озврат.
     Вот оно. Страницы, страницы, страницы. История государства
Израильского от библейских времен до наших дней. Без купюр и
фиктивных сведений о нем, как об энклаве ООН. И похоже, все
обстояло так, как рассказывала Сара, хотя в деталях наблюдались
большие расхождения. Совершенно отличной была точка зрения, но
сомнений в том, что она не лгала, уже не оставалось. А из этого
следовало, что и все остальное, о чем она говорила, было правдой.
Он рабовладелец? Будет не очень просто выяснить, что она имела в
виду, а также, что означает демократия. А пока он с растущим
интересом читал  историю,  которая  совершенно  отличалась от
школьной.
     Но она  была  неполной.  Запись  неожиданно  оборвалась
посередине. Могло ли это объясняться случайностью? Каким-нибудь
сбоем в набранной им программе? Возможно, но он так не думал.
Лучше считать обрыв намеренным и обдумать все с начала. Если на
пути к информации он опустил комкай-нибудь ключевой код, могла
подняться тревога. Работающая программа могла быть прервана. И
прослежена.
     По затылку побежали холодные мурашки, хотя в комнате было
тепло. Он глупец, силы Безопасности не могут  быть  столь
эффективны. Хотя, почему не могут? Это очень даже возможно. Он
отогнал эту мысль на секунду, вытащил из морозилки обед и
поставил его в микроволновую печь.
     За едой он вновь вчитывался в материалы, быстро возвращаясь
к началу, когда добирался до оборванного конца.
     Затем он прочел еще раз, останавливаясь, чтобы перечитать
наиболее интересные места, затем очистил экран, превратив разумную
информацию в случайный набор электронов нажатием кнопки. И еще -
память зажигалки. Он поместил ее в сильное магнитное поле,
стирая, затем приостановился. Недостаточно хорошо. Понадобилось
лишь несколько минут, чтобы убрать из зажигалки пузырек памяти и
уложить его в коробку с запасными частями.  Первоначальная
батарейка вернулась на свое место.
     Убраны все улики. Глупо, быть может, но он чувствовал
некоторое облегчение.

     По пути в лабораторию утром он проходил мимо библиотеке, как
обычно в это время для пустой, когда знакомый голос окликнул
его.
     - Ян, а ты ранняя пташка.
     Из дверей приглашающе махал шурин.
     - Смитти? Боже, что ты тут делаешь? А я и не знал, что тебя
интересуют спутники.
     - Меня все интересует. Удели мне минуту. Зайди и закрой
дверь.
     - Мы сегодня по утру таинственны! Ты не слышал о моем
открытии, что мы до сих пор строим спутники с начинкой, которая
была современна разве что в прошлом веке?
     - Это ничуть меня не удивляет.
     - Но ведь ты здесь не поэтому, правда?
     Сергуд-Смит покачал  головой, причем, лицо у него было
унылым, как у гончей собаки.
     - Нет. Это гораздо более серьезно. Тут намечается некий
сыр-бор, и я хотел бы на это время забрать тебя отсюда?
     - Сыр-бор? Это все, что ты хочешь мне сказать?
     - Это ненадолго. У Элизабет новая девочка, которая, как она
надеется, сумеет вскружить тебе голову. Она безволоса, то есть,
по ее мнению, более привлекательна для тебя.
     - Бедная Лиз. Она никогда не остановится. Скажи ей, что я
гомосексуалист и только что вылез из клозета.
     - Она начнет подбирать тебе мальчиков.
     - Пожалуй, ты прав. Как только умерла мать, она стала
пытаться ухаживать за мной. Думаю, никогда не прекратит.
     - Извини меня, - сказал Сергуд-Смит, у которого зажужжало
радио. Он вытащил его из кармана и несколько секунд слушал, после
чего сказал: - Хорошо. Принесите сюда ленту и фотоснимки.
     Несколько мгновений  позже послышался отчетливый стук в
дверь. Сергуд-Смит приоткрыл ее лишь настолько, чтобы пролезла
ладонь. Ян не увидел того, кто находился за дверью. Смит сел и
захрустел переданным ему конвертом.
     - Знаешь этого человека? - спросил он, протягивая цветную
фотографию. Ян кивнул.
     - Встречал его здесь, правда, дальше "здравствуйте" беседа
не заходила. Он из другого края лаборатории. Не знаю его имени.
     - Мы знаем. И мы за ним присматриваем.
     - Почему?
     - Было замечено, что он использует лабораторный компьютер
для выхода на коммерческие каналы. Он набрал полное представление
"Тоска".
     - Выходит, любить оперу - преступление?
     - Нет. Но запретная запись - преступление.
     - Не говори мне, что тебя встревожили несколько фунтов,
вылетевшие из лабораторного кармана. Тут что-то другое.
     - Действительно. Дело гораздо серьезнее и обстоит в попытке
неизвестного  лица выйти на классифицированный материал. Мы
проследили сигнал до одного из компьютеров этой лаборатории, но
ближе выйти не смогли. Но теперь выйдем.
     Яну вдруг стало очень, очень холодно. Голова Сергуда-Смита
была опущена, внимание его было привлечено к портсигару, который
он вынул из кармана. Доставал сигарету. Подними он голову, он мог
бы кое-что заметить.
     - Конечно, у нас нет реальных улик, - сказал он, закрывая
портсигар, - но этот человек оказался наверху нашего списка
подозреваемых, и за ним будет вестись тщательное наблюдение. Одна
лишь оплошность, и мы его заберем. Спасибо.
     Он глубоко затянулся, когда Ян поднес сверкающую зажигалку к
сигарете.




                              7.

     Мостовая вдоль набережной была чисто выметена, но оставались
белые сугробы вдоль скамеек и снежные круги под деревьями. По
черной поверхности Темзы быстро двигались льдины. Ян шагал во
тьме раннего вечера от лужицы света до лужице света, опустив
голову и засунув руки в карманы, не чувствуя острого холода и
нуждаясь  лишь  в  одиночестве. Еще с того вечера он искал
возможность остаться один, привести мысли в порядок, разобраться
с нахлынувшим на него потоком эмоций.
     Сегодняшний день прошел незавидно. Исследования не были
проведены как следует, потому что впервые сегодня сегодня он не
смог погрузиться с головой в работу. Диаграммы не давались, и он
брался за них вновь и вновь - с теми же результатами. Не то чтобы
он тревожился - ведь подозрение пало на другого человека.
     До встречи  с  Сергудом-Смитом он не замечал за собой
неодобрительного отношения к процедурам Службы Безопасности. Он
любил своего деверя и помогал ему, когда мог, каждый раз
осознавая, что  его  работа  имеет  какое-то  отношение  к
Безопасности, но при этом Безопасность существовала для него как
бы в отрыве от реальности. Но теперь - нет. Первый же снаряд
прошел слишком быстро к цели. Несмотря на холодный ветер, он
чувствовал на лице испарину. Проклятье, но Служба Безопасности
работает хорошо. Он даже не ожидал такой результативности.
     С его стороны потребовалась смекалка и  знания,  чтобы
проникнуть в блоки, скрывавшие нужную ему компьютерную память, но
теперь он понимал, что эти барьеры были поставлены лишь для того,
чтобы  преградить  случайный доступ к информации. Тот, кто
собирался миновать их, должен был быть целеустремленным  и
обладать всеми нужными знаниями, и барьеры должны были лишь
внушить ему уверенность, что это не так просто сделать. Еще
большая ловушка заключалась в ожидании. Национальные секреты -
это такие секреты, которые надлежит хранить. В тот миг, когда он
проник  к информации, ловушка захлопнулась, его сигнал был
замечен, записан, прослежен. Все его тщательно  возведенные
заслоны мгновенно были пробиты. Эта мысль ужасала. Это означало,
что все линии в стране, общественные и личные, прослеживаются и
контролируются Службой Безопасности. Похоже, их возможности были
ограничены. Постоянное прослушивание всех телефонных звонков,
конечно, было невозможно. Невозможно ли? Можно ведь составить
программы на прослушивание определенных слов и фраз, и запись
всего, что с ними связано. Возможность слежки действовала на
нервы.
     Зачем им все это! Они изменили историю - исказили подлинную
историю мира - и могли подслушивать разговоры всех граждан мира.
Но кто они? Ответ напрашивался сам собой. На верхушке общества
находились немногие люди, на дне - абсолютное большинство. Те,
что были на верхушке, желали там оставаться. И он был среди тех,
кто наверху, и в тайне от него все делалось для того, чтобы его
статус  оставался  неизменным. Потому что палец о палец не
приходилось ударять, чтобы сохранить свое  привилегированное
положение. Забыть то, что он услышал, то, что он открыл, и пусть
мир останется прежним.
     Для него. А как насчет остальных? До сих пор ему ни разу не
приходилось думать о пролах. Они были везде и нигде. Всегда
присутствовали, всегда невидимые. Он признавал их роль в жизни,
как всегда признавал собственную - как что-то также неизменное. А
что, если бы он был один из них? Что, если бы он был пролом?
     Ян задрожал. Это холод добрался все-таки до него. Всего лишь
холод. Прямо впереди находилась лазерная голографическая вывеска
ночного магазина, и он направился к нему; дверь открылась и
пропустила его в гостеприимное тепло. Здесь кое-что было ему
нужно для кухни. Теперь он мог купить эти продукты и отвлечься от
болезненных мыслей.
     Номер продукта значился "семнадцать", и он сменился на
"восемнадцать", когда Ян прикоснулся к плате. Молоко, он уверен,
ему нужно молоко. Он набрал "17" на числовой панели над дисплеем,
заказал литр молока, затем еще литр. И масло - оно тоже
требовалось в большом количестве.
     И апельсины, мягкие и упругие. С отчетливым словом "Джаффа"
на каждом из них, приплывшие из лета в северную зиму. Он быстро
отвернулся и поспешил к кассе.
     - 17, - сказал он девушке за кассой, и она набрала число.
     Ян выложил кредитную карточку и кивнул. Она вставила ее в
машину, затем вернула. Покупки появились в корзине, и она
отправила их обратно - на упаковку.
     - Холодный день сегодня, - сказал Ян. - Ветер сильный.
     Она чуть приоткрыла рот, затем отвернулась, поймав его
взгляд. Она слышала его акцент, видела одежду, между ними не
могло быть случайного диалога. Если Яну не было об этом известно,
то девушка об этом знала. Он убрался в ночь, радуясь, что холод
сбил жар с его пылающих щек.
     Уже в апартаментах он понял, что совершенно не чувствует
аппетита. Он заметил бутылку виски, но она не могла полностью
удовлетворить его. В конце концов он пошел на компромисс с
бутылкой  пива, накрутил на диске струнный концерт Баха и
подивился, что же он делает, черт побери.
     А что ему делать? Он не зал ни страхов, ни неудач, пока не
попытался получить запретную информацию. Он не должен был сделать
это вновь - во всяком случае, не этим путем. В Шотландии тех, кто
сомневался в авторитетах, дожидаются трудовые лагеря. Все жизнь
он смотрел на лагеря, как на строгую, но необходимую меру,
направленную на ограждение высшего общества от смутьянов. Пролы,
конечно же, смутьяны, любая другая мысль здесь, конечно же,
недопустима. Впрочем, теперь вполне допустима - когда он может
стать одним из них. Если он чем-нибудь привлечет к себе внимание,
он будет схвачен. Совсем как прол. Возможно, его сектор общества
физически лучше их секторов - но ведь он в нем не больше, чем
узник. В каком мире он живет? И как узнать о нем больше, не
совершая этого восхождения в один конец?
     Ни в этот день, ни в следующий, ни через день на его вопросы
не найдется простого ответа. В лаборатории было достаточно легко
втянуться в работу - и сложную, и интересную. Такая позиция тоже
была приемлемой.
     - Не могу найти слов, чтобы выразить, как я счастлива, что
ты столько сделал, - сказала Соня Амарилио. - И в столь короткий
срок.
     - Пока это было легко, - ответил ей Ян, насыпая сахар в чай.
Кончался день, и он всерьез подумывал об отъезде - главное, что
мне пришлось делать - это менять старые устройства. Но я уже вижу,
где в скором времени понадобятся оригинальные работы -  в
частности, в КОМСАТ-21, и это будет нелегким делом.
     - Но тебе это по силам. Мне бесконечно повезло! Ну, ладно,
перейдет к другим вопросам. К общественным. Ты свободен сегодня
вечером?
     - Надеюсь.
     - Пожалуйста, не занимайся ничем. В Итальянском посольстве
будет прием, и я думаю, тебе там понравится. Там будет гость,
которого тебе приятно будет встретить. Джовани Бруно.
     - Бруно? Здесь?
     - Да. Он приедет из Америки на семинар.
     - Я знаю все его труды. Он физик, который рассуждает, как
инженер.
     - Я уверена, что тебе не выдумать лучшей похвалы.
     - Спасибо, что пригласила меня.
     - Пожалуйста. До девяти.
     Ян не испытывал желания идти на мрачный посольский прием, но
знал, что отказываться нельзя. Да и разговор с Бруно мог бы
оказаться полезен. Этот человек был гением, создателем целого
поколения блоков памяти. Возможно, к нему не пробиться будет в
толпе светских бабочек. Надо осмотреть вечером костюм, возможно
он нуждается в утюге.
     Он оказался прав, ожидая, что здесь  будет  давка.  В
посольстве собралась вся прекрасная публика. Здесь были те, кто
обладал деньгами и знаниями, и не имели других амбиций, кроме
общественного положения. Они хотели только одного - чтобы их
видели рядом с Бруно, чтобы их лица появились в колонках рядом с
лицом Бруно, хотели, чтобы говорить потом о нем, как о близком
знакомом. Ян вырос с этими людьми, ходил с ними в школу, и они
его выделяли из своей среды. Они сверху вниз смотрели на его
среду, потому что она хранила традиции работать в научных
областях. Не было смысла объяснять им, что все это благодаря
Анджею Кулозику, дальнему и почитаемому родственнику, физику,
работавшему над оригинальными и успешными разработками энергии
связи. Большинство из них даже не знали, что это такое - энергия
связи. Сейчас Ян вновь был окружен ими, и это было ему не по
душе. В толпе перед Яном мелькало много знакомых и полузнакомых
лиц, и когда он сбросил пальто на руки поджидавшему портье, на
лице того застыло холодное и сдержанное выражение, привычное еще
со времен начальной школы.
     - Ян, да это никак ты! - прозвучал над ухом глубокий голос,
и он повернулся, чтобы посмотреть, кто это к нему обращается.
     - Рикардо! Вот уж трогательная встреча!
     Они тепло пожали друг другу руки. Рикардо де Торрес, маркиз
де ла Роза, был его не слишком дальним родственником  по
материнской линии. Высокий, элегантный, чернобородый и учтивый,
он был, пожалуй, единственным из родни, о кем Яну приходилось
встречаться. Они вместе учились в школе, и их дружба пережила
даже это испытание.
     - Ты здесь не затем ли, чтобы встречать великого человека? -
спросил Рикардо.
     - Собирался  встречать,  пока не увидел, сколько здесь
желающих. Меня ничуть не прельщает перспектива, стоять полчаса в
очереди, чтобы пожать профессору Бруно руку в перчатке и
услышать несколько слов, которые он пробормочет мне на ухо.
     - До чего же привередлива ваша братия. Я продукт более
старой и ленивой культуры, и пристроюсь к очереди.
     - Общественные обязанности?
     - Угадал о первой попытки.
     - Ладно, а пока ты будешь стоять, я попытаюсь пробиться
сквозь эту озверелую толпу в буфет.
     - Разумно. И я тебе завидую. Мне останутся остывшее мясо и
обглоданные кости.
     - Будем надеяться, что нет. Если ты уцелеешь в этой толпе,
встретимся.
     - Будем надеяться.
     Прекрасно: Яну предоставилась возможность  самостоятельно
заказать блюдо.
     Вдоль длинного сервированного стола бродили несколько фигур,
но их мало в сравнении со слугами. Смуглый шеф в белом колпаке с
надеждой принялся точить нож, когда Ян взглянул на жаркое; лицо
его помрачнело, когда Ян отошел. Нельзя же есть жаркое мясо
ежедневно. Сейчас его больше привлек осьминог под чесноком,
улитки, пато с трюфелями. Наполнить блюдо деликатесами было
несложно. Маленькие столы у стен пустовали, и он уселся, радуясь,
что можно поесть, не держа тарелку на колене. Восхитительно!
Пожалуй, и вина выпить не грех.
     Мимо проходила служанка в черном платье, она несла поднос с
бокалами, и он махнул ей.
     - Красного. Большой, - сказал он.
     - Бордолино или Корво, ваша честь?
     - Корво, пожалуй... да, Корво.
     Она протянула ему бокал, и он, когда брал его, поднял глаза.
Он едва не выронил бокал, но она взяла его из руки Яна и
поставила на столик.
     - Шолом, - очень тихо сказала Сара. Она быстро подмигнула
ему, затем повернулась и ушла.




                              8.

     Ян уже почти поднялся, чтобы пойти за ней, затем вновь
утонул в кресле. Ее присутствие здесь, должно быть, не случайно.
Ведь она же не итальянка? Или итальянка? Что, если вся эта
история об Израиле - надувательство? Насколько он мог понимать,
субмарина  могла быть и итальянской. Что происходит? Мысли
гонялись друг за другом по кругу, и он медленно подчищал блюдо с
деликатесами, не чувствуя их вкуса. К тому времени, когда он
доел, комната уже начала наполняться, и он уже в точности знал,
что делать.
     Никто еще ничего не заметил: о том, чем чревата слежка
Службы Безопасности, он знал лучше ее. Бокал его был пуст, и если
он возьмет второй, это его скомпрометировать не должно. Если она
здесь, чтобы связаться с ним, он хотел, чтобы она знала, что ему
это известно. Если же она не пойдет на контакт и не передаст ему
никакого  сообщения,  значит  ее присутствие здесь случайно.
Итальянка она, или израильтянка - она определенно вражеский
агент.  В его стране нелегально? Знает ли об этом Служба
Безопасности, удалось ли им ее выследить? Следует ли ему вызывать
их, чтобы защитить себя?
     Он отказался от этой идеи сразу же, как только она возникла.
Он не мог этого сделать; кто бы она не была, но люди ее народа
спасли ему жизнь. Но дело даже не в этом, просто он не испытывал
желания выдавать кого-либо Службе Безопасности, в которой работал
его шурин. Если бы даже ему это удалось, пришлось бы сообщить
откуда он ее знает, и тут же всплыла бы вся история с субмариной.
Он начинал понимать, насколько тонок слой льда, поддерживающий
мир, который он привык называть нормальным. Уже когда его
спасали, он провалился под этот лед, и теперь тонул все глубже и
глубже.
     Понадобились мгновения, чтобы обнаружить ее, пробраться к
ней в толпе и поставить бокал на поднос.
     - Еще Корво, будьте любезны, - глаза его  внимательно
смотрели на нее, но она отводила взгляд. Она молча протянула вино
и отвернулась в тот миг, когда он взял бокал. Что это должно
означать? Он уже сердился, чувствуя, что ему отказано. Все эти
шарады - для того лишь, чтобы игнорировать его? Эти вопросы уже
вызывали у него раздражение, а от шума и света возникла головная
боль. И не только это - непривычные острые блюда тяжелым комком
засели в желудке. Задерживаться в этом месте не было повода.
     Слуга нашел его пальто и с глубоким поклоном протянул,
помогая Яну просунуть руки в рукава. Ян вышел, застегивая
пуговицы, глубоко вдыхая морозный бодрящий воздух. Снаружи ожидал
целый ряд кэбов, и он сделал знак одному из водителей. Рукам
становилось холодно; он натянул перчатку, затем вторую - и замер.
     В перчатке,  под  подушечкой указательного пальца, было
что-то, похожее на клочок бумаги. Он знал, что его не было там,
когда он покидал апартаменты. Секунду он не двигался, затем
натянул перчатку до конца. Не время и не место выяснять. Кэбмен
вышел из машины, открыл дверцу, поздоровался.
     - Монумент Корт, - сказал Ян, опускаясь на сидение.
     Когда они приехали, из-под навеса выбежал швейцар и открыл
дверцу кэба.
     - Холодный вечер, инженер Кулозик.
     Ян кивнул; отвечать не было нужды.  Он  прошел  через
вестибюль, вошел в лифт, даже не заметив оператора, поднявшего
его на нужный этаж. Естественность. Он все время должен вести
себя естественно.
     Аппаратура тревоги не сработала - никто не  входил  в
апартаменты со времени его ухода утром. Или же это было сделано
так хорошо, что не осталось ни следа, а в этом случае он был
бессилен.  В  его положении известная доля фаталистического
смирения просто необходима.
     Лишь сейчас  он вывернул перчатку и вытряхнул на стол
сложенный клочок бумаги.
     Это оказался отчетливо отпечатанный кассовы