себя  на  место  человека,  который вышел на  смертельный
поединок  с  другим человеком.  Тут  уже не до  пафоса, не  до высоких слов.
Слышится только страшный душераздирающий крик. Они уже не воюют, а дерутся -
рвут, кусают, превращаются в диких зверей.  Убей его, чтобы он не убил тебя,
- только так можно выйти живым из боя.
     Седой   Симонов  совсем   не  стар,  но  облик   его  отмечен  какой-то
подчеркнутой  взрослостью.  Спокоен,   сосредоточен,  все  объясняет  самыми
простыми  и точными словами. Не изображает солидность, но и не суетится,  не
балагурит,  не  заигрывает  с молодежью.  Каким он был,  что  делал  в  свои
двадцать  четыре?  С  какого  он  года?  Надо  будет  в  Москве заглянуть  в
энциклопедию.
     Как-то выдается  пауза, окно  - три дня без работы.  Лагерь, он хоть  и
пионерский, но все-таки лагерь -  опостылел смертельно.  Что,  если  в Истру
выбраться, отдохнуть и  так  далее? Кочарян,  конечно,  и слышать  не хочет:
дескать,  знаю,  чем такие путешествия у вас  кончаются. Да еще  запер,  как
воспитательница пионеров, в спальном корпусе, а одежду их цивильную запрятал
подальше. Но наш брат артист если  чего решил, то сделает обязательно. Прямо
в киношной  военной  экипировке:  в  гимнастерках  с  кубиками на  петлицах,
сиганули из окна - и за лагерные ворота.
     Мужик  на  телеге  за  пару пачек  сигарет  довозит их  до  шоссе.  Там
тормознули грузовик. Шофер,  молоденький  паренек, сразу опознает Пушкарева:
еще бы, знаменитость, кто же фильма "А если  это любовь?" не видал? Довез их
до  места,  более  того -  поводил по  городу,  показал  все  стратегические
объекты: где  главное  продают, где  закуску.  В  общем,  удачно  в разведку
сходили.
     На  обратном пути  возникает резонная идея  запастись свежими  овощами.
Высмотрели  домик  с   огородиком,  открыли  калитку  -  навстречу   выходит
бабушка-старушка   в   платочке.   Не   успевает   Пушкарев   свою   просьбу
сформулировать, как она, завидев кубики на петлицах, кидается ему на грудь и
рыдает.  Оказывается,  у  нее  два  сына   погибли  в  сорок  первом.  И  на
фотографиях, висящих в горнице, они в формах точно с такими же кубиками. Да,
вот какие сценарные ходы жизнь устраивает порой! Двадцати  лет, прошедших  с
тех пор, как не бывало...
     Бабулька  угощает их ужином, наливает по рюмочке  -  сыновей  помянуть.
Засиделись  допоздна, слушая  ее рассказы, а потом  и ночевать остались,  на
печке.   Утром,  снабженные  крестьянской   снедью,  завязанной  в   платок,
возвращались к своим. Как рассказать? Могут ведь и не поверить.
     За  "Живыми и  мертвыми" потянулся некоторый шлейф: Пушкарева то и дело
приглашают выступать в войсковые части, и он его  берет с собой за компанию.
Солдатики - народ живой. Расскажешь им для  разогрева пару баек  о  том, как
тебя в  "Диме Горине" Демьяненко бил по морде,  а потом Коберидзе в "Семьсот
тринадцатом" добавлял, - в  общем, навешаешь лапши на  уши, берешь  гитару-и
понеслась.  Есть в этом что-то  новое, отличающееся от актерской работы. Там
ты,  как  мальчик, как школьник,  зависишь от дяди  Режиссера,  который тебе
задает уроки,  как  учитель, ругает за  прогулы и  пьянки, в  редких случаях
снисходительно похваливает. Здесь же ты  сам проходишь свой  путь  от первой
строки до последней,  а потом другие за тобой - по живому следу. Да, это вот
взрослое дело - писать.
     В двадцатых числах ноября Люсю отвозят в роддом на Миусах, и начинается
веселое  оживление. Ребята его даже зауважали как кандидата в отцы, добывают
для Люси апельсины, дорогие ресторанные лакомства, навещают всей компанией.
     И вот двадцать девятого, после десятка,  наверное,  нервных  телефонных
звонков  из  квартиры  на Первой  Мещанской, он торжествует:  "Мамочка, тетя
Гися! Мальчик! Сын у  меня, понимаете?!"  То, что сын  - это  принципиально.
Только так принято у настоящих мужчин!
     ... Скромная гостиница высокогорной базы в урочище Чимбулак, километрах
в тридцати  от Алма-Аты. В тесной  комнатенке собрались  артисты  Киностудии
имени Горького: Пушкарев, Трещалов, Гудков, Яновские  и Высоцкий  с гитарой.
Звучит песня:
     Но все-таки обидно, чтоб за просто так
     Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!
     Свой  "четвертак",  то  есть  двадцатипятилетие,  Высоцкий отмечает  на
съемках  "Штрафного удара", вдали от Москвы, от Люси  и  маленького Аркашки.
Его письма полны тоски, слегка приправленной невеселым юмором:
     "Люсенок!   Солнышко!  Здесь  ужасно  скучно!   Я  скоро   буду  грызть
занавески... "
     "Лапа!  Любимая! Если бы ты  могла себе представить,  где  мы  живем! Я
писал, что в пещере.  Нет!  Хуже. На высокогорной  лыжной базе. Здесь курева
нет, воды нет,  света нет,  телефона нет, снега  нет, лыж нет,  солнца  нет!
Ничего нет. Одни горы,  туман и  одни и те же  рожи. Быстро  ходить нельзя -
задыхаешься,  крепко  спать  нельзя  -  просыпаешься,  много  есть нельзя  -
объедаешься. Черная жуть в клетку".
     А в местных  газетах пишут: "Здесь,  высоко в горах, завязалась  дружба
спортсменов и артистов... Вечером  в клубе  шли нескончаемые  беседы:  гости
рассказывали о  задачах советского  кино,  делились творческими  планами  на
будущее,  восхищались  красотой наших  гор".  Впрочем,  творческие планы  на
будущее возникли,  только  ими  Толя  Галиев,  работающий  здесь  сценарист,
делился  с Высоцким  и еще двумя ребятами. Есть у него идея фильма о жестоко
подавленном  в 1958  году восстании  на  комсомольской  стройке в  Темиртау.
Сценарий называется "По газонам  не ходить", а под "газонами" имеется в виду
молодежь, будущее, которое вытаптывает власть. Договорились.
     "Штрафной  удар"  продолжали  еще  снимать  в  Москве  -  на катке,  на
ипподроме. Тут,  в  общем,  интересного  мало, а вот что важно  -  на Студии
Горького  звукооператоры   в   аппаратном  цехе  записали  целый  час  пения
Высоцкого.  Пошла эта запись гулять по Москве, переписываться  с магнитофона
на магнитофон.  С  этой весны начинается  известность Высоцкого как  певца -
какие  песни его,  какие  нет -  это знают немногие. Приписывают  ему "Бабье
лето"  Коханов-ского  и  "Тихорецкую" Львовского, а многие  его вещи считают
"народными".  Вышли  как-то  с  Мишей  Туманишвили  прогуляться  на  Собачью
площадку в районе Арбата, а оттуда  доносится: "Они стояли молча  в ряд - их
было восемь".  Поет  компашка человек  из  восьми  -  десяти, и притом  врут
буквально  в каждой строчке.  Подошли к ним: "Ребята, вы неверно поете. Надо
вот  так...  " С большим трудом поверили,  что перед ними человек, эту песню
сочинивший.  А  то  ведь могли бы обойтись  с автором и его  другом в полном
соответствии с текстом.
     А недавно к Кочаряну  наведался не кто  иной,  как Михаил Таль  - самая
яркая шахматная звезда. Он всего на два года старше Высоцкого, а успел уже в
шестидесятом  году  завоевать  мировую  корону,  потом  снова  уступить   ее
Ботвиннику.  Сейчас  он  приехал  на  матч  Ботвинника  с  Петросяном.  Так,
оказывается,  он уже наизусть знает фирменную песню этой  компании  "Большой
Каретный", слышал у себя в Риге. И вообще Высоцкого воспринимает как равного
себе  по известности и  уж отнюдь не  меньшую знаменитость, чем  Окуджава. А
между тем знаменитость сидит на мели и не имеет постоянной работы...
     Затея с фильмом "По  газонам  не ходить"  завершилась  самым  плачевным
образом. Двадцать четвертого апреля прилетел в Алма-Ату. Роль -  из главных,
"правая рука" центрального персонажа. Договор оформили на  сто тридцать рэ в
месяц, ставка съемочного  дня  -  шестнадцать пятьдесят.  Съемки начались не
сразу, пришлось поскучать. На местном базарчике  питались дунганской лапшой,
запивая ее  вином "Иссык". Спасая Высоцкого от депрессии,  Галиев  перетащил
его  из гостиницы к себе домой.  Там у  него был  "Днепр", и под  настроение
Высоцкий напел не меньше чем два концерта, на целую бобину.
     Когда же  дело дошло  до съемок, в Алма-Ату  пришла страшенная жара, за
тридцать градусов. Город в  "ковше" находится непродуваемом, между гор. Если
подняться на  ты-щонку  метров - милое  дело,  а здесь...  Полчаса до съемки
оставалось, когда  он вдруг рухнул без сознания. Вызвали "скорую", а он  тем
временем в себя  пришел, сел и стал беспомощно всех спрашивать:  "Что такое?
Что случилось?"
     В "скорой" его везли даже не лежа, а сидя. Тем не менее заключение дали
суровое:  "сердечный приступ  на фоне  нервного  истощения", порекомендовали
"длительный  отдых".  И  на  словах  еще  прибавили, что вполне мог  бы  ты,
товарищ, шестнадцатого мая сего года завершить свой  жизненный и  творческий
путь  в  возрасте двадцати  пяти  лет.  Директор студии,  увидев медицинскую
бумагу,  в  ужас  пришел:  "Вы меня под статью  подводите.  Как он будет  на
высоте,  с  монтажным  поясом сниматься?  Заплатите  мужику  что  положено и
отправляйте его в Москву".
     Вот  так  и  поехал  артист  Высоцкий  продолжать  рекомендованный  ему
длительный отдых.
     Слишком  длительным  он  оказался.  Работал  худруком  на Студии  имени
Дзержинского (она же - Московский экспериментальный театр), куда его устроил
Ялович.  Ставили "Белую болезнь" Чапека, где Высоцкий репетировал роль Отца,
но  премьера  в декабре  состоялась  уже без него.  Куда сложнее без  всяких
репетиций  играть роль мужа и отца  в  реальной жизни. Мама и Гися Моисеевна
нашли удачный  вариант обмена, и Высоцким досталась двухкомнатная квартира в
Черемушках,  на  улице  Телевидения.  Двадцать пятого  ноября перевезли туда
вещи. Мама выбрала  комнату  со стенными  шкафами,  туда к ней  поставили  и
Аркаши-ну  кроватку. Далековато, правда,  от центра  и не слишком просторно.
Жизнь  пока поделена  между Черемушками и  Беговой, да  и  Большой  Каретный
остается местом важных встреч и разговоров.
     Именно  там  в  декабре  произошел  напряженный  разговор  о  возможном
увеличении семейства в будущем году. Когда Люся  об этом известила,  молодой
супруг был, мягко говоря, обескуражен:  денег нет, жить тоже по  сути негде,
куда второго ребенка заводить? Тут входит Лева Кочарян, и соломоново решение
принимает в момент, за обоих: "Ты - молчи, а ты - рожай". Конец цитаты.
     А работа подвернулась с неожиданного боку. Сидели с Мишей Туманишвили в
буфете   Театра-студии   киноактера,  делились   безрадостными   мыслями   о
житье-бытье.  Вдруг появляется Войтенко, администратор калмыцкой филармонии,
осведомляется о творческих планах на  будущее. И предлагает турне по Сибири,
Алтаю и  Казахстану  - с  тем, чтобы  заменить  двух  столичных гастролеров,
которым  пора   возвращаться  домой.  Что  ж,  голому  собраться   -  только
подпоясаться.  Двадцать шестого декабря артисты кино  Высоцкий и Туманишвили
из аэропорта "Внуково" вылетают в Томск.
     Намереваясь  прибыть  в сибирский город  через  четыре  часа,  они свои
последние  средства  потратили  на   торжественное  прощание   с  Москвой  в
аэропортовском ресторане. Полет, однако,  растянулся на четверо суток. Из-за
нелетной  погоды  садились  в  Омске,  Новосибирске.  "Аэрофлот" везде селил
бесплатно в гостиницу, а вот насчет питания... Хорошо, у Миши  после поездки
в Италию составился запас сувениров: Высоцкий галантно дарил их стюардессам,
и те брали их с собой в служебную столовую.
     Насилу добрались,  а на завтра, тридцать первое декабря,  уже назначено
выступление  во  дворце культуры,  вместе с  двумя  певичками. Стали  срочно
перерывать свой  культурный  багаж:  у  Высоцкого есть  стихи Маяковского, у
Туманишвили  -  куски прозы. Но главное, конечно,  кино:  срочно настригли в
конторе  кинопроката эпизодов со своим участием, изготовили ролики. Все-таки
неотразимый это, при всей банальности, номер. На экране Высоцкий в "Штрафном
ударе" потешно валится с лошади, все смеются, но вот  дали свет, и  на сцену
выходит  слегка смущенный исполнитель  роли. Аплодисменты.  Приехали  к  нам
живые артисты!
     С  собой у них оказалась книжка Карела  Чапека, выудили  из нее смешную
сценку, с нее и начали шестьдесят четвертый год. А потом - Колпашево, Бийск,
Барнаул, Горно-Алтайск, Рубцовск, Белокуриха, затем перебрались в Казахстан,
который  насквозь   проехали:   Джезказган,  Караганда,  Чимкент,  Темиртау,
Мангышлак,  Гурьев. Важную  такую  афишу по  всем этим  городам расклеивали:
"Концерт-встреча", фамилии аршинными буквами. А по бокам сверху - фотки двух
больших мастеров экрана, где они запечатлены с солидными улыбками, в строгих
пиджаках и - не поверите! - в галстуках.
     В Москву заезжали  на три дня в середине  января,  а потом окончательно
вернулись  уже в  конце  февраля. Примерно в  это время  в театральной жизни
столицы произошло  небольшое изменение.  В название не  очень популярного  у
москвичей, отдаленного (по тогдашним  понятиям) от центра  города,  ничем не
прославленного Театра драмы и комедии добавлено два слова: "на Таганке".
     Свой театр

     Первый раз  они  встретились  еще весной. Много тогда было разговоров о
том, что Любимов Юрий Петрович (вахтанговский актер, и в кино тоже снимался:
до войны в "Робинзоне  Крузо" играл  Пятницу) приходит главным режиссером  в
совершенно захиревший  Театр драмы и  комедии,  тот,  что  на Таганке. Между
прочим, в прошлом  году там в спектакле "Микрорайон" Леша Эйбоженко исполнял
песню Высоцкого  "Тот,  кто  раньше с нею  был" -  в качестве, так  сказать,
народной.  Но сейчас  речь не о том,  кто  там раньше был,  а о  любимовской
труппе, куда вошли десять студентов из его выпуска в Щукинском училище.
     Двадцать третьего  апреля  у них  прошла премьера брехтовского "Доброго
человека из Сезуана", которого  до того они  уже  не  раз  играли  в  разных
местах.  Как  говорят  в таких случаях, впечатление  разорвавшейся бомбы. На
взрыв все  стали  сбегаться, и  он тоже, разбираемый  любопытством, проник в
Театр Маяковского, где любимовские ребята давали выездной спектакль.
     Он был потрясен и смят. Вот, оказывается, как можно работать!
     Почти никаких декораций, актеры не загримированы.  Кто-то говорил, мол,
ходят  не по-людски, какими-то квадратами. А это они так  обозначают улочки,
переулки  старинного  квартала -  все  имеет  под  собой  нормальную  почву.
Главное,  чтоб  зрители  верили -  и  тогда не обязательно на  сцене  огород
городить.
     И  еще  они  поют.  Причем   не  как  в  оперетте  или  в  какой-нибудь
"Волге-Волге",  где посреди разговора  вдруг раз - и  запели: "А-а-а!" - как
черт из бутылки. Нет, здесь пение этаким нервом через  спектакль проходит  -
можно  даже  сказать,  декорацию заменяет.  Зонги звучат,  когда  напряжение
достигает такой силы,  что простая речь невозможна. Черт  возьми, этот театр
похож на меня!
     О  нем  докладывают  Любимову  Слава Любшин, Тая  До-дина.  По  наводке
Кочаряна и  Макарова переговоры ведет режиссер  Анхель  Гутьеррес.. Ну  что,
будет наконец и у него свой театр? Прекратится это вечное "непрохонже"? Силы
на исходе, нелегкая опять заносит  в алкогольный  кошмар. Сваливается где-то
на улице - люди добрые  вытаскивают последние гроши и документы из карманов.
Поднимают  его  милиционеры,  отвозят в  вытрезвитель, откуда он попадает  в
Люблинскую  больницу.  Это погружение в бездну,  эта  рискованная  репетиция
смерти сменяется просветом.
     Тая  Додина  вспомнила  чеховскую  "Ведьму",  которую  она   играла  на
выпускном  спектакле мхатовской Школы-студии: "Попробуй роль  дьячка,  ее  и
покажешь  Любимову".  Порепетировали  у  нее   дома  на  Мытной.  Потом  Тая
договорилась  с директором  Таганки  - Дупаком,  что  будет  показ.  В  июне
происходит  эта  встреча   -  историческая  и  судьбоносная,  как  выяснится
впоследствии. Он  поначалу нервничает: неужели и здесь, как в "Современнике"
с Глухарем, получится?
     Вот он - Юрий Петрович  Любимов. Осанистый, но не барственный. Волевой,
но не жесткий. Богема  и аристократ  в  одном  лице. Не по-советски  длинные
черные волосы тщательно расчесаны, европейская стального цвета легкая куртка
на молнии, шейный платок в мелкую синюю клеточку смотрятся на  нем абсолютно
естественно    -    такая   щеголеватая    безупречность    для   московской
пестро-разухабистой   театральной    среды   непривычна.   Облик   режиссера
впечатывается в память всякого, кто видится с ним хоть один раз. Не оказался
бы этот раз первым и последним...
     Сцену из "Ведьмы" он смотрит вежливо - не более того. Потом пару  минут
ненапряженно молчит и вдруг задумчиво так спрашивает:
     - А что там у вас с собой?
     - Гитара.
     - Ну, если хотите спеть, то давайте.
     Слушает  внимательно, одну песню, другую, с тем великодушным выражением
на лице, какое бывает только у вполне уверенных в себе людей.
     -  А  что это  такое  вы  все поете? -  с улыбкой слегка провокационной
(знает ведь, конечно!).
     - Это свое.
     - А, свое... Ну, тогда я вас беру в театр. Поближе  к осени давайте еще
раз встретимся.
     Тьфу-тьфу, конечно,  не говори  "гоп" и  так  далее... Но поразительная
закономерность наметилась в его жизни. С  людьми заурядными, среднего уровня
никак  не  удается  поладить.  Хуже  того:  если  ты с  ними  разговариваешь
уважительно,  они  в  ответ  тебя  просто  презирать  начинают,  причем  так
убедительно, солидно, что ты и сам  в себе засомневаешься. Чувства равенства
для  них   не  существует,  им  надо  кого-нибудь  унизить,   потоптать  для
самоутверждения.  А  с  людьми  крупными,  блестящими  с  полуслова  контакт
возникает.  Не  опускайся,  Высоцкий,   ниже  себя  -  сама   фамилия,  тебе
доставшаяся, требует выси, полета.
     С  этим  новым   настроением   отправляется  он  в  Латвию   на  съемки
образцово-показательного   фильма   "На  завтрашней  улице",   изображающего
трудовой героизм на стройке в Сибири. Доставшаяся ему роль бригадира Маркина
совсем не  обременительна, но начальник актерского отдела "Мосфильма" Адольф
Гуревич,  утверждая его на эту роль, пригрозил, что в  случае "срыва" выдаст
Высоцкому пожизненный "волчий билет". А жить предстоит в лесу, в палатке, за
сто километров от Риги...
     Сева  Абдулов  с  Яловичем  и  Пешкиным,   чтобы  подстраховать  друга,
заявились  к  режиссеру Федору  Филиппову,  что-то  ему наплели,  предложили
ввести в сценарий еще одну  передовую бригаду, и тот уступил, взял их тоже в
Айскраукле. Над фильмом и над режиссером, которого он тут же прозвал "Федуар
да не Филиппо", все откровенно смеются, зато развлечений -  уйма. На лошадях
покатались,  выпросив их у латышей,  правда  без седел,  в  результате  чего
пришлось потом отлеживаться. Как-то он достал  в столовой  четыре килограмма
мяса и приготовил невероятной силы  шашлык  -  все в восхищении пьют за  его
здоровье, а он, конечно, держится. И все время ждет вестей из Москвы...
     И вот телеграмма,  сопровождаемая  криком: "У  Высоцкого  сын  родился,
второй сын!"  Он  мчится  на "газике" в погоню за  поездом,  едва  успевает.
Приходит посмотреть на Люсю, на  "дитю" (будущего Никиту, которого  ему пока
хочется  назвать  Сергеем  или  Алексеем), чувствует  себя  настоящим  отцом
семейства и готов бороться за мир и счастье всех детей. А на следующий  день
- разговор  с  Любимовым. Все  решено  окончательно: он едет  досниматься  в
Прибалтику, Таганка  -  на  гастроли в Рязань,  а с  сентября  попробуем все
начать сначала.
     Девятого сентября  он взят по договору на два месяца во вспомогательный
состав, зарплата семьдесят пять рублей в месяц. Вышло некоторое неудобство с
трудовой книжкой, где была открытым  текстом записана  причина увольнения из
Театра Пушкина. Что делать?  Любимов  находит решение: предлагает уничтожить
злополучный документ  и просит отдел  кадров выписать новый.  С  ним и новая
жизнь начинается. В здании на Таганке ремонт, и спектакли идут в  Телетеатре
на  площади  Журавлева. Там девятнадцатого  сентября  в "Добром  человеке из
Сезуана"  роль Второго Бога вместо  заболевш