.  Обращает  на  себя  внимание
устойчивость   некоторых   организмов   к   влиянию   такого    излучения,
уничтожающего генетическую  информацию.  Так,  например,  насекомые  могут
переносить дозы излучения, в сотни раз большие, чем дозы, смертельные  для
млекопитающих. Кроме того, у организмов, которые живут  дольше,  излучение
увеличивает частоту мутаций в большей степени, чем у  короткоживущих  (что
могло иметь определенное влияние на  "отрицательный  отбор"  потенциальных
Мафусаилов органического мира). Шкловский выдвигает гипотезу  о  том,  что
массовая  гибель  гигантских  ящеров  в  мезозое  была  вызвана  случайным
приближением Земли к вспыхнувшей Сверхновой звезде.
     Итак, мы видим, что влияние среды  оказывается  более  универсальным,
чем мы были склонны считать, поскольку  оно  может  определять  не  только
селекционное  давление  отбора,   но   и   частоту   мутаций,   изменяющих
наследственные  черты.  В  общем  можно  утверждать,  что  темп   эволюции
минимален и даже доходит до  нуля,  когда  условия  среды  практически  не
меняются в течение сотен миллионов  лет.  Примером  такой  среды  являются
прежде всего глубины  океанов,  в  которых  до  наших  времен  сохранились
некоторые формы животных (а именно рыб), не изменившиеся, по сути дела,  с
мелового и юрского периодов. Планеты с большей, чем у Земли, стабильностью
климата и геологии (то есть те, которые мы склонны почесть за "рай",  имея
в виду их "приспособленность" для существования жизни) в  действительности
могут представлять собой области гомеостатического застоя, так  как  жизнь
эволюционирует не благодаря "встроенной" в нее тенденции к "прогрессу",  а
только перед лицом грозящей опасности. С другой  стороны,  слишком  бурные
изменения типа тех, которые  встречаются  вблизи  переменных  или  двойных
звезд,  либо  вообще  исключают  возможность  возникновения  жизни,   либо
постоянно грозят прервать ход начавшейся органической эволюции.
     Эволюция, как мы считали, может возникать на многих  небесных  телах.
Напрашивается вопрос: можно ли утверждать, что всегда, или хотя  бы  почти
всегда, эволюция достигает своей вершины - возникновения разума или  же  и
его возникновение есть случайность, внешняя по  отношению  к  динамическим
закономерностям  процесса,  нечто  вроде  случайного  выхода  на  тропинку
развития,  открывшуюся  благодаря  стечению  обстоятельств.  К  несчастью,
Космос не удостаивает нас пока ответом на  этот  вопрос  и,  наверное,  не
скоро удостоит. Поэтому мы со всей нашей проблематикой вынуждены вернуться
на Землю и обходиться лишь теми  знаниями,  которые  можно  почерпнуть  из
рассмотрения явлений, происходящих лишь на Земле.


1
     А. И. Баумштейн, Возникновение обитаемой  планеты,  "Природа",  1961,
No12.




  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  КОСМИЧЕСКИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

(g)  РАЗУМНАЯ ЖИЗНЬ: СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ?


     "Неразумные" животные и растения могут приспособляться к  изменениям,
вызванным  факторами  среды,  например   связанным   с   временами   года.
Эволюционный  каталог  гомеостатических  решений  этой   задачи   огромен.
Периодическая утрата листвы, образование спор, зимняя спячка,  метаморфозы
насекомых - это лишь немногие из возможных примеров. Дело, однако, в  том,
что регуляционные механизмы, определяемые генетической информацией,  могут
противостоять только таким изменениям,  благодаря  которым  эти  механизмы
отобраны в тысячах предыдущих поколений. Точность инстинктивного поведения
становится никчемной, когда возникает необходимость в решении новых задач,
к которым вид в целом  не  приспособлен  (то  есть  когда  соответствующие
реакции не были отобраны и закреплены генетически). У  растения,  бактерии
или насекомого как "гомеостатов первой ступени" реакции на изменения среды
заложены с момента рождения. Применяя язык кибернетики, можно сказать, что
эти системы (особи) заранее  "запрограммированы"  ко  всем  тем  возможным
изменениям среды, к которым  они  должны  приспособляться  для  сохранения
своей жизни и для поддержания существования  вида.  Такие  изменения  чаще
всего носят ритмичный характер (смена дня и ночи, времен года,  приливы  и
отливы) и реже являются непериодическими  (таково,  например,  приближение
хищника; оно вызывает действие готовых механизмов оборонительных  реакций:
бегство, застывание  в  "мнимой  смерти"  и  т.п.).  Когда  же  происходят
изменения, выбивающие  организм  из  его  "равновесия"  со  средой,  когда
происходят  изменения,  которые   не   были   предусмотрены   "программой"
инстинктов, реакции "регулятора первой ступени" оказываются недейственными
и  начинается  кризис.  С  одной  стороны,  резко  повышается   смертность
неприспособленных организмов и одновременно усиливается  отбор,  что  дает
преимущество определенным новым формам (мутантам); это  может  привести  в
конце  концов  к  включению  в  систему  "генетического  программирования"
реакций,  необходимых  для  выживания.   С   другой   стороны,   возникают
исключительно  благоприятные  возможности   для   организмов,   наделенных
"регулятором второго типа", то  есть  мозгом,  который  в  зависимости  от
требований     среды     может     изменять      "программу      действий"
("самопрограммирование за  счет  обучения").  Вероятно,  существуют  такие
изменения среды, такой  их  темп  и  такая  последовательность  (ее  можно
назвать "лабиринтной", имея в виду лабиринты, посредством  которых  ученые
исследуют способности животных, например мышей), с  которыми  эволюционная
пластичность регуляторов, созданных генетическим путем, - инстинктов -  не
может "справиться". В этом случае преимущество получают процессы  развития
центральной  нервной   системы   (гомеостатического   устройства   "второй
ступени")  как  системы,  действие  которой  основано  на  с_о_з_д_а_н_и_и
п_р_о_б_н_ы_х м_о_д_е_л_е_й ситуации. Организм уже "на собственный страх и
риск", не опираясь на готовую  программу  действия,  либо  приспосабливает
себя к изменившейся среде (мышь учится находить выход из лабиринта),  либо
среду приспосабливает к себе (человек  создает  цивилизацию).  Существует,
разумеется, и третья возможность -  "проигрыш";  создав  ошибочную  модель
ситуации, организм не достигает нужного результата и гибнет.
     Организмы первого типа "все знают заранее".  Организмы  второго  типа
должны еще обучаться правильному  поведению.  Преимущества,  которые  дает
первый тип "конструкции" организмов, оплачиваются их узкой специализацией,
цена же преимуществ организмов второго типа - риск. "Канал",  по  которому
передается  наследственная  информация,  имеет   ограниченную   пропускную
способность,  вследствие  чего  количество   заранее   запрограммированных
действий не может быть  слишком  большим;  это  мы  имели  в  виду,  когда
говорили об "узкой специализации" регулировки.  Обучение  же  представляет
собой подготовительный этап, когда  организм  весьма  подвержен  опасности
совершения ошибок, которые порою стоят ему жизни. Поэтому-то, вероятно, до
сих пор в мире животных существуют  оба  эти  основные  типа  регуляторов;
существуют среды, в которых поведение, хотя и стереотипное, но "заложенное
от рождения",  имеет  большую  ценность,  чем  дорогостоящее  обучение  на
собственных  ошибках.  Отсюда,  кстати   говоря,   и   берется   "чудесное
совершенство" инстинктов. Все это  звучит  весьма  правдоподобно,  но  что
отсюда следует  для  общих  законов  энцефалогенеза?  Должна  ли  эволюция
создавать в  конце  концов  мощный  "регулятор  второй  ступени",  каковым
является огромный мозг человекоподобных существ? Или же, если  на  планете
дело не доходит до "критических изменений", мозги как ненужные на  ней  не
создаются?
     Дать  ответ  на  так  поставленный  вопрос   нелегко.   Поверхностное
знакомство с эволюцией склоняет скорее к наивной  концепции  прогресса:  у
млекопитающих мозг был больше, чем у ящеров,  -  значит,  они  обладают  и
"большей  разумностью",  поэтому-то  они  и   вытеснили   ящеров.   Однако
млекопитающие сосуществовали с ящерами  в  течение  сотен  миллионов  лет,
образуя  второстепенные,  мелкие  формы  по  сравнению  с   царствовавшими
пресмыкающимися. В последнее время мы нечто подобное слышим  о  дельфинах:
говорят, что по сравнению со всеми другими организмами, живущими  в  море,
они  наиболее  разумны.  Между  тем  они  отнюдь  не  стали  единственными
владыками морских просторов. Мы склонны переоценивать разум,  рассматривая
его как "ценность саму по себе". Эшби приводит  в  этой  связи  целый  ряд
интересных примеров. Медленно обучающаяся "тупая" мышь  осторожно  пробует
предложенную  ей  пищу.  "Сообразительная"  мышь,  научившись  тому,   что
приманка находится всегда на том же самом месте в одно и то же  время,  на
первый взгляд имеет больше шансов выжить. Но если в приманку положить  яд,
то  "тупая"  мышь,  которая  "ничему   не   научилась"   благодаря   своей
инстинктивной недоверчивости, переживет  "сообразительную"  мышь,  которая
наестся отравы и  сдохнет.  Поэтому  не  каждая  среда  дает  преимущество
разумности. С общих позиций экстраполяция  опыта  (его  "перенос")  весьма
полезна в земной среде. Возможны, однако, и среды,  в  которых  эта  черта
становится минусом. Известно, что более искусный стратег обычно  побеждает
менее искусного; вместе с тем он может потерпеть поражение от совершенного
профана, поскольку действия последнего будут настолько "неразумны", что их
нельзя будет предвидеть. Привлекает внимание тот факт, что эволюция, столь
"экономная" во всех случаях передачи информации, создала мозг  человека  -
устройство с такой степенью "избыточности", что оно и сейчас, в  XX  веке,
все еще превосходно  справляется  с  проблемами  развитой  цивилизации,  -
анатомически, биологически тот же самый, что и  мозг  нашего  примитивного
"варварского" предка, жившего сто  тысяч  лет  назад.  Каким  образом  эта
огромная "перспективная  потенция  разума",  эта  "избыточность",  как  бы
готовая на заре истории начать строительство цивилизации, возникла в  ходе
чисто вероятностной эволюционной игры в сложение двух векторов: увеличения
числа мутаций и усиления естественного отбора?
     В  теории  эволюции  нет  определенного  ответа   на   этот   вопрос.
Исследования показывают, что для мозга каждого животного,  вообще  говоря,
характерна значительная "избыточность"; она выражается в том, что животное
может разрешать задачи, с которыми оно никогда не  встречалось  в  обычной
жизни, пока эти задачи  не  поставил  ему  ученый-экспериментатор.  Фактом
является  также  и  рост  массы  мозга  у   всех   животных.   Совре