ую  круглую  канаву,  отступя  на  восемь  метров  от  левого  борта
"Наутилуса".  После  этого  все  двенадцать  человек  одновременно   стали
буравить канаву в нескольких точках по ее  окружности.  В  скором  времени
заработали кирки, мощно проникая в компактную массу льда  и  откалывая  от
нее большие глыбы. В  силу  меньшего  удельного  веса  эти  глыбы  как  бы
взлетали под верхний свод туннеля, вследствие  чего  он  начал  утолщаться
сверху настолько же, насколько становился тоньше снизу. Но  это  не  имело
значения, раз нижний слой делался в такой же мере тоньше.
   После двух часов напряженной работы Нед измучился и вернулся  в  салон.
Его вместе  с  товарищами  по  работе  сменили  свежие  работники;  к  ним
присоединились я и Консель. Нами руководил  помощник  капитана.  Вода  мне
показалась особенно  холодной,  но  вскоре  я  согрелся,  работая  киркой.
Движения мои были вполне свободны, хотя производились при внешнем давлении
в тридцать атмосфер. Проработав два  часа  и  вернувшись  в  салон,  чтобы
перекусить и немного  отдохнуть,  я  почувствовал  большую  разницу  между
потоком чистого воздуха,  поступавшего  ко  мне  в  аппарат  Рукейроля,  и
атмосферой в "Наутилусе", где уже накопился углекислый газ. В течение двух
суток воздух не возобновлялся,  и  его  животворные  качества  значительно
понизились. А между тем за двенадцать часов работы мы сняли  с  намеченной
поверхности пласт  только  в  один  метр  толщиной,  иначе  говоря,  около
шестисот кубических метров льда. Допустим,  что  каждые  двенадцать  часов
будет выполняться такая же работа, - тогда понадобится еще  четыре  дня  и
пять ночей, чтобы довести дело до желаемого конца.
   - Четыре дня и пять ночей! -  сказал  я  своим  товарищам.  -  А  запас
воздуха в резервуарах только на два дня.
   - Не считая того, - добавил Нед Ленд, - что, когда мы  выйдем  из  этой
проклятой тюрьмы, мы еще останемся в заключении под  торосами  без  всякой
связи с наружным воздухом.
   Соображение  правильное.  Кто  мог  сказать  заранее,   сколько   тогда
понадобится времени для нашего освобождения? Не задохнемся ли  мы  раньше,
чем "Наутилус" сможет вернуться на поверхность моря? Не суждено ли ему  со
всем его содержимым быть погребенным  в  этой  ледяной  могиле?  Опасность
казалась грозной. Но все  смотрели  прямо  ей  в  глаза,  и  все  решились
исполнить долг свой до конца.
   Как я и предполагал, за  ночь  удалось  снять  еще  один  метр  со  дна
огромной выемки. Но когда на следующее утро, облекшись в свой  скафандр  и
походив в этой плотной жидкости, имевшей температуру  шесть-семь  градусов
ниже нуля [такой температуры в воде быть не может], я заметил, что боковые
стены начали постепенно сближаться. Слои воды, более отдаленные от выемки,
начинали замерзать. При наличии этой новой  и  непосредственной  опасности
что  станется  с  нашими  надеждами  на  спасение?  Чем  воспрепятствовать
превращению жидкой среды в твердую, грозившую  раздавить,  как  стеклышко,
стенки "Наутилуса"?
   Я уж не стал говорить об этой новой опасности  своим  товарищам.  Зачем
было испытывать  людей  и,  может  быть,  лишить  их  той  энергии,  какую
проявляли они в тяжкой работе для общего спасения? Но, вернувшись на борт,
я тотчас сообщил капитану Немо об этом важном осложнении.
   - Знаю, - ответил он своим спокойным тоном, который не менялся  ни  при
каких стечениях обстоятельств, хотя бы самых страшных. - Да, это еще  одна
опасность, но я не вижу средства устранить  ее.  Единственная  возможность
для нашего спасения - это действовать быстрее. Нам надо дойти первыми. Вот
и все.
   Дойти первыми! Уж мне бы следовало привыкнуть к его  манере  разговора!
За этот день я проработал несколько часов киркой с большим упорством.  Эта
работа поддерживала во мне бодрость. К тому  же  работать  -  это  значило
выходить из "Наутилуса", дышать чистым  воздухом,  взятым  из  резервуаров
корабля и поступавшим  ко  мне  через  аппараты  снаряжения;  это  значило
расстаться с удушливой и вредной атмосферой в "Наутилусе".
   К вечеру был вынут еще один метр с  окружности  всей  выемки.  Когда  я
возвратился на борт, я чуть не задохнулся от углекислого газа, которым был
насыщен  воздух  в  "Наутилусе".  Ах,  почему  в  нашем  распоряжении  нет
химического средства поглотить этот тлетворный газ! В самом  кислороде  не
было недостатка. Он находился, и в большом количестве, во всей  окружающей
нас  воде,  и,  выделенный  при  помощи  наших  мощных  батарей,  он   мог
восстановить животворные свойства  атмосферы  в  "Наутилусе".  Я  об  этом
думал, но напрасно, поскольку углекислый газ выделялся  нашим  собственным
дыханием и заполнял собою весь корабль. Чтобы  поглощать  этот  газ,  надо
было наполнять сосуды едким калием  и  беспрерывно  их  трясти.  Но  этого
вещества не было на корабле, а заменить его нельзя ничем.
   В этот вечер капитану Немо пришлось  открыть  краны  из  резервуаров  и
впустить несколько струй чистого воздуха внутрь "Наутилуса". Без этой меры
мы, пожалуй, не проснулись бы совсем.
   На следующий день, 26 марта, я вышел работать и принялся за пятый метр.
Боковые стены и нижняя часть торосов стали заметно толще.  Было  очевидно,
что они сойдутся раньше, чем "Наутилус" освободится. На одну минуту я впал
в отчаяние. Кирка едва не выпала из моих рук. Какой  имело  смысл  долбить
лед, если мне  суждено  задохнуться  или  быть  расплющенным  этой  водой,
превращавшейся в камень, - подвергнуться казни, какой еще не выдумали даже
самые жестокие дикари? Мне казалось, что я  нахожусь  в  разверстой  пасти
какого-то чудовища, готового сжать свои страшные челюсти.
   В эту минуту капитан Немо, работавший вместе с нами, прошел мимо  меня.
Я тронул его за руку и показал на стены  нашей  тюрьмы.  Стена  с  правого
борта отстояла не больше четырех метров от корпуса "Наутилуса".
   Капитан понял меня и сделал мне знак последовать за ним.  Мы  вернулись
на борт. Сняв свой скафандр, я вслед за капитаном прошел в салон.
   - Господин Аронакс, - сказал он, - надо пойти на героическое  средство,
иначе эта вода, превращаясь в твердое тело, охватит нас как цемент.
   - Да, но как быть? - ответил я.
   - Ах, если бы мой  "Наутилус"  был  так  крепок,  чтобы  выдержать  это
давление и остаться целым!
   - Что же тогда? - спросил я, не уловив мысли капитана.
   - Разве вы не понимаете,  что  тогда  бы  оледенение  воды  нам  только
помогло? Разве вы  не  видите,  что  само  превращение  этой  воды  в  лед
разорвало бы ледяные поля, которые нас окружают, так же как оно рвет самые
твердые породы камней? Разве  вам  непонятно,  что  оно  станет  средством
нашего спасения, а не средством нашего уничтожения?
   - Возможно, капитан. Но  как  бы  ни  была  велика  сила  сопротивления
"Наутилуса", он не выдержит такого чудовищного давления  и  расплющится  в
лист железа.
   - Знаю. Следовательно, мы должны надеяться не ка помощь природы,  а  на
нас самих. Надо воспрепятствовать замерзанию  воды.  Надо  задержать  этот
процесс.  Сближаются  не  только  боковые  стены,  но  спереди   и   сзади
"Наутилуса" осталось не больше десяти футов воды.  Оледенение  захватывает
нас со всех сторон.
   - Сколько времени резервуары "Наутилуса" дадут возможность дышать здесь
внутри?
   Капитан взглянул прямо мне в лицо и сказал:
   - Послезавтра резервуары будут пусты.
   По всему телу у меня выступил холодный пот. А вместе с тем разве должен
был удивить меня такой ответ? 22 марта  "Наутилус"  окунулся  в  свободные
воды полюса. Сейчас у нас 26 марта. В течение пяти суток мы жили  за  счет
запаса воздуха в  резервуарах  "Наутилуса".  Тот  запас  годного  воздуха,
который еще остался, необходимо было сохранить  для  работников.  Все  эти
обстоятельства запечатлелись во мне так ярко,  что  в  ту  минуту,  как  я
записываю их, невольный ужас охватывает мою душу, и мне все  кажется,  что
моим легким не хватает воздуха.
   А между тем капитан Немо что-то обдумывал, молча и не двигаясь с места.
Судя по выражению его лица,  какая-то  мысль  мелькнула  в  его  уме.  Но,
видимо, он ее отверг. Покачав головой, он сам себе  ответил  отрицательно.
Наконец, одно слово вырвалось из его уст.
   - Кипяток! - прошептал Немо.
   - Кипяток? - воскликнул я.
   - Да. Мы заключены  в  пространстве,  сравнительно  ограниченном.  Если
насосы "Наутилуса" будут все время выбрасывать струи горячей  воды,  разве
температура окружающей нас среды  не  поднимется  и  не  задержит  процесс
оледенения?
   - Надо попробовать, - решительно ответил я.
   - Давайте пробовать, господин профессор.
   Наружный термометр показывал семь  градусов  ниже  нуля.  Капитан  Немо
провел   меня   в   отделение   камбуза,   где   действовали    объемистые
дистилляционные аппараты для добывания питьевой воды путем выпаривания. Их
накачали водой,  и  все  тепло  от  электрических  батарей  направилось  в
змеевики, погруженные в воду. Через несколько минут вода нагрелась до  ста
градусов. Ее переключили в насосы, а на ее место  поступила  свежая  вода.
Тепло от-электрических батарей было настолько велико, что  холодная  вода,
прямо из моря, только пройдя сквозь аппараты, поступала  в  насосы  уже  в
виде кипятка.
   Через три часа после накачивания кипятка  внешний  термометр  показывал
шесть градусов ниже нуля. Получился выигрыш в один градус. Еще  через  два
часа термометр показывал уже четыре.
   - Мы победим, - сказал я капитану, после того  как  убедился  в  успехе
принятых мер и сам дал несколько полезных советов.
   - И я так думаю, - ответил капитан. - Нас не  раздавит.  Остается  одна
опасность - задохнуться.
   За ночь  температура  воды  поднялась  до  одного  градуса  ниже  нуля.
Накачивание горячей воды уже не могло поднять температуру выше. Но так как
оледенение морской воды происходит при температуре минус два  градуса,  я,
наконец, успокоился - угроза замерзания воды отпала.
   На следующий день, 27 марта, были вынуты шесть  метров  льда.  Осталось
вырубить еще четыре метра. На это нужно еще  сорок  восемь  часов  работы.
Следовательно, обновлять воздух в "Наутилусе"  было  невозможно.  За  этот
день наше положение делалось все хуже.
   Невыносимая тяжесть в теле угнетала меня. К трем часам  вечера  чувство
тоски достигло предельной силы.  От  постоянной  зевоты  сводило  челюсти.
Легкие судорожно искали свежую струю, необходимую для  нашего  дыхания,  а
воздух все больше разрежался. Я чувствовал полное моральное оцепенение.  В
изнеможении я лег пластом, почти что без сознания.
   Мой милый Консель, испытывая те же болезненные симптомы,  страдая  теми
же страданиями, все же не покидал меня. Он брал меня за руку, подбадривал,
и я расслышал, как он шептал себе:
   - Ах, если бы я мог перестать дышать, чтобы оставить больше воздуха для
господина профессора.
   Слезы навертывались мне на глаза, когда я слышал этот шепот.
   Но  если  положение  нас  всех,  находящихся  внутри   корабля,   стало
невыносимым, зато с какою  радостью,  с  какой  поспешностью  надевали  мы
скафандры, чтобы идти  работать  в  наш  черед.  Бодро  стучали  кирки  по
ледяному  пласту.  Уставали  плечи,  обдирались  руки,  но   что   значила
усталость, какое было дело нам до ссадин. Животворный  воздух  вливался  в
наши легкие! Мы дышали! Дышали! И все-таки ни один  человек  не  продолжал
своей работы под водой больше назначенного срока. Как только кончался срок
работы, каждый передавал свой  резервуар  товарищам,  чтобы  влить  в  них
жизнь. Капитан сам  подавал  этому  пример  и  первый  подчинялся  суровой
дисциплине. Бил урочный  час,  и  капитан,  отдав  свой  аппарат  другому;
возвращался в отравленную атмосферу  корабля,  всегда  спокойный,  никакой
расслабленности, никаких жалоб.
   За этот день обычная  работа  велась  с  особым  напряжением.  Со  всей
поверхности осталось вынуть лишь два метра. Только два метра отделяли  нас
от моря, свободного от льда. Но резервуары с воздухом были почти пусты. То
немногое, что еще  осталось,  необходимо  было  сохранить  для  работавших
людей. Ни одного атома для "Наутилуса"!
   Когда я вернулся на борт, я уже совсем задыхался. Какая ночь!  Я  этого
не в силах описать. Таких страданий описывать нельзя!  На  следующее  утро
стало предельно тяжело дышать. К головной  боли  присоединились  одуряющие
головокружения, от которых я был похож на пьяного. Мои товарищи испытывали
те же самые страдания. Несколько человек из экипажа только хрипели.
   Сегодня, на шестой день нашего пленения,  капитан  Немо,  полагая,  что
кирки и  ломы  являются  средством,  слишком  медленным,  решил  проломить
ледяной пласт, еще  отделявший  нас  от  водяной  поверхности  моря,  иным
способом. Он неизменно  сохранял  и  свое  хладнокровие  и  свою  энергию,
нравственной  силой  он   подавлял   физические   страдания.   Он   думал,
комбинировал и действовал.
   По его приказанию корабль приподняли с ледяного слоя,  облегчив  его  и
изменив этим центр его тяжести. Когда  "Наутилус"  всплыл,  его  подтянули
канатами с таким расчетом, чтобы  он  стал  точно  над  огромной  выемкой,
сделанной по очертанию его ватерлинии. Как  только  резервуары  достаточно
наполнились водой, "Наутилус" опустился и вклинился в прорубленную выемку.
К этому моменту весь экипаж вошел в корабль и запер двойную дверь внешнего
сообщения. "Наутилус" лежал  на  ледяном  пласте  толщиною  в  один  метр,
продырявленном во множестве мест зондами.
   В то же время краны резервуаров были открыты до отказа, и в них хлынули
сто  кубических  метров  воды,  увеличив  вес  "Наутилуса"  на  сто  тысяч
килограммов.
   Мы ждали, слушали, даже забыв свои страдания. Делалась последняя ставка
на спасение.
   Несмотря на шум в голове, я вскоре услыхал какое-то  потрескивание  под
корпусом "Наутилуса". Происходило смещение  поверхности  пласта.  Наконец,
лед  треснул  со  странным  шумом,  похожим  на  разрыв  листа  бумаги,  и
"Наутилус" начал опускаться.
   - Прошли! - шепнул мне на ухо Консель.
   Я был не в силах отвечать; я только схватил его руку и  непроизвольным,
конвульсивным движением стал ее сжимать.
   "Наутилус", под действием своей  огромной  тяжести,  стал  врезаться  в
воду, как ядро, иначе говоря, стал падать точно в пустоту. Сейчас  же  всю
электрическую энергию переключили на  насосы,  чтобы  выкачивать  воду  из
резервуаров.  Через  несколько  минут  падение  затормозилось.  А   вскоре
манометр показал уже восходящее движение судна.  Винт  заработал  с  такой
скоростью, что железный корпус  весь  дрожал  вплоть  до  заклепок,  и  мы
понеслись на север.
   Но сколько же времени продлится наше плавание под торосами, пока мы  не
достигнем свободного пространства океана? Еще день? Но я до этого умру.
   Полулежа на диване  в  библиотеке,  я  задыхался.  Лицо  мое  сделалось
лиловым,  губы  синими,  наступало  полное  функциональное   расстройство.
Сознание времени исчезло. Мускулы  потеряли  способность  сокращаться.  Не
могу сказать, сколько часов длилось такое состояние.  Я  только  сознавал,
что это начало агонии. Я понимал, что умираю...
   Вдруг я пришел в себя. Несколько глотков чистого воздуха проникли в мои
легкие. Неужели мы всплыли на поверхность моря? Неужели мы прошли торосы?
   Нет! Это мои милые друзья, Нед и  Консель,  пожертвовали  собой,  чтобы
спасти меня, отдав мне несколько молекул воздуха, оставшихся  в  одном  из
аппаратов! Вместо того чтобы вдохнуть в себя, они их сохранили для меня и,
сами задыхаясь, вливали капля по капле в меня жизнь.  Я  хотел  оттолкнуть
аппарат, но они схватили меня за руки, и в течение нескольких  минут  я  с
наслаждением дышал.
   Я перевел взгляд на часы; они показывали одиннадцать часов дня. Значит,
наступило 28 марта. "Наутилус" шел со страшной  скоростью  сорока  миль  в
час. Он точно ввинчивался в море.
   Где же капитан Немо? Неужели он погиб? Неужели вместе с  ним  умерли  и
его товарищи?
   Судя по показаниям манометра, мы находились всего в двадцати  футах  от
поверхности. Простое ледяное поле нас отделяло  от  воздуха  земли.  Разве
нельзя его пробить? Может быть! Во всяком случае,  "Наутилус"  намеревался
это сделать, я это чувствовал;  он  принял  наклонное  положение,  опустив
корму и приподняв кверху бивень. Для этого достаточно было  впустить  воду
определенным образом и  тем  нарушить  обычную  точку  равновесия.  Затем,
сделав разгон всей мощью своего винта, он ринулся на ледяное  поле  снизу,
подобно гигантскому тарану. Он стал долбить его мало-помалу, то  отплывая,
то вновь бросаясь на ледяное  поле,  которое  все  больше  трескалось,  и,
наконец, последним броском "Наутилус" пробился на  оледенелую  поверхность
моря и продавил ее своею тяжестью.
   Стеклянные окна  раскрылись,  можно  сказать  -  разверзлись,  и  волны
морского воздуха стали вливаться в "Наутилус".



17. ОТ МЫСА ГОРН ДО АМАЗОНКИ

   Как я очутился на палубе, я не знаю.  Может  быть,  перенес  меня  туда
канадец. Так или иначе, но я дышал. Я втягивал в себя животворящий  воздух
моря. Рядом со мной мои товарищи  упивались  его  освежающими  молекулами.
Несчастным,  долго  голодавшим  людям  нельзя  набрасываться   на   первую
предложенную пищу. Нам же, наоборот, не  надо  было  сдерживать  себя,  мы
могли всей силой своих легких вдыхать атомы морского  воздуха,  а  морской
бриз сам собой вливал в нас этот сладостный пьянящий воздух.
   - Ах, кислород, какое это благо! - говорил Консель. - Теперь,  господин
Аронакс, не бойтесь наслаждаться им. Здесь хватит его на всех.
   Нед Ленд не произносил ни слова, а только раскрывал свой рот,  но  так,
что даже акуле сделалось бы страшно. А какой у него могучий вдох! В легких
канадца была такая "тяга", как в хорошо растопленной печи.
   К нам быстро возвращались наши силы, и, когда я  огляделся,  я  увидал,
что на палубе были только мы.  Никого  из  экипажа.  Даже  капитана  Немо.
Странные  моряки  "Наутилуса"  удовлетворялись   тем   воздухом,   который
циркулировал внутри самого судна. Ни один  не  вышел  насладиться  вольным
воздухом.
   Первые произнесенные мной слова были словами  благодарности  двум  моим
товарищам. За долгие часы нашей агонии Консель и Нед поддерживали  во  мне
жизнь. Никакой благодарностью нельзя было отплатить за их преданность.
   - Ладно уж, господин профессор, не стоит и говорить об этом! -  ответил
мне Нед Ленд. - В чем же тут заслуга?  Никакой.  Это  простая  арифметика.
Ваша жизнь дороже нашей. Стало быть, ее и надо сохранить.
   - Неверно, Нед, - ответил я. -  Нет  никого  выше  человека  доброго  и
благородной души, а вы - такой!
   - Ладно! Ладно! - повторял смущенный канадец.
   - И ты, мой милый Консель, ты тоже очень страдал.
   - Да нет - не очень. Говоря правду, мне, конечно,  не  хватало  немного
воздуху, но, по-моему, я к этому был приспособлен. Кроме  того,  я  видел,
что господин профессор теряет  сознание,  а  от  этого  у  меня  пропадало
желание дышать. Как говорится, у меня в зобу спирало дыхание.
   Консель, чувствуя, что запутался в общих рассуждениях, замолк.
   - Друзья мои, - ответил я, глубоко тронутый, - теперь навеки мы связаны
друг с другом, и по отношению ко мне вы имеете полное право...
   - Которым я воспользуюсь, - прервал меня канадец.
   - Эге! - произнес Консель.
   - Да, - продолжал Нед Ленд, - правом взять вас с собой, когда  я  брошу
этот дьявольский "Наутилус".
   - В самом деле, - сказал Консель, - разве мы не идем в хорошую сторону.
   - Да, - ответил я, - мы идем к солнцу, а здесь солнце - это север.
   - Все так, - заметил канадец, -  но  вопрос  в  том,  пойдем  ли  мы  в
Атлантический или в Тихий океан, иными словами, в море,  часто  посещаемое
кораблями или безлюдное.
   На это я не мог ответить, я сам побаивался, что  капитан  Немо  поведет
нас в тот великий океан, который омывает берега Америки и  Азии.  Этим  он
закончит свое подводное кругосветное плавание и