ьные обороты речи. Впрочем, я не мог в  этом
убедиться, потому что в нашем  присутствии  они  изъяснялись  на  странном
неизвестном мне наречии.
   Второй незнакомец заслуживает более подробного  описания.  Для  ученика
Грасиоле и Энгеля его лицо было открытой книгой. Я  не  колеблясь  признал
основные черты  характера  этого  человека:  уверенность  в  себе,  о  чем
свидетельствовали  благородная  посадка  головы,   взгляд   черных   глаз,
исполненный  холодной  решимости,  спокойствие,  ибо  бледность  его  кожи
говорила  о  хладнокровии,  непреклонность  воли,  что  выдавало   быстрое
сокращение надбровных мышц, - наконец, мужество, ибо его глубокое  дыхание
изобличало большой запас жизненных сил.
   Прибавлю, что это был человек гордый, взгляд его, твердый и  спокойный,
казалось, выражал возвышенность мысли; и во всем  его  облике,  в  осанке,
движениях, в выражении  его  лица  сказывалась,  если  верить  наблюдениям
физиономистов, прямота его натуры.
   В его присутствии я "невольно"  почувствовал  себя  в  безопасности,  и
свидание с ним предвещало благополучное разрешение нашей участи.
   Сколько было лет этому человеку? Ему можно было дать и тридцать пять  и
пятьдесят! Он был высокого роста; резко очерченный рот, великолепные зубы,
рука,  тонкая  в  кисти,  с  удлиненными  пальцами,   в   высшей   степени
"психическая",  заимствуя  определение  из  словаря  хиромантов,  то  есть
характерная для натуры возвышенной и страстной, все в нем  было  исполнено
благородством.  Словом,  этот  человек  являл  собою  совершенный  образец
мужской  красоты,   какой   мне   не   доводилось   встречать.   Вот   еще
примечательность его  лица:  глаза,  широко  расставленные,  могли  объять
взглядом целую четверть горизонта! Эта способность, - как я узнал позднее,
- сочеталась с остротой зрения, превосходившей зоркость Неда Ленда.  Когда
незнакомец устремлял на что-либо свой взгляд,  брови  его  сдвигались;  он
прищуривал глаза, ограничивая поле зрения, и смотрел! Что  за  взгляд!  Он
пронизывал душу! Он проникал сквозь водные слои, непроницаемые  для  наших
глаз, вскрывал тайны морских глубин!..
   Оба незнакомца были в беретах из меха морской выдры,  обуты  в  высокие
морские сапоги из тюленьей кожи. Одежда из  какой-то  особой  ткани  мягко
облегала их стан, не стесняя свободы движений.
   Высокий, - невидимому, командир  судна,  -  оглядел  нас  с  величайшим
вниманием, не произнося ни слова. Затем, оборотясь к своему  спутнику,  он
заговорил на языке, о существовании которого я совершенно  не  подозревал.
Это был благозвучный, гибкий, певучий язык с ударениями на гласных.
   Тот кивнул головой и обронил два-три слова на том же  языке.  Потом  он
вопросительно посмотрел на меня.
   Я ответил ясным французским языком, что не понимаю его вопроса. Но  он,
по-видимому,  тоже  не  понял   меня.   Положение   становилось   довольно
затруднительным.
   - А все же пусть господин профессор расскажет им нашу историю, - сказал
мне Консель. - Авось эти господа поймут хоть кое-что!
   Я  стал  рассказывать  о  наших  приключениях,  отчетливо,  по  слогам,
выговаривая каждое слово, не упуская ни единой подробности. Я назвал  наши
имена, указал звание и, с соблюдением всех  правил  этикета,  представился
лично, в качестве  профессора  Аронакса.  Затем  представил  своего  слугу
Конселя и гарпунера, мистера Неда Ленда.
   Человек с  прекрасными  добрыми  глазами  слушал  меня  спокойно,  даже
учтиво, и чрезвычайно внимательно, но я не мог прочесть на его лице, понял
ли он хоть что-нибудь из моего рассказа. Я окончил  повествование.  Он  не
произнес ни слова.
   Оставалась возможность объясниться с ними по-английски. Может быть, они
говорят на языке,  который  стал  почти  общепринятым.  Я  бегло  читал  и
по-английски  и  по-немецки,  но  свободно  изъясняться  не  мог.  А   тут
требовалась прежде всего ясность изложения.
   - Ну-с, теперь ваш черед, - сказал я гарпунеру. -  Извольте-ка,  мистер
Ленд, тряхнуть стариной и вступить в переговоры, как подобает  англосаксу,
на чистейшем английском языке! Как знать, не повезет ли  вам  больше,  чем
мне.
   Нед не заставил себя  просить  и  повторил  по-английски  мой  рассказ.
Вернее, он передал  сущность,  но  совершенно  в  другой  форме.  Канадец,
увлекаемый своим темпераментом, говорил с  большим  воодушевлением.  Он  в
резких выражениях протестовал  против  нашего  заточения,  совершенного  в
явное нарушение прав человека! Спрашивал, в силу какого закона нас  держат
на этом поплавке, ссылался на habeas  corpus  [начальные  слова  закона  о
неприкосновенности  личности,  принятого  английским  парламентом  в  1679
году],  грозил  судебным  преследованием  тех,  кто  лишил  нас   свободы,
бесновался, размахивал руками,  кричал  и  в  конце  концов  выразительным
жестом дал понять, что мы умираем с голоду.
   Это была сущая правда, но мы об этом почти забыли.
   К своему величайшему удивлению, гарпунер, невидимому, преуспел не более
меня. Наши посетители и бровью не повели. Язык Фарадея, как и язык  Араго,
был для них непонятен.
   Обескураженный неудачей, исчерпав  все  филологические  ресурсы,  я  не
знал, как нам быть дальше. Но тут Консель сказал:
   - Если господин профессор позволит, я поговорю с ним по-немецки.
   - Как, ты говоришь по-немецки? - вскричал я.
   - Как всякий фламандец, с позволения господина профессора.
   - Вот это мне нравится! Продолжай, дружище!
   И Консель степенно рассказал в третий раз все перипетии нашей  истории.
Но,  невзирая  на  изысканность   оборотов   и   прекрасное   произношение
рассказчика, немецкий язык также не имел успеха.
   Наконец, доведенный до крайности, я  попытался  восстановить  в  памяти
свои юношеские познания и пустился излагать  наши  злоключения  по-латыни.
Цицерон зажал бы себе уши и выставил бы меня за дверь, но все же  я  довел
рассказ до конца. Результат был столь же плачевный.
   Последняя  попытка  тоже  не  имела   успеха.   Незнакомцы   обменялись
несколькими словами на каком-то непостижимом языке и ушли,  не  подав  нам
надежды каким-либо ободряющим знаком, понятным во всех странах мира! Дверь
за ними затворилась.
   - Какая  низость!  -  вскричал  Нед  Ленд,  вспылив  уже,  наверное,  в
двадцатый раз. - Как! С ними говорят и по-французски,  и  по-английски,  и
по-немецки,  и  по-латыни,  а  канальи  хоть  бы  из   вежливости   словом
обмолвились!
   - Успокойтесь, Нед, - сказал я кипятившемуся гарпунеру. -  Криком  делу
не поможешь.
   -  Но  вы  сами  посудите,   господин   профессор,   -   возразил   наш
раздражительный компаньон, - не околевать же нам с голоду в этой  железной
клетке!
   - Ба! - заметил философски Консель.  -  Мы  еще  в  силах  продержаться
порядочное время!
   - Друзья мои, - сказал я, - не надо отчаиваться. Мы были еще  в  худшем
положении. Не спешите, пожалуйста, составлять мнение  насчет  командира  и
экипажа этого судна.
   -  Мое  мнение  уже  сложилось,  -  ответил  Нед  Ленд.  -  Отъявленные
негодяи...
   - Так-с! А из какой страны?
   - Из страны негодяев!
   - Любезный Нед,  -  сказал  я,  -  страна  сия  еще  недостаточно  ясно
обозначена на географической карте, и, признаюсь, трудно определить, какой
национальности наши незнакомцы. Что они  не  англичане,  не  французы,  не
немцы - можно сказать с уверенностью. А все же мне кажется, что командир и
его помощник родились под низкими широтами. У них внешность южан.  Но  кто
они? Испанцы, турки, арабы или индусы? Наружность их не настолько типична,
чтобы  судить  о  их  национальной  принадлежности.  Что  касается  языка,
происхождение его совершенно необъяснимо.
   - Большое упущение не знать всех языков! - заметил  Консель.  -  А  еще
проще было бы ввести один общий язык!
   - И это бы не помогло! - возразил Нед Ленд. - Неужто не видите,  что  у
этих людей язык собственного изобретения, выдуманный,  чтобы  приводить  в
бешенство порядочного человека, который хочет есть! Во всех  странах  мира
поймут, что  надо  человеку,  когда  он  открывает  рот,  щелкает  зубами,
чавкает! На этот счет язык один как в Квебеке, так  и  в  Паумоту,  как  в
Париже, так и у антиподов: "Я голоден! Дайте мне поесть!"
   - Э-э! - сказал Консель. - Бывают такие непонятливые натуры...
   Не успел он сказать последнее  слово,  как  дверь  растворилась.  Вошел
стюард [буфетчик на корабле (англ.)].  Он  принес  нам  одежду,  куртки  и
морские штаны, сшитые из какой-то диковинной ткани. Я проворно оделся. Мои
спутники последовали моему примеру.
   Тем временем стюард, - немой, а может быть, и глухой, - накрыл на  стол
и поставил три прибора.
   -  Дело  принимает  серьезный  оборот,  -  сказал  Консель.  -   Начало
обнадеживающее!
   - Ба! - возразил злопамятный гарпунер. - На кой черт вам ихние кушанья!
Черепашья печенка, филе акулы, бифштекс из морской собаки!
   - А вот увидим! - сказал Консель.
   Блюда, прикрытые серебряными колпаками, были аккуратно  расставлены  на
столе, застланном скатертью. Мы сели за  стол.  Право,  мы  имели  дело  с
людьми цивилизованными, и, если б не электрическое освещение,  можно  было
бы вообразить, что находимся в ресторане отеля Адельфи в Ливерпуле  или  в
Гранд-Отеле в Париже. Должен сказать, что к столу не подали ни  хлеба,  ни
вина. Вода была свежая и прозрачная, но  все  же  это  была  вода,  -  что
пришлось не по вкусу Неду Ленду. В числе поданных нам  кушаний  я  отметил
несколько знакомых мне рыбных блюд, превосходно приготовленных;  но  перед
некоторыми кушаньями я стал в тупик. Я не мог даже определить, какого  они
происхождения - растительного или животного. Что до сервировки  стола,  на
всем лежал отпечаток  изящества  и  тонкого  вкуса.  На  столовой  утвари,
ложках, вилках, ножах, тарелках, был  выгравирован  инициал  в  полукружии
надписи-девиза. Вот точное факсимиле: "Mobilis in mobile. N" [подвижный  в
подвижном (лат.)].
   _Подвижный в подвижной среде_! Девиз, удивительно подходивший  к  этому
подводному судну при условии, что предлог in в переводе читать как _в_,  а
не _на_.  Буква  "N"  была,  очевидно,  инициалом  таинственной  личности,
господствовавшей в глубинах морей!
   Нед и Консель не вдавались в подобные размышления. Они  набросились  на
еду, и я поспешил последовать их примеру. Теперь я  был  спокоен  за  нашу
участь, и мне казалось очевидным, что наши хозяева не дадут нам умереть от
истощения.
   Однако все на свете кончается, все проходит, даже голод людей, не евших
целых пятнадцать часов! Насытившись, мы почувствовали, что  нас  неодолимо
клонит ко сну. Реакция вполне естественная после борьбы со  смертью  в  ту
ночь, которой, казалось, конца не будет.
   - Ей-ей, я охотно соснул бы, - сказал Консель.
   - А я уже сплю, - ответил Нед Ленд.
   И оба мои  спутника  растянулись  на  циновках,  разостланных  на  полу
кабины, и мгновенно заснули.
   Но для меня не так  просто  было  отдаться  властной  потребности  сна.
Тысячи мыслей  волновали  мозг,  тысячи  неразрешенных  вопросов  вставали
передо мною, тысячи образов не давали мне сомкнуть  веки!  Где  мы?  Какая
неуемная сила увлекала нас? Я чувствовал,  -  вернее,  мне  казалось,  что
чувствую, - как судно погружается в самые глубинные слои моря. Меня мучили
кошмары. Из таинственных морских пучин возникали целые  сонмища  неведомых
животных,  казалось,  однородных  с  этим  подводным  кораблем,  столь  же
жизнедеятельным,  подвижным,  грозным,  как  они!..   Понемногу   мозговое
возбуждение улеглось, видения растаяли в дымке дремоты, и я забылся вскоре
тяжелым сном.



9. НЕД ЛЕНД В ЯРОСТИ

   Не знаю, долго ли мы спали; вероятно, долго, потому  что  я  чувствовал
себя вполне отдохнувшим. Проснулся  я  раньше  всех.  Мои  спутники  мирно
почивали, растянувшись в углу.
   Голова у меня была свежая, мысли ясные. Поднявшись  со  своего  изрядно
жесткого ложа, я снова стал внимательно исследовать наш каземат.
   Никаких превращений тут не произошло. Темница  оставалась  темницей,  а
пленники пленниками!  Только  убраны  были  приборы  со  стола.  Ничто  не
предвещало скорого изменения нашей участи; и в тревоге я  спрашивал  себя:
неужели обречены мы, невесть какое время, жить в этой клетке?
   Невеселая будущность рисовалась еще в более мрачных красках, потому что
мне стало не хватать воздуха. Я почувствовал какое-то стеснение  в  груди,
хотя вчерашние кошмары больше  не  повторялись.  Дыхание  становилось  все
затрудненнее. От духоты я  буквально  задыхался.  Хотя  наша  камера  была
достаточно просторна,  мы,  видимо,  поглотили  большую  часть  кислорода,
содержащегося в воздухе. Известно,  что  человек  расходует  в  час  такое
количество, кислорода, какое содержится  в  ста  литрах  воздуха.  Поэтому
воздух, насыщенный почти  таким  же  количеством  выдыхаемой  углекислоты,
становится негодным для дыхания.
   Короче говоря, необходимо было освежить атмосферу  в  нашей  камере  и,
само собою, во всем подводном корабле.
   Но тут у меня возник вопрос. Как  поступает  в  таком  случае  командир
подводного судна? Не получает ли он кислород  химическим  способом:  путем
прокаливания бертолетовой соли  с  одновременным  поглощением  углекислого
газа  воздуха  хлористым  калием?  Но  ведь  запасы   химических   веществ
истощаются,  их  приходится  возобновлять  и,  стало  быть,   поддерживать
сношения  с  Землей?  Возможно,   он   довольствуется   сжатым   воздухом,
нагнетенным в особые резервуары, который расходуется по  мере  надобности?
Все может статься! Не действует ли он более простым, более  экономическим,
а значит, и более вероятным способом? Не поднимается ли он на  поверхность
океана подобно киту, подышать свежим воздухом?
   Но каким бы способом он ни действовал, по-моему, пришло время применить
его без промедления!
   Я старался дышать чаще, вбирая в себя остатки  кислорода,  которые  еще
сохранились в душном помещении. И  вдруг  на  меня  пахнуло  морем:  струя
чистого, насыщенного морскими запахами воздуха ворвалась  в  наш  каземат.
Животворного, напоенного йодистыми веществами,  морского  воздуха!  Широко
раскрыв рот, я вдохнул с жадностью его чудодейственную струю! И  буквально
в ту же минуту почувствовал легкий толчок и затем нерезкую бортовую качку,
впрочем довольно ощутимую. Судно,  это  стальное  чудовище,  всплывало  на
поверхность вод подышать, на манер кита,  свежим  воздухом!  Итак,  способ
вентилирования судна был установлен.
   Надышавшись полной грудью, я стал искать вентиляционное отверстие,  так
сказать, "воздухопровод", через который поступал живительный ток. Я  скоро
нашел его. Над дверью находилась отдушина, через которую  врывалась  струя
чистого воздуха, освежавшая камеру.
   Как только пахнуло свежестью, проснулись Нед и Консель.
   Точно по команде, протерев глаза,  потянувшись,  они  оба  вскочили  на
ноги.
   - Как почивалось господину профессору? - учтиво спросил Консель.
   - Превосходно, мой друг, - отвечал я. - А вам, мистер Нед Ленд?
   - Спал мертвым сном, господин  профессор.  Если  не  ошибаюсь,  повеяло
морским ветерком?
   Моряк не мог ошибиться, и я рассказал гарпунеру о том,  что  произошло,
пока они спали.
   - Тэк-с! - сказал он. - Теперь понятно, что это был за  свист,  который
мы слышали, когда мнимый нарвал шнырял в виду "Авраама Линкольна"!
   - Совершенно верно,  мистер  Ленд!  До  нас  доносилось  его  свистящее
дыхание.
   - А скажите на милость, господин Аронакс, который теперь час?  Я  никак
не могу сообразить, не обеденный ли?
   - Обеденный час, мой уважаемый гарпунер? Вы, верно, хотите сказать, что
время завтракать? Мы наверное проспали  весь  вчерашний  день,  до  самого
нынешнего утра!
   - Выходит, что мы проспали целые сутки! - вскричал Консель.
   - Так мне кажется, - отвечал я.
   - Не стану спорить с вами, господин профессор, - сказал Нед Ленд. -  По
мне, все равно, что обед, что завтрак! Лишь бы  стюард  надоумился  подать
нам и то и другое!
   - И то и другое! - повторил Консель.
   - Правильно! - поддержал его канадец. - Мы имеем право и  на  то  и  на
другое! А что меня касается, я окажу честь и завтраку и обеду.
   - Ну, что ж, Нед, приходится запастись терпением, - сказал  я.  -  Наши
неведомые хозяева, очевидно, не имеют  намерения  уморить  нас  с  голоду.
Иначе им не было бы смысла кормить нас вчера обедом.
   - А что, если они вздумали откармливать нас на убой? - сказал Нед.
   - Едва ли! - ответил я. - Не в руки же людоедов мы попали!
   - Один раз полакомиться не в счет, - серьезно  сказал  канадец.  -  Кто
знает, может быть, эти люди давненько не пробовали свежего  мяса.  А  трое
здоровых, хорошо упитанных особ, как господин профессор, его слуга и я...
   - Выбросьте  вздорные  мысли  из  головы,  мистер  Ленд,  -  отвечал  я
гарпунеру. - И главное, не вздумайте разговаривать в таком духе  с  нашими
хозяевами, вы этим только ухудшите наше положение.
   - Баста! - сказал гарпунер. - Я голоден, как тысяча чертей, и  будь  то
обед или ужин, а нам его не подают!
   -  Мистер  Ленд,  -  заметил  я,  -  на  корабле  следует   подчиняться
установленному распорядку, а я  подозреваю,  что  сигналы  наших  желудков
опережают звонок кока!
   - Что ж, переведем стрелки наших часов, - сказал невозмутимый Консель.
   - Узнаю вас, друг Консель! - вскричал нетерпеливый  канадец.  -  У  вас
желчь даром не разливается, вы бережете свои нервы! Завидное  спокойствие!
Вы способны, не покушав, произнести  благодарствие!  Вы  скорее  умрете  с
голоду, чем станете жаловаться!
   - А что толку в жалобах? - спросил Консель.
   - Что толку? Пожалуешься, и все как-то легче! Ну, а ежели эти пираты, -
я говорю  пираты  из  уважения  к  господину  профессору,  потому  что  он
запрещает мне называть их людоедами, - ежели эти пираты воображают, что  я
позволю держать себя в клетке, где я задыхаюсь, и что дело  обойдется  без
крепких слов, на которые я горазд во гневе, так они ошибаются! Послушайте,
господин Аронакс, скажите откровенно, как вы думаете, долго  еще  протомят
нас в этом железном ящике?
   - Откровенно говоря, я знаю об этом не больше вашего, мой друг!
   - Ну, все-таки, как вы полагаете?
   - Я полагаю, что случай позволил нам приоткрыть важную  тайну.  И  если
экипаж подводного судна заинтересован в сохранении этой тайны и если тайна
для них дороже, чем  жизнь  трех  человек,  то,  я  думаю,  мы  в  большой
опасности. В противном случае чудовище, поглотившее  нас,  при  первой  же
возможности вернет нас в общество нам подобных.
   - Или зачислит нас в судовую команду,  -  сказал  Консель,  -  и  будет
держать...
   - До тех пор, - закончил Нед Ленд, - пока  какой-нибудь  фрегат,  более
быстроходный или более удачливый, чем "Авраам Линкольн", не  захватит  это
разбойничье гнездо и не вздернет весь экипаж и нас вместе с ним на реи.
   - Весьма резонно, мистер Ленд, - заметил я. -  Но,  как  мне  известно,
никто еще не делал нам каких-либо предложений. Поэтому бесполезно  строить
планы на будущее. Повторяю,  нужно  выждать  время,  нужно  действовать  в
соответствии с обстоятельствами; и не  нужно  ничего  делать,  раз  делать
нечего!
   -  Напротив,  господин  профессор,  -  ответил  гарпунер,  не  желавший
сдаваться, - нужно что-то делать!
   - Но что же именно, мистер Ленд?
   - Бежать!
   - Бежать из  "земной"  тюрьмы  и  то  довольно  трудно,  но  бежать  из
подводной тюрьмы и вовсе, по-моему, немыслимо.
   - Ну-с, друг Ленд, - обратился к нему Консель, - что вы скажете в ответ
на замечание господина профессора? Я не поверю, чтобы американец  полез  в
карман за словом!
   Гарпунер, явно смущенный, молчал.  Побег  в  тех  условиях,  в  которые
поставил  нас  случай,  был  совершенно  невозможен.  Но  недаром  канадец
наполовину француз, и Нед Ленд доказал это своим ответом.
   - Стало быть, господин Аронакс, - сказал он после короткого раздумья, -
вы не догадываетесь, что должен дел