реакция, идущая по схеме
"если  А,  то  В".  Разумеется,  и  такому  рефлексу,   и   магии   должно
предшествовать   наблюдение.   Зачастую    случалось,    что    правильные
технологические приемы противоречили ложным теоретическим сведениям своего
времени; тогда выстраивали цепочку псевдообъяснений,  целью  которых  было
согласовать  теорию  с  практикой  (например,  тот  факт,  что  насосы  не
поднимали воду выше чем на 10 метров, "объясняли" тем, что Природа  боится
пустоты). Наука в ее современном понимании  исследует  законы  природы,  а
технология использует их для удовлетворения потребностей человека, в своей
основе таких же, как и во времена египетских фараонов.  Одеть,  накормить,
дать крышу над головой, переместить из одного места в другое, охранить нас
от болезней - вот задача технологии. Наука интересуется фактами об атомах,
молекулах, звездах, а не нами; во всяком случае, мы  интересуем  науку  не
настолько,  чтобы  ее   компасом   служила   непосредственная   полезность
результатов.  Заметим,  что  в   древности   "бескорыстие"   теоретических
изысканий  было  более  явным,  чем  сейчас.  Опыт  научил  нас,  что  нет
бесполезной науки в самом что ни на  есть  прагматическом  значении  слова
"польза", потому что никогда  не  известно  заранее,  какая  информация  о
природе пригодится, более того, окажется необыкновенно  нужной  и  важной.
Одна из самых "ненужных" отраслей ботаники  -  лихенология 1,  занимающаяся
плесневыми грибами,  - оказалась  в  буквальном  смысле   слова   жизненно
необходимой   после    открытия    пенициллина.    В    прежние    времена
исследователи-идиографы 2, неутомимые собиратели фактов,  классификаторы  и
эмпирики, не смели и рассчитывать на подобный успех. Но ведь человек,  это
создание, непрактичность которого временами может сравниться  лишь  с  его
любопытством,  заинтересовался  количеством  звезд  и  строением   Космоса
раньше,  чем  теорией  земледелия   или   строением   собственного   тела.
Кропотливый,  поистине  маниакальный  труд  собирателей  и  коллекционеров
наблюдений  постепенно  воздвиг  огромное  здание  номотетических   наук 3,
обобщающих факты в  виде  законов,  относящихся  к  системам  предметов  и
явлений.  До  тех  пор  пока  теория  плетется  в  хвосте  технологической
практики,  конструкторская  деятельность  человека  во  многом  напоминает
используемый эволюцией метод "проб и ошибок". Подобно  тому  как  эволюция
"опробует" приспособительные силы животных и растений, создавая  "головные
образцы"  -  мутанты,  инженер  исследует   реальные   возможности   новых
изобретений,  летающих  устройств,  транспортных  средств,  машин,   часто
прибегая к созданию уменьшенных моделей. Именно такой метод  эмпирического
отсева ложных решений и возобновлений конструкторских усилий  сопутствовал
открытиям XIX века: лампочке с  угольной  нитью,  фонографу,  динамомашине
Эдисона, а еще раньше - локомотиву и пароходу.
     Подобный прием привел к представлению об изобретателе как о человеке,
которому для достижения цели не нужно ничего, кроме искры божьей, здравого
смысла, терпения, клещей и молотка. Однако это  расточительный  метод;  он
почти столь же расточителен, как и деятельность биоэволюции,  эмпирические
приемы которой, отнимавшие миллионы лет, поглощали гекатомбы  жертв,  этих
"ложных решений" задачи о сохранении жизни, поставленной в новые  условия.
Существеннейшей особенностью  эмпирической  эпохи  в  технологии  было  не
столько  отсутствие  теории,  сколько  ее  вторичность.  Сначала  возникла
паровая машина, а потом термодинамика; сначала  самолет,  а  потом  теория
полета; сначала строили мосты, а потом научились  их  рассчитывать.  Я  бы
рискнул  утверждать   даже,   что   технологическая   эмпирика   стремится
развиваться до тех пор, пока это вообще возможно. Эдисон пытался изобрести
что-то вроде "атомного двигателя", но из этого ничего не вышло и не  могло
выйти: методом "проб  и  ошибок"  можно  еще  построить  динамомашину,  но
атомный реактор - никогда.
     Эмпирическая технология-это, разумеется, не перепрыгивание наобум  от
одного непродуманного эксперимента к другому. Изобретатель-практик  всегда
имеет некую концепцию; точнее говоря, благодаря тому, что  он  или  другие
успели сделать, изобретатель видит небольшой  участок  предстоящего  пути.
Последовательность его действий регулируется обратной отрицательной связью
(неудача эксперимента свидетельствует - в каждом отдельном случае,  -  что
данный путь неверен); в результате, хотя его путь и зигзагообразен,  он  к
чему-то все-таки ведет, имеет определенное направление.  Обретение  теории
позволяет сделать внезапный скачок  вперед.  Во  время  последней  мировой
войны немцы не имели теории  полета  сверхзвуковых  баллистических  ракет,
поэтому  форма  ракет  "Фау"  была  разработана  на  основе   эмпирических
испытаний (на уменьшенных моделях в аэродинамической трубе). Знакомство  с
соответствующей формулой  сделало  бы,  разумеется,  постройку  всех  этих
моделей излишней.
     Эволюция  не  обладает  никаким  "знанием",  кроме   "эмпирического",
содержащегося в генетической информационной записи. "Знание" это к тому же
двоякого рода. С одной стороны, оно очерчивает  и  предопределяет  заранее
все возможности будущего организма ("врожденное знание" тканей о том,  как
им надлежит действовать, чтобы протекали жизненные  процессы,  как  должны
себя вести ткани и органы по отношению к другим тканям и органам и в то же
время как должен вести себя организм как целое по отношению к среде, - эта
последняя  информация  эквивалентна   "инстинктам",   защитным   реакциям,
тропизмам и т.д.). С другой стороны, имеется  "знание  потенциальное",  не
видовое, а индивидуальное, не предопределенное заранее, а приобретаемое  в
процессе жизни  индивидуума  благодаря  имеющемуся  у  организма  нервному
устройству (мозгу). Первый тип знания эволюция  способна  до  определенной
степени (но именно только до определенной  степени)  аккумулировать:  ведь
строение современного млекопитающего отражает миллионы лет "опыта" Природы
по конструированию водных и наземных животных, которые ему предшествовали.
И в то же время несомненно, что эволюция зачастую "теряет" на  своем  пути
великолепные во многих отношениях решения биологических  проблем.  Поэтому
схема строения определенного животного  или  человека  вовсе  не  является
некой суммой всех предшествовавших оптимальных решений.  Нам  недостает  и
мускульной силы гориллы, и способностей к  регенерации,  которой  обладают
пресмыкающиеся или так называемые "низшие" рыбы, и  механизма  постоянного
обновления  зубов,  которым  отличаются  грызуны,  и  такой  универсальной
приспособленности   к   водной   среде,   которой   обладают   земноводные
млекопитающие. Не следует поэтому переоценивать  "мудрость"  биологической
эволюции, которая уже не раз заводила целые виды в тупик развития, которая
повторяла не только полезные решения, но столь же часто и ошибки,  ведущие
к гибели. "Знание",  которым  обладает  биоэволюция,  -  это  эмпирическое
знание, связанное лишь с данным моментом;  своим  кажущимся  совершенством
жизнь обязана гигантским  безднам  пространства  и  времени,  которые  она
преодолела и в которых - если  подводить  баланс  -  все  же  было  больше
поражений, чем побед. Знание человека  лишь  выходит,  и  то  не  во  всех
областях  (медленнее  всего,  наверное,  в  биологии   и   медицине),   из
эмпирического периода. Но уже сегодня можно заметить,  что  то,  для  чего
достаточны были терпение и настойчивость, озаренные проблесками  интуиции,
по существу уже  достигнуто.  Все  остальное  -  то,  для  чего  требуется
величайшая ясность теоретической мысли, - лежит еще впереди [I].

     4. Последняя  проблема,  которую  нам  придется  затронуть,  касается
моральных  аспектов  техноэволюции.  Плодовитость  последней  уже  вызвала
суровое осуждение, ибо  она  увеличивает  пропасть  между  двумя  главными
сферами нашей  деятельности  -  регулированием  Природы  и  регулированием
Человечества. Критики  утверждают,  что  атомная  энергия  попала  в  руки
человека преждевременно. Преждевремен и первый шаг его в Космос; к тому же
уже на заре астронавтики требуются огромные расходы,  усугубляющие  и  без
того  несправедливое  распределение  глобального  дохода   Земли.   Успехи
медицины, приведшие к снижению  смертности,  вызывают  стремительный  рост
населения, который невозможно остановить  из-за  отсутствия  контроля  над
рождаемостью.  Технология   облегчения   жизни   становится   орудием   ее
оскуднения,  поскольку   средства   массовой   информации   из   послушных
умножителей  духовных  благ  превращаются  в   производителей   культурной
дешевки. С точки зрения культуры, слышим мы, технология  в  лучшем  случае
бесплодна; в лучшем - поскольку объединение человечества  (которым  мы  ей
обязаны) идет в ущерб духовному наследству  прошедших  веков  и  нынешнему
творчеству. Искусство, поглощенное технологией, начинает следовать законам
экономики, обнаруживает признаки инфляции и девальвации, а рядом с океаном
массовых развлечений - порожденных техникой и обязательно облегченных, ибо
"всеоблегчение" есть девиз Технологов, -  прозябает  горсточка  творческих
индивидуальностей, которые пытаются игнорировать или высмеивать стереотипы
механизированной жизни. Одним словом, техноэволюция несет больше зла,  чем
добра;  человек  оказывается  в  плену  того,  что  он  сам   же   создал,
превращается в существо, которое  по  мере  увеличения  своих  знаний  все
меньше может распоряжаться своей судьбой.
     Думаю, что при всей лаконичности я был лоялен  по  отношению  к  этой
точке зрения и верно очертил контуры  сокрушительной  оценки  технического
прогресса.
     Но можно ли - и нужно ли - ее оспаривать? Объяснять,  что  технологию
можно с одинаковым успехом использовать и на благо и во  вред?  Что  ни  к
кому - а стало быть и к технологии  -  нельзя  предъявлять  противоречивых
требований? Требовать охраны жизни и,  стало  быть,  как  следствие  этого
прироста населения - и в то же время уменьшения этого прироста?  Элитарной
культуры  -  и  в  то  же  время  культуры  массовой?  Энергии,  способной
передвигать горы, - но которая, однако, была бы не опасна и для мухи?
     Выдвигать  такие  требования  неразумно.  Уясним  прежде  всего,  что
технологию можно рассматривать по-разному. В первом приближении технология
- это равнодействующая усилий человека и Природы,  ибо  человек  реализует
то, на что материальный мир дает свое молчаливое  согласие.  Но  тогда  мы
должны признать ее  орудием  достижения  различных  целей,  выбор  которых
зависит от уровня развития цивилизации, от общественного строя  и  которые
подлежат моральным оценкам. Только выбор - но не сама технология.  Значит,
задача не в том, чтобы осуждать или восхвалять технологию, а в том,  чтобы
исследовать, в какой мере можно доверять ее развитию  и  в  какой  степени
можно влиять на его направление.
     Всякий другой подход  опирается  на  молчаливо  допущенную  ошибочную
предпосылку, будто техноэволюция есть искажение развития и направляет  его
по пути столь же ложному, сколь и гибельному.
     Так вот - это неверно. В  действительности  направление  развития  не
устанавливалось никем ни до промышленной  революции,  ни  после  нее.  Это
направление, идущее  от  Механики  (то  есть  от  "классических"  машин  и
астрономии   в   ее   механическом   аспекте,   служащих   образцом    для
подражателя-конструктора) через Теплоту (с ее  двигателями  на  химическом
топливе) и Термодинамику к Электричеству, вместе с  тем  в  познавательной
области представляло собой переход от законов,  относившихся  к  отдельным
явлениям,   к   статистическим   законам,   от   жесткой   причинности   к
вероятностному подходу и - как мы  начинаем  понимать  лишь  теперь  -  от
простоты (как нельзя более "искусственной", ибо в Природе ничто не просто)
к  сложности;  возрастание  последней  сделало  очевидным,  что  очередной
главной задачей является Регулирование.
     Как мы видим, это был переход от простых решений к решениям все более
трудным  вследствие   возрастания   сложности.   Поэтому   только   взятые
изолированно,  фрагментарно  отдельные  шаги  на  этом  пути  -  открытия,
изобретения  -   могут   показаться   результатом   счастливого   стечения
обстоятельств, удачи, случая. В целом это был наиболее вероятный путь и  -
если бы  можно  было  сопоставить  земную  цивилизацию  с  гипотетическими
цивилизациями Космоса - наверняка типичный.
     Нужно  признать  неизбежным,  что  по   прошествии   веков   подобная
стихийность развития  в  своем  кумулятивном  эффекте  приводит  наряду  с
желательными следствиями также и к таким, вредности  которых  не  отрицает
никто.
     Поэтому осуждение технологии как источника зла нужно заменить  не  ее
апологией, а простым пониманием того, что эпоха, не знавшая регулирования,
приближается  к  концу.  Моральные  каноны   должны   патронировать   наши
дальнейшие начинания, играть роль советников при выборе из  множества  тех
возможностей,  которые  поставляет   их   производитель   -   внеморальная
технология. Технология дает средства и орудия; хороший или  дурной  способ
их употребления - это наша заслуга или наша вина.
     Сказанное  выше  -  довольно  распространенный  взгляд,   приемлемый,
наверное, как первое приближение, но не  более  того.  Заключенное  в  нем
"раздвоение" трудно сохранить, особенно  на  длительный  срок.  Не  потому
лишь, что мы сами создаем технологию, а прежде всего потому, что  это  она
формирует нас и наши принципы - в том числе и моральные.  Разумеется,  она
делает   это   через   посредство   общественных   систем,   являясь    их
производственной основой, но я не об этом хочу говорить. Технология  может
также действовать - и  действует  -  непосредственно.  Мы  не  привыкли  к
наличию непосредственных связей между физикой и моралью, тем не менее  это
так. По крайней мере может быть так. Чтобы не быть голословным:  моральные
оценки поступков зависят прежде всего от  их  необратимости.  Если  бы  мы
могли воскрешать мертвых, убийство, оставаясь дурным поступком,  перестало
бы быть преступлением, как  не  является  преступлением,  например,  удар,
нанесенный человеку в состоянии аффекта. Технология более агрессивна,  чем
мы обычно полагаем. Ее вторжение в психику, проблемы, связанные с синтезом
и метаморфозами личности (которые мы рассмотрим особо), лишь  в  настоящее
время относятся  к  пустому  множеству  явлений.  Это  множество  заполнит
дальнейший  прогресс.  Тогда   исчезнет   масса   моральных   императивов,
рассматриваемых сегодня как нерушимые, зато появятся новые вопросы,  новые
этические проблемы.
     Все это означает,  что  нет  внеисторической  морали.  Различны  лишь
масштабы длительности явлений; в конце концов даже горные хребты  рушатся,
обращаясь в песок, ибо таков  мир.  Человек,  существо,  живущее  недолго,
охотно пользуется понятием "вечность". Вечными  должны  быть  определенные
духовные ценности, великие произведения искусства, моральные  системы.  Не
будем, однако, обманывать себя: и они  смертны.  Это  не  означает  замену
порядка  хаосом  или  внутренней  убежденности  -   безразличием.   Мораль
изменяется постепенно, но она изменяется, и  именно  поэтому  тем  труднее
сопоставлять друг с другом два этических кодекса,  чем  большее  время  их
разделяет.  Мы  близки  шумерам,  но  мораль  человека  культуры  леваллуа
потрясла бы нас.
     Постараемся показать, что нет вневременной  системы  оценок,  как  не
существует  ньютоновской  абсолютной  системы   отсчета   или   абсолютной
одновременности событий. Это не означает запрещения высказывать оценки  по
отношению к событиям прошлого  или  будущего:  человек  всегда  высказывал
оценочные  суждения,  выходящие  за  границы  его  состояния  и   реальных
возможностей.  Это  означает  только,  что   каждая   эпоха   имеет   свое
представление  о  справедливости,  с  которым  можно  соглашаться  или  не
соглашаться, но которое прежде всего нужно понять.


1
     Раздел ботаники, изучающий лишайники. - Прим. ред.
2
     От идиос(греч.) - своеобразный; идиографическая наука -  описательная
наука. - Прим. ред.
3
     Согласно  делению,  предложенному  неокантианцем  В.   Виндельбандом,
номотетические  науки  -  это  науки,  цель  которых  -  открывать  общие,
постоянные законы; греч. номтетикос - относящийся  к  законодательству.  -
Прим. ред.




  ГЛАВА ВТОРАЯ
  ДВЕ ЭВОЛЮЦИИ

(d)  ПЕРВОПРИЧИНА

     Мы живем в эпоху ускорения техноэволюции. Следует ли  из  этого,  что
все прошлое человека, начиная с последних оледенений, - палеолит,  неолит,
древний мир, средние века - все было по сути подготовкой, накоплением  сил
для того скачка, который ныне несет нас в неведомое будущее?
     Цивилизация   как   динамическая   система   родилась   на    Западе.
Поразительная это вещь - изучать историю и узнавать  из  нее,  как  близко
разные народы подходили к самому преддверию  "технологического  старта"  и
как они останавливались у его  порога.  Современные  металлурги  могли  бы
поучиться у терпеливых индийских ремесленников, которые создали знаменитую
нержавеющую  металлическую  колонну  в   Китабе   с   помощью   порошковой
металлургии, заново открытой уже в наши дни. О том,  что  порох  и  бумагу
изобрели   китайцы,   знает   каждый.   В   математику   -    неотъемлемое
интеллектуальное орудие науки -  большой  вклад  внесли  арабские  ученые.
Однако все эти революционные  открытия  не  вызвали  ускоренного  развития
цивилизации, не породили лавинообразного прогресса. В настоящее время весь
мир принимает в качестве образца  развития  западную  динамическую  модель
цивилизации.  Народы,  которые  могли  бы  гордиться  древней  и   сложной
культурой,  импортируют  технологию  из  стран  более  молодой  и  простой
культуры. Напрашивается захватывающая проблема:  что,  если  бы  Запад  не
совершил промышленного переворота, если бы не зашагал Галилеями, Ньютонами
и Стефенсонами к промышленной революции?
     Это вопрос о "первопричине" технологии. Не кроются ли ее источники  в
военных  конфликтах?  Печально  известно  ускоряющее  действие  войн   как
двигателей техноэволюции. С течением столетий военная  техника  утрачивает
свой  характер  изолированной  ветви  общего  потока  науки  и  становится
универсальной. В  то  время  как  баллисты  и  тараны  были  исключительно
военными орудиями, порох  уже  мог  служить  промышленности  (например,  в
горном деле); в еще большей мере это относится к технике  транспорта,  так
как нет такого транспортного средства - от колесного экипажа до ракеты,  -
которое после соответствующих модификаций не могло  бы  быть  применено  в
мирных целях. В атомной технике, кибернетике,  астронавтике  мы  наблюдаем
уже полное сращение военных и мирных возможностей.
     Однако воинственные наклонности человека  нельзя  считать  двигателем
технологической эволюции. Как правило, они ускоряли ее темп; они приводили
к широкому использованию запасов теоретического знания своего времени.  Но
нужно отличать  ускоряющий  фактор  от  инициирующего.  Все  орудия  войны
обязаны своим возникновением физике Галилея и Эйнштейна,  химии  XVIII-XIX
веков, термодинамике, оптике и атомной  физике,  но  доискиваться  военных
истоков этих теоретических дисциплин было бы нонсенсом. Несомненно,  можно
ускорить или замедлить бег уже пущенной в  ход  техноэволюции.  Американцы
решили вложить 20 миллиардов долларов в программу высадки своих  людей  на
Луне около 1969 года. Согласись они отодвинуть этот срок лет на  двадцать,
реализация  программы  "Аполлон",  несомненно,  обошлась  бы  им   гораздо
дешевле, потому что примитивная  -  из-за  своей  молодости  -  технология
поглощает непропорционально большие средст