цами  любопытного
явления. Створы в окнах салона раздвинулись.  Электрический  прожектор  не
был зажжен. Небо,  затянутое  грозовыми  тучами,  бросало  слабый  свет  в
верхние слои океанских вод. В окружающей нас жидкой среде царил полумрак.
   Я любовался водной стихией в этом сумеречном освещении, и большие  рыбы
проносились мимо нас, как китайские тени.  И  вдруг  мы  попали  в  полосу
яркого света. Сначала я думал, что заработал прожектор и, попав  в  полосу
его  лучей,  засветились  темные  воды.  Но  я   ошибся   и,   вглядевшись
внимательнее, понял свое заблуждение.
   "Наутилус" был снесен течением в  светящиеся  слои  воды,  вспыхивающей
огнями, особенно ослепительными в мраке морских пучин.  То  было  свечение
мириадов микроскопических морских организмов. Интенсивность  свечения  еще
увеличивалась, отраженная металлической обшивкой судна. Светящаяся  водная
масса то, подобно  доменной  печи,  изливала  как  бы  огненные  струи,  и
взметались  тысячи  искр,  то  превращалась  в  сплошной  поток   как   бы
расплавленного свинца. Все вокруг этого полыхающего пространства уходило в
тень, если это понятие тут применимо! Нет! То не  был  искусственный  свет
нашего прожектора! Тут чувствовался избыток жизненных сил!  То  был  живой
свет!
   И действительно, в этих водах образовалось скопление морских жгутиковых
ночесветок  (Noctiluca  miliaris),   настоящих   студенистых   шариков   с
нитеобразными щупальцами, образующих целые колонии: в тридцати  кубических
сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч. Сияние  ночесветок
усиливалось трепетным мерцанием медуз, сиянием фолад  и  множества  других
фосфоресцирующих организмов, выделяющих светящееся вещество.
   В течение многих часов "Наутилус" плыл в  светящихся  водах;  и  нашему
восхищению не было границ, когда  мы  увидели  больших  морских  животных,
резвившихся, как саламандры, в пламени!  В  этом  живом  свете  плескались
изящные и увертливые дельфины,  неутомимые  клоуны  морей,  и  предвестник
ураганов - меч-рыба длиной в три метра,  порою  задевавшая  своим  грозным
мечом хрустальное стекло. Затем появились более мелкие  рыбки,  спинороги,
макрели-прыгуны,  щетинозубы  (хирурги-носачи)  и  сотни   других   рыбок,
бороздивших светоносную стихию.
   Было  что-то  чарующее  в  ослепительном  свечении  моря.  Быть  может,
атмосферные условия усиливали напряженность этого явления? Быть может, "ад
океаном разразилась гроза? Но на глубине  нескольких  метров  под  уровнем
моря не чувствовалось бушевания стихий, и "Наутилус" мирно  покачивался  в
лоне спокойных вод.
   Мы плыли, и все новые  чудеса  развертывались  перед  нашим  изумленным
взором.
   Консель  без  конца  классифицировал  своих  зоофитов,   членистоногих,
моллюсков и рыб. Дни летели, и я потерял им  счет.  Нед,  по  обыкновению,
старался разнообразить наш стол. Мы, как улитки, сидели в своей  раковине.
И я могу засвидетельствовать, что в улитку превратиться вовсе нетрудно!
   Наше пребывание на  подводном  корабле  начинало  нам  казаться  вполне
естественным и даже приятным, и мы уже стали забывать, что существует иная
жизнь на поверхности земного шара. Но одно происшествие неожиданно вернуло
нас к сознанию действительности.
   Восемнадцатого января  "Наутилус"  проходил  под  105ь  долготы  и  15ь
широты. Надвигались грозовые тучи, на море начинался шторм. Задул  крепкий
норд-остовый ветер. Барометр, постепенно падавший последние дни, предвещал
бурю.
   Я взошел на  палубу  в  то  время,  как  помощник  капитана  исследовал
горизонт. Я ожидал, что он скажет свою обычную фразу. Но на  этот  раз  он
произнес другие слова, столь же непонятные. Тотчас же на  палубе  появился
капитан Немо с зрительной трубой в руке и стал всматриваться в горизонт.
   Несколько минут капитан, не отводя от глаз зрительной трубы, пристально
вглядывался в какую-то точку на горизонте. Затем,  резко  обернувшись,  он
обменялся со своим помощником несколькими словами на  непонятном  наречии.
Последний, казалось,  был  очень  взволнован,  хотя  и  пытался  сохранить
спокойствие. Капитан Немо лучше владел собою и не  терял  своего  обычного
хладнокровия. По-видимому, он высказывал какие-то соображения, которые его
помощник опровергал. По крайней мере я понял так по их тону и жестам.
   Я внимательнейшим образом всматривался в туманную даль,  но  ничего  не
приметил. Пустынны были бледные очертания горизонта.
   Капитан Немо ходил взад и вперед по палубе, не  глядя  в  мою  сторону;
возможно, он меня и не  заметил.  Шаг  его  был  тверд,  но,  может  быть,
несколько менее размерен, чем обычно. Иногда он останавливался  и,  сложив
руки на груди, вглядывался в  море.  Чего  искал  он  в  этой  необозримой
пустыне? "Наутилус" шел в сотнях миль от ближайшего берега.
   Помощник капитана в свою очередь поднес к  глазам  зрительную  трубу  и
напряженно всматривался вдаль; он явно нервничал, топал ногами, метался по
палубе, являя собою полную противоположность своему начальнику.
   Впрочем, таинственная история должна была вскоре  разъясниться,  потому
что по приказанию капитана машины заработали на большой скорости.
   Помощник  опять  обратил  внимание  капитана  на  какую-то   точку   на
горизонте. Капитан прекратил хождение но палубе и навел трубу в  указанном
направлении.  Он  долго  не  отнимал  трубы  от  глаз.  А  я,  чрезвычайно
заинтригованный происходящим, сошел в салон, взял там отличную  зрительную
трубку, которой всегда пользовался, и  вернулся  на  палубу.  Опершись  на
выступ штурвальной рубки, я приготовился обозревать горизонт.
   Но не успел я поднести трубку к глазам, как ее вырвали из моих рук.
   Я обернулся. Передо мною стоял капитан Немо. Я не узнал его.  Лицо  его
исказилось. Глаза горели мрачным огнем, брови сдвинулись. Полуоткрытый рот
обнажил зубы. Его напряженная поза, сжатые кулаки, втянутая в плечи голова
- все дышало бешеной ненавистью. Он не  шевельнулся.  Трубка  валялась  на
полу.
   Чем вызвал я его гнев? Не вообразил  ли  он,  что  я  раскрыл  какую-то
тайну, которую не положено было знать пленнику "Наутилуса"?
   Нет! Не на меня был обращен его гнев! Он даже не взглянул на меня. Взор
его был прикован к горизонту.
   Наконец, капитан Немо овладел собою. Его лицо обрело  обычное  холодное
выражение. Он обратился к своему помощнику на незнакомом языке. Сказав ему
несколько слов, капитан заговорил со мной.
   - Господин Аронакс, - сказал  он  повелительным  тоном,  -  вы  обязаны
выполнить условие, которым вы связаны со мной.
   - В чем дело, капитан?
   - Вы и ваши  спутники  обязаны  побыть  взаперти,  покуда  я  не  сочту
возможным освободить вас из заключения.
   - Здесь вы хозяин,  -  отвечал  я,  пристально  глядя  на  него.  -  Но
разрешите задать вам один вопрос?
   - Ни единого, сударь!
   Спорить было бесполезно. Приходилось подчиниться.
   Я вошел в каюту, отведенную Неду Ленду и Конселю,  и  объявил  им  волю
капитана. Предоставляю вам судить, какое впечатление произвел  на  канадца
этот приказ! Впрочем, рассуждать не было времени. Четыре матроса ожидали у
двери. Нас отвели в ту же самую каюту,  в  которой  мы  были  заключены  в
первый день нашего пребывания на "Наутилусе".
   Нед Ленд пытался протестовать. Но в ответ захлопнулась дверь.
   - Не угодно ли господину профессору объяснить, что все это означает?  -
спросил Консель.
   Я рассказал о всем случившемся. Они были так же удивлены, как  и  я,  и
терялись в догадках. Разгневанное лицо капитана  не  выходило  у  меня  из
головы. Мысли мои путались, и я строил  самые  нелепые  предположения.  Из
раздумья меня вывел возглас Неда Ленда:
   - Ба! Завтрак на столе!
   В самом деле, стол был уставлен  яствами.  Распоряжение  было,  видимо,
сделано в  тот  момент,  когда  капитан  отдавал  приказ  развить  большую
скорость.
   - Не пожелает  ли  господин  профессор  выслушать  небольшой  совет?  -
спросил Консель.
   - Пожалуйста, мой друг, - отвечал я.
   -  Господину  профессору  нужно  позавтракать  из  благоразумия.   Ведь
неизвестно, что может случиться.
   - Ты прав, Консель.
   - Увы, - сказал Нед Ленд, - нам подали рыбные блюда!
   - Друг Нед, - возразил Консель, - а что бы вы сказали, если б вовсе  не
было завтрака!
   Этот довод пресек жалобы гарпунера.
   Сели за стол. Завтракали молча. Я ел мало, Консель "насиловал себя"  из
того же благоразумия, один Нед Ленд не терял времени попусту! Позавтракав,
прикорнули по уголкам.
   Но тут матовое полушарие у потолка погасло,  и  мы  остались  в  полной
темноте. Нед Ленд сразу же уснул. Но меня удивило: дремал и  Консель!  Что
могло вызвать у него столь внезапную  сонливость?  Однако  и  меня  самого
неодолимо  клонило  ко  сну.  Я  боролся  со  сном.  Но  веки  тяжелели  и
непроизвольно смыкались.  У  меня  начинались  галлюцинации.  Очевидно,  в
кушанья было подмешано снотворное! Неужто капитану Немо мало было посадить
нас под замок, ему понадобилось еще усыпить нас?
   Я из  последних  сил  пытался  побороть  сонливость.  Но  нет!  Дыхание
становилось  все  затрудненнее.  Смертельный  холод   сковывал,   как   бы
парализовал, мои конечности. Веки, словно налитые свинцом,  сомкнулись.  Я
не мог открыть глаз. Тяжелый сон  овладевал  мною.  Меня  мучили  кошмары.
Вдруг видения прекратились. Я потерял сознание.



24. КОРАЛЛОВОЕ ЦАРСТВО

   Я проснулся утром со свежей головой.  К  моему  немалому  удивлению,  я
лежал в постели, в своей каюте.  Несомненно,  и  мои  спутники  тоже  были
перенесены в их каюту. Стало быть, они не больше моего  могли  знать,  что
произошло  минувшей  ночью.  Оставалось  лишь  уповать,  что  какая-нибудь
случайность раскроет в будущем эту таинственную историю.
   Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти, не заперта
ли каюта на ключ? Я толкнул дверь. Дверь отворилась, и я  узким  коридором
прошел к трапу. Люк, запертый накануне, был открыт. Я вышел на палубу.
   Нед Ленд с Конселем уже ожидали меня там. Я спросил,  как  они  провели
ночь. Но они ничего не помнили.  Заснув  вчера  тяжелым  сном,  оба  друга
очнулись только нынче утром и, к своему удивлению, в своей каюте!
   "Наутилус" нем и таинственен по-прежнему. Мы  шли  в  открытом  море  с
умеренной скоростью. На борту не чувствовалось никакой перемены.
   И напрасно Нед Ленд впивался глазами в горизонт.  Океан  был  пустынен.
Канадец не заметил на горизонте ни паруса, ни полоски земли.  Дул  крепкий
западный ветер. "Наутилус" переваливался с волны на волну.
   Запасшись кислородом,  "Наутилус"  опять  нырнул  под  воду  метров  на
пятнадцать.  В  случае  необходимости  судно  легко   могло   всплыть   на
поверхность. Кстати сказать, в тот  день,  девятнадцатого  января,  маневр
этот, против обыкновения, повторялся неоднократно. И всякий  раз  помощник
капитана выходил на палубу и произносил традиционную фразу.
   Капитан Немо не показывался. Из команды я видел в тот день одного  лишь
невозмутимого  стюарда,  который,  как   всегда,   молча   и   внимательно
прислуживал за столом.
   Около двух часов пополудни в салон,  где  я  приводил  в  порядок  свои
записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он молча кивнул мне головой.
Я снова взялся за работу, надеясь втайне, что капитан заговорит о событиях
прошедшей ночи.  Но  он  молчал.  Я  взглянул  на  капитана.  У  него  был
утомленный вид. Покрасневшие глаза выдавали, что он провел бессонную ночь.
Глубокая грусть, неподдельное горе наложили свой отпечаток на это  волевое
лицо. Он ходил взад и вперед по комнате, садился на диван, опять  вставал,
брал в руки  первую  попавшуюся  книгу,  тут  же  бросал  ее,  подходил  к
приборам, но не делал записей, как обычно. Казалось, он  не  находил  себе
места.
   Наконец, он обратился ко мне.
   - Вы врач, господин Аронакс? - спросил он.
   Я был захвачен врасплох вопросом капитана и в недоумении, молча смотрел
на него.
   - Вы врач? - повторил он. - Многие ваши  коллеги  получили  медицинское
образование: Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.
   - Да, - отвечал я. - Мне приходилось работать врачом. Прежде чем  стать
музейным работником, я был  ординатором  клиники  и  много  лет  занимался
медицинской практикой.
   - Отлично, сударь!
   Ответ мой, по-видимому, вполне удовлетворил капитана. Но,  не  зная,  к
чему он клонит речь, я ожидал дальнейших вопросов, рассудив, что  отвечать
буду в зависимости от обстоятельств.
   - Господин Аронакс, - сказал капитан, - один из моих матросов нуждается
в помощи врача. Не могли бы вы осмотреть его?
   - На борту есть больной?
   - Да.
   - Я готов служить вам.
   - Идемте.
   Признаюсь, сердце у меня учащенно билось. Безотчетно болезнь матроса  я
ставил в связь с событиями минувшей ночи. И вся эта  таинственная  история
занимала меня не менее самого больного.
   Капитан Немо провел меня на корму "Наутилуса" и отворил дверь в  кабину
рядом с матросским кубриком.
   Там лежал на  койке  мужчина  лет  сорока  с  энергичным  лицом,  чисто
англосакского типа.
   Я подошел к постели. Это был не просто больной - это был  раненый.  Его
голова, повязанная окровавленными бинтами,  лежала  на  подушках.  Я  снял
повязку. Раненый глядел на меня широко раскрытыми глазами. И, пока  я  его
разбинтовывал, не издал ни единого стона.
   Рана была ужасна. В черепной коробке, пробитой каким-то тупым  орудием,
образовалось зияющее отверстие, в которое  часть  мозга  выходила  наружу.
Сгустки  запекшейся  крови,  в  результате  многочисленных  кровоизлияний,
превращали размозженную мозговую ткань в красноватую кашицу.
   Тут наблюдались  одновременно  явления  контузии  и  сотрясения  мозга.
Дыхание больного было затрудненным. Лицо временами  искажалось  судорогой.
То  был  характерный  случай  воспаления  мозга   с   явлениями   паралича
двигательных центров.
   Я пощупал пульс. Сердце работало с  перебоями.  Пульс  порою  пропадал.
Конечности уже начинали холодеть: человек  умирал,  и  ничем  нельзя  было
предотвратить роковой конец. Я наложил на  рану  свежую  повязку,  оправил
изголовье. Обернувшись, я спросил капитана Немо:
   - Каким орудием нанесена рана?
   - Не все ли равно? - уклончиво отвечал  капитан  Немо.  -  От  сильного
сотрясения сломался рычаг машины, удар пришелся по голове этого  человека.
Ну, как вы находите больного?
   Я колебался ответить.
   - Вы можете говорить,  -  сказал  капитан.  -  Этот  человек  не  знает
французского языка.
   Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:
   - Этот человек умрет часа через два.
   - И ничто не может спасти его?
   - Ничто.
   Рука капитана Немо сжалась в кулак. Слезы выступили  на  глазах.  Я  не
думал, что он способен плакать.
   Несколько минут я не отходил  от  раненого.  Электричество,  заливавшее
своим  холодным  светом  смертный  одр,  еще  усиливало   бледность   лица
умирающего.  Я  вглядывался  в  это  выразительное   лицо,   изборожденное
преждевременными морщинами - следами невзгод и, возможно, лишений. Я ждал,
что тайна его жизни раскроется в последних словах, которые сорвутся с  его
холодеющих уст!
   - Вы свободны, господин Аронакс, - сказал капитан Немо.
   Я оставил капитана одного у  постели  умирающего  и  вернулся  к  себе,
чрезвычайно взволнованный этой сценой. Мрачные предчувствия тревожили меня
весь день. Ночью я спал дурно. Просыпался часто. Мне все слышались  чьи-то
тяжкие вздохи, похоронное пение. Не читались ли  молитвы  по  усопшему  на
чуждом мне языке?
   На рассвете я вышел на палубу. Капитан Немо был уже там.  Увидев  меня,
он подошел ко мне.
   - Господин профессор, - сказал он, - не угодно ли вам  принять  сегодня
участие в подводной прогулке?
   - Вместе с товарищами?
   - Если они пожелают.
   - Мы к вашим услугам, капитан.
   - В таком случае, будьте любезны надеть скафандр.
   Об умирающем или умершем ни слова! Отыскав  Неда  Ленда  и  Конселя,  я
передал им приглашение  капитана  Немо.  Консель  обрадовался  предстоящей
прогулке, и канадец на этот раз охотно согласился принять в ней участие.
   Было восемь часов утра. В половине девятого, облачившись  в  скафандры,
запасшись резервуарами Рукейроля и электрическими фонарями, мы тронулись в
путь. Двойная дверь распахнулась, и мы, с капитаном  Немо  во  главе,  под
эскортом двенадцати матросов, ступили на глубине десяти метров  под  водою
на каменистое дно, на котором отдыхал "Наутилус".
   Легкий вначале уклон дна завершился впадиной с глубинами до  пятнадцати
саженей. Грунт дна под поверхностью Индийского океана резко  отличался  от
грунта под тихоокеанскими водами, где мне довелось побывать во время своей
первой подводной прогулки. Тут не было  ни  мягкого  песка,  ни  подводных
прерий, ни зарослей водорослей. Я сразу же узнал  волшебную  область.  Это
было коралловое царство!
   Среди   кишечнополостных,   класса   коралловых   полипов,    подкласса
восьмилучевмх  кораллов,  особенно   примечательны   кораллы   из   отряда
горгониевых  -  роговых  кораллов,  как  то:  горгонии,  белый  коралл   и
благородный коралл. Коралловые полипы -  занятные  существа,  их  относили
поочередно к минералам, к растительному и  к  животному  миру.  Кораллы  -
лекарственное средство древних, драгоценное украшение в наши дни, - только
лишь в 1694 году были окончательно причислены к животному миру марсельским
ученым Пейсоннелем.
   Кораллы -  это  скопление  отдельных  мелких  животных,  соединенных  в
полипняк ломким, каменистым  скелетом.  Начало  колонии  кладет  отдельная
особь,  прикрепившись  к  какому-нибудь  предмету.  Колония  получается  в
результате размножения почкованием  одного  полипа.  Каждая  новая  особь,
входя в состав колонии, начинает жить общей жизнью. Естественная коммуна.
   Мне были известны последние труды ученых, посвященные этим  причудливым
животным, которые разрастаются  древовидными  каменистыми  колониями,  что
подтверждено тщательными исследованиями натуралистов. И для меня  не  было
ничего более интересного, как посетить один из таких окаменелых коралловых
лесов, которые природа взрастила в глубинах океана.
   Приборы Румкорфа были зажжены,  и  мы  пошли  вдоль  кораллового  рифа,
находившегося в начальной стадии развития и обещавшего в будущем  возвести
барьерный  риф  в  этой  части  Индийского  океана.  Вдоль  дороги   росли
диковинные кустарники, образовавшиеся из плетевидно-переплетающихся  между
собою  ветвей,  усыпанных  белыми  шестилучевыми  звездчатками.  Только  в
отличие  от  земных  растений  коралловые  деревца  росли   сверху   вниз,
прикрепившись к подножию скал.
   Свет наших фонарей, играя на ярко-красных ветвях  коралловых  деревьев,
порождал изумительные световые эффекты. Мне казалось порою,  что  все  эти
уплощенные и цилиндрические трубочки колышутся от движения  воды.  И  мной
овладевало искушение сорвать  их  свежие  венчики  с  нежными  щупальцами,
только что распустившиеся или  едва  начинавшие  распускаться.  Мимо  нас,
касаясь их своими плавниками, точно  птицы  крыльями,  проносились  легкие
рыбы. Но стоило моей руке потянуться к этим удивительным  цветам,  к  этим
чувствительным животным, как  вся  колония  приходила  в  движение.  Белые
венчики втягивались в свои красные футляры, цветы  увядали  на  глазах,  а
кустарник превращался в груду пористых окаменелостей.
   Мне представился  случай  увидеть  редчайшие  образцы  животных-цветов.
Благородный коралл здешних  мест  мог  соперничать  с  кораллами,  которые
добываются в Средиземном море у  французских,  итальянских  и  африканских
берегов. Поэтические названия "красный цветок",  "красная  пена",  которые
ювелиры дали самым лучшим экземплярам,  вполне  оправданы  яркой  окраской
благородного коралла. Стоимость такого коралла доходит до пятисот  франков
за  килограмм,  а  здешние  воды  таили  в  себе  сокровищницу,  способную
обогатить целую толпу искателей кораллов. Это драгоценное вещество,  часто
сросшееся с другими