Новиков Владимир Иванович
   Высоцкий




     Книга написана при содействии Благотворительного фонда
     Владимира Высоцкого и Государственного культурного
     центра-музея В С. Высоцкого
     Обратным счетом

     Горька судьба поэтов всех племен,
     Тяжеле всех судьба казнит Россию
     В Кюхельбекер
Так и надо жить поэту
     А Тарковский
     В  феврале  1980 года мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на  Малой
Грузинской.
     -  Привези  мне в следующий  раз фотографию  мою,  детскую,  ту,  что с
кудрями. Ладно?
     - Зачем, Володя?
     - А так - поставлю и буду смотреть.
     Встретился взглядом с нежным длинноволосым, белокурым мальчиком, одетым
в девчачье платьице и усаженным  на валик большого кожаного дивана. Пацанчик
доверчив и абсолютно беззащитен.  Трудно с ним  заговорить, почти невозможно
вернуться теперь к своему началу. Сорок два года прожито без оглядки, всегда
смотрел только вперед, а впереди была  работа  и работа. В ней он свою Жизнь
растворил без остатка, даже воспоминаний для себя не приберег.
     Тридцать  семь уже было  ему, когда  он сочинил свою первую и, по сути,
единственную песню  о детстве, так и ту развернул  как историческую балладу,
где  "я"  постепенно  переходит  в "мы".  А  биографию свою начал  не  с дня
рождения, а - в порядке мрачного гротеска - с "часа зачатья":
     Спасибо вам, святители,
     Что плюнули да дунули,
     Что вдруг мои родители
     Зачать меня задумали -
     В те времена укромные,
     Теперь - почти былинные,
     Когда срока огромные
     Брели в этапы длинные...
     Поколение, отмеченное знаком  тридцать седьмого  года, получившее жизнь
тогда, когда у других ее отнимали... В этом плане он и дату своего  рождения
обыграл:
     Ходу,  думушки резвые, ходу! Слова, строченьки милые, слова!.. В первый
раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого.
     И надо же: находятся  "знатоки", которые эти строки истолковывают в том
смысле, что,  дес-кать,  в тридцать  восьмом году  Сталин  запретил аборты и
потому  Высоцкий смог  родиться. Ну, вот уж  где полный бред: ведь  в  самом
начале  года -  двадцать пятого  января появился  он  на свет, когда  вопрос
"рожать - не рожать"  уже не стоял, так что Сталин к этому событию никак  не
причастен.
     То, что он хотел здесь сказать, гораздо проще  и в то  же время глубже.
Жизнь  есть  свобода  по  сравнению  с  небытием,  и мыслящий человек всегда
испытывает  бесконечную  благодарность  к  родителям,  оказавшим  ему  столь
бесценную услугу. А уж как  ты  смог свободой  распорядиться  -  это  другой
вопрос.  Подлинная личность на девяносто процентов состоит  из себя самой  и
максимум на десять  сформирована так называемой средой. Глупо выглядят и те,
кто  гордится  своим происхож-дением,  и те, кто в зрелом возрасте сохраняет
претензии к предкам, которые ему чего-то там недодали.
     Да, так  значит, двадцать пятого января,  в  девять  часов  сорок минут
утра, в родильном доме,  что значился под номером  61/2 по Третьей Мещанской
улице (впоследствии -  улица Щепкина),  началась вся эта не такая уж длинная
история.  А первый адрес -  Первая Мещанская, дом номер 126. Давненько в тех
краях он не бывал - разве что на "мерседесе" проносился мимо по  Сущев-скому
валу  между  площадью Рижского вокзала  и тем  угловым зданием  по проспекту
Мира,  76  (так теперь на карте Москвы значится  воспетый им "дом  на Первой
Мещанской, в конце"). Хоро-шо бы прийти туда пешком, прогуляться по двору...
Может, что-то всплывет из самых из глубин.
     Память у него всегда была цепкая и очень ранняя - себя начал осознавать
лет с двух-трех. Это ведь еще до войны заходил он к соседям Климовым, чтобы,
взобравшись  на  самшитовую табуретку,  исполнить стихи про  Ворошилова  или
"Однажды  в  студеную зимнюю  пору...".  "Р"  и  "л" не  выговаривал, но  не
стеснялся  картавить  -  не отсюда  ли  потом взялась  повышенная  любовь  к
рас-катистым согласным?
     Рая Климова и ее подружки смеялись, слыша:  "Идет бичок,  качается...",
передразнивали: "Бичок, бичок".  А еще вспоминается, как они  обсуждают  его
длинные и  густые  ресницы.  Три спички  можно  было  положить,  пытались  и
четвертую   пристроить,   пока   мама    не   вступалась:   "Дев-чонки,   не
издевайтесь!"...
     Но  предаваться  долгим  мемориям  в последнее время  все  было  как-то
недосуг, былое начало  покрываться  пеленой -  и вдруг он  почувствовал, что
свежие воспоминания уже не приходят,  что он видит свое прошлое как знакомый
кинофильм,  для  которого  когда-то сам  собрал  материал,  сам  снял нужное
количество кадров, сам смонтировал. Слишком  профессиональной стала жизнь, и
не   осталось  в  ней   места  тем  случайностям,  которые  не  вмещаются  в
биографическую концепцию, в  легенду, которую он создал  о  себе.  Создал  в
соавторстве  с народом,  говоря высоким  слогом. Не  только  песни стали его
жизнью, но и жизнь стала песней, принадлежащей теперь другим. Для себя почти
ничего и не осталось.
     В его памяти  родители  всегда порознь, с самого начала.  Голос  слева,
голос  справа, а  он сам где-то  посередине  -  слушает, пока не понимая, но
ощущая какой-то стереоэффект от  этой разного-лосицы.  Так и привык с самого
начала больше слушать, чем  говорить.  А  потом  вступать в разговоры  уже с
учетом услышанного и не  для себя речь  затевать, а  для собеседников, число
которых по ходу жизни постепенно росло.
     Чтобы  жить дальше, надо в себе  разобраться. А  для этого неплохо бы и
своих  родителей  по-нять  - не  оценивая, чисто  по-человечески. В  начатом
романе  Высоцкого  есть автобиографический герой - актер Александр  Кулешов,
еще  не   вполне  отчетливо  обрисованный.  Когда  будут  силенки  сесть  за
продолжение - непременно надо будет  его  происхождения коснуться. И  совсем
необяза-тельно тут свое детство
     изображать, лучше  напридумывать, но с полным  пониманием  собственного
опыта.
     Родители  ему  достались  в  общем  нормальные. Пожалуй, оба отмеченные
повышенной  эмоциональностью, но  без этого не  сложился  бы  и его неуемный
темперамент, на котором все дер-жится. Они оказались людьми слишком разными,
что  не такая уж редкость, сходство натур встречается гораздо реже.  Если бы
браки заключались только  между родственными душами, человеческий род  давно
бы иссяк. Что  же до людей творческих, то  они на  идиллической  почве редко
вы-растают, а чаще выводятся там, где есть дисгармония и разлад.
     Мама, Нина Максимовна,  в девичестве  Серегина, родилась в  1912  году,
москвичка. Ее отец,  Максим Иванович, был швейцаром в гостинице  "Фантазия",
умер в  1934 году. Ее мать,  Евдокия  Андреевна,  домохозяйка,  умерла тремя
годами раньше.
     У  мамы  было  две сестры - Надежда  и Раиса  и два  брата  - Сергей  и
Владимир. Раиса  болела  туберкулезом,  прожила  всего  двадцать  два  года,
недолгой была и жизнь Надежды, скончавшейся в 1941 году.
     Оба брата были военными. Старший - Сергей был летчиком-испытателем,  до
войны командовал эскадрильей в  звании  майора.  Арестовали  его в  тридцать
девятом - за то, что при аварийной посадке позаботился о спасении экипажа, а
не о сохранности "материальной части". Осудили "за излишнюю гуманность", как
рассказала мама. Умер он в 1964  году,  а реабилитирован был только три года
спустя: справку прислали  Нине Максимовне.  Справка  на месте, а  вот  слово
"реабилитация"  в  брежневскую   эпоху   сделалось  немодным  и   вроде  как
неокончательным. Видеться с дядей довелось только в  раннем детстве, от этих
встреч остались в душе у  племянника  надсадное чувство и особенная любовь к
имени Сергей.  В  студенческие годы пришел как-то  в  Вахтанговский театр на
"Иркутскую  историю", а там сверхположительного героя, которого играл Михаил
Ульянов, звали Сергей Серегин - это ж  надо, такое совпадение!  Но драматург
Арбузов,  конечно, ничего та-кого  в  виду  не имел,  а  вот  Высоцкий потом
кое-что имел в виду,  называя летчика в своей  песне Сергеем, а не  как-либо
иначе.
     Младший брат матери, Владимир, был связистом, погиб на западной границе
в  начале  войны.  А  году  в тридцать  шестом он  привел  как-то в  гости к
Серегиным  на  Первую  Мещанскую  своего  товарища  по  техникуму связи Сеню
Высоцкого,  1915 года  рождения,  киевлянина...  Вскоре  после свадьбы Семен
Владимирович с Ниной Максимовной уехали в Новосибирск, а в  Москву вернулись
уже незадолго до рождения сына.
     Маленьким он  был  очень похож на киевского деда - Владимира Семеновича
Высоцкого, имевшего, как любил подчеркивать отец, аж  три высших образования
-   юридическое,  экономическое  и  химическое...  Пожалуй,  по  этой  линии
унаследовал Владимир Семенович-младший любовь к точной информации и уважение
к научным открытиям...
     Да, если начать рисовать  генеалогическое древо, тут никакой бумаги  не
хватит  - такая сага о Высоцких  и Серегиных получится...  Почему  советские
писатели до уровня "Войны  и мира" недо-тягивают?  Потому что  Болконских  и
Ростовых  только  с   натуры  можно  писать,  только  со  своих  собственных
Волконских  и Толстых. А  нашего  брата  приучили  всего  бояться,  стыдливо
сообщать о себе  "из  служащих", стесняясь, что не "из  рабочих", что ты  не
"гегемон"  Шариков.  Не  говоря  уж  про  национальные  оттенки...  Времени,
наверное,  хватит только на  один роман, так что должна в том  романе быть и
"мысль семейная", и "мысль народная"...
     Каковы были его первые слова?  Мама рассказала,  что заговорил он летом
на даче,  стоя на крыльце и тыча  игрушечной щеткой в небо: "Вот она, луна".
Стало быть, сразу о высоком, и притом в рифму.
     Общительным он был или одиноким? И то и другое  одновременно. То тянуло
его в  коридор поглядеть на  соседей, то  он  надолго в  своем  углу комнаты
углублялся в  возню с любимой лошадкой из папье-маше, с игрушечным гаражом и
двумя машинками. Это он помнит сам, отсюда же пошли ключевые, можно сказать,
образы его поэзии - многочисленные кони и автомобили.
     Если  же серьезно, то первое  отчетливое и осмысленное  воспоминание  -
проводы  отца в  действующую  армию  -  назначен  он  был тогда заместителем
командира  батальона  связи.  Март  сорок  первого,  Ржевский  вокзал. Уютно
устроился  В Купе с отцом и  его сослуживцами: ну  что, сейчас поедем? А его
зовут погулять по перрону -  и вдруг состав  трогается, и отец машет из окна
платком.  От досады даже  не было  сил домой дойти - сосед дядя Миша  нес на
руках. А  может быть, предчувствовал мальчик  тогда, что на Первую Мещанскую
отец уже не  вернется.  Вон он какой нежный и  чувствительный  с  фотографии
смотрит...  Послевоенный  распад  семьи -  случай типич-ный,  что  в  той же
"Балладе" отмечено и обобщено:
     Возвращались отцы наши, братья
     По домам - по своим да чужим...
     Но это потом, а пока - воздушные тревоги по ночам. Бомбоубежище было на
той стороне улицы. Быстро неслись туда, а потом мама будила его, и он сквозь
сон бормотал -  опять же в рифму: "Отбой, пошли домой!" А  потом  в коридоре
пробовал свой уже хрипловатый голосок: "Гр-раждане, воздушная тр-ревога!" И,
как мама вспоминает, сирена начинала гудеть в тот же миг.
     Ну  и  тушение  зажигательных  бомб  на  крышах -  непременное  занятие
москвичей в  ту пору. В Замоскворечье, над седьмым этажом писательского дома
в Лаврушинском переулке заглядывает в бездну Борис Леонидович Пастернак:
     Я любил искус бомбежек,
     Хриплый вой сирен,
     Ощетинившийся ежик
     Улиц, крыш и стен.
     Чем я вознесен сегодня
     До седьмых небес,
     Точно вновь из преисподней
     Я на крышу влез?
     А  ближе  к  северу  столицы, на чердаке  трехэтажного дома  вместе  со
взрослыми соседями действует Вова Высоцкий:
     Да не все то, что сверху, - от бога, -
     И народ "зажигалки" тушил;
     И как малая фронту подмога -
     Мой песок и дырявый кувшин.
     Мама  еще  до  войны  выучилась переводить  с  немецкого на  русский  и
наоборот. Ее взяли  на работу в  "Бюро транскрипции" при Главном  управлении
геодезии  и картографии  СССР - делать  карты для армии, передавая по-русски
географические  названия с  иностранных образцов.  Сына приходилось  брать с
собой на картографическую фабрику - это он помнит смутно.
     А вот  отъезд в эвакуацию -  отчетливо. Собирались в Казань, а пришлось
вместе с  детским  садом  парфюмерной фабрики  "Свобода"  ехать в  уральский
городишко Бузулук. Шесть суток в доро-ге, причем детей из душных  вагонов ни
разу  не  выпускали.  А  потом  на  подводах  до села Ворон-цов-ка,  где  их
разместили по крестьянским избам. Такой была первая одиссея его жизни.
     Два деревенских года, две свирепые зимы с пятидесятиградусными морозами
и жуткими ветрами из памяти  почти стерлись. Как работала мама по двенадцать
часов  на  спирт-заводе имени Чапаева, как  отогревались на  печке - это  он
знает по ее рассказам.
     Летом сорок третьего - блаженное возвращение в Москву - для этого тогда
потребовался офи-циальный  вызов Семена  Владимировича. На сей раз добрались
за два дня. Вот на платформе Ка-занского вокзала стоит отец в военной форме,
и, углядев его через окно, он кричит: "Папа!"
     К тому времени Семен Владимирович уже был знаком с Евгенией Степановной
Лихалатовой. Он тогда приезжал в Москву на службу в Главное управление связи
Красной Армии, а она работа-ла в Главном управлении шоссейных дорог НКВД. И,
получив новое  назначение  на  фронт,  вер-нулся  он  потом  уже  к  Евгении
Степановне - в Большой Каретный переулок. Хотя официально родители развелись
только в конце сорок шестого.
     А когда появился  в их с мамой комнате на Первой Мещанской дядя Жора по
фамилии Бантош? Неприятно вспоминать этого "злого гения", как называл он его
позже, в подростковом воз-расте. Такого не хочется даже  вставлять в историю
жизни своей... Молчи, память! Поставь-ка что-нибудь посветлее!
     На Первой Мещанской  много разного  жило  народу - где-то даже  обитала
бывшая  владелица "Наталиса" - некоторые ее до сих пор  называли "барыней" -
со  слепым  мужем,  игравшим  на  бая-не.  Были  те,  кто побогаче.  Поповы,
например,  - дядя  Жора  (совсем другой!) и тетя  Зина  (та самая, у которой
трофейная "кофточка с драконами и змеями") -  у  них и дача  была, и машина.
Или на втором этаже мамина подруга, врач-гинеколог -  с телефоном и пианино.
К  ее Ирочке прямо на дом приходил учитель музыки.  Сына Нины Максимовны там
довольно радушно встречали, разрешали побренчать на инструменте.
     Больше, конечно,  бедных  -  особенно многодетных семей:  где трое, где
четверо, а у кого-то даже семеро - Калин-кины, кажется, по фамилии. Высоцкие
считались  ни богатыми,  ни  бедными.  Нина Максимовна  все  время работала,
немного помогал киевский свекор Владимир Семенович. Главное же - стиль жизни
был  аскетичный,  но  не  лишенный  эстетического  начала. В  комнате стояли
старинный  буфет,  кушетка у стены,  кресло-качалка. Со  временем  появилась
ширма, де-лившая комнату пополам.
     День рождения  "Вовочки"  отмечался  неизменно, собирались  все дети  с
третьего этажа, кое-кто и со второго приходил. Елка новогодняя в их  комнате
всегда  стояла до двадцать  пятого  января.  Подарки мама любила  делать  не
только  на день рождения.  Как-то  в день  зарплаты принесла сыну  пирожное,
купленное в  коммерческом  магазине у Рижского  вокзала (то есть  до  отмены
карточек это было). Соседи ее дружно  осудили за неразумную трату, а она им:
"Очень хотелось его побало-вать".
     Ну,  это  уже  где-то  сорок  шестой,  а  в сорок  пятом  была  Победа.
Настоящая, ее  наглядным под-тверждением  было  возвращение отцов. На вокзал
бегали большой ватагой встречать  поезда с сол-датами. Первым  вернулся дядя
Вася - отец Томы Матвеевой. За ним и другие.
     И  еще  в  этом  году  он пошел  в  школу  - это  вот  как  раз ему  не
понравилось. Выстроили всех в зале, он был в синем свитерке и серых коротких
штанишках  (американские  подарки  советскому  народу). Выкликают  "Высоцкий
Владимир!" - и мама подталкивает его вперед. "Но сказали: "Владимир", а я же
- Вова..."
     К тому  же вредная училка оказалась.  Из-за  какого-то пустяка  однажды
выгнала с урока  да еще провозгласила громогласно: "Высоцкий  в нашем классе
больше не учится!"  Ну  а  он не растерялся, собрал вещички  -  и в соседний
класс. И  там его приняла другая учительница - Татьяна  Николаевна, молодая,
красивая и к тому же фронтовичка с боевыми медалями.
     Проучиться в  школе No 273  Ростокинского района довелось всего полтора
года. Отец получил назначение в Группу  советских  войск в Германии. К этому
важному  событию  было  приурочено все остальное -  развод родителей,  новая
женитьба  Семена  Владимировича.  Что-то надо  было ре-шать насчет  ребенка.
Какие были  дебаты по  этому поводу -  неважно. Решено было,  что  пока Вова
поживет с отцом и Евгенией Степановной в  городе Эберсвальде, где безусловно
будут хорошие условия - жилищные и прочие.
     Второе января  1947  года. За  два часа до отъезда  мама привела  его в
Большой Каретный  переулок. Можно понять,  каково  ей было  тогда. Несколько
минут  он, растерянный и  одинокий, сидит  на стуле,  не доставая ногами  до
пола.  Появляется Евгения Степановна -  и первым  делом  кидается  на кухню,
чтобы  приготовить ему яичницу.  Еще была там  ее племянница  Лида,  девушка
веселая и  открытая. Спросила: "Как  тебя зовут?" - и  он ответил: "Володя".
Первый, кажется, раз не Вовой представился.
     По тем временам  попавшие в Восточную Германию военные и члены их семей
были,  в  общем-то,  счастливчиками. Ведь  квартиру гвардии  майор  Высоцкий
получил трехкомнатную - целый этаж двухэтажного домика, и у мальчика комната
была   своя,   отдельная.   Довольно  оптимистично  (и   притом   с   полной
раскованностью  и откровенностью) извещал  он  маму  о  своем  житье-бытье в
письме от 6 февраля 1947 года:
     Здравствуй дорогая мамочка.
     Живу  хорошо,  ем  чего хочу.  Мне  купили новый костюм.  Мне  устроили
имянины, и у меня были 8 детей. Учусь играть на аккордеоне.
     Занимаюсь  плохо,  в  классной  тетради  по  письму  у  меня  5  двоек,
учительницу я не слушаю, пишу грязно и  с ошибками. Таблицу умножения забыл.
Дома занимаюсь  с тетей Женей и поэтому  в домашней тетради двоек нет. Па-па
меня  за двойки и невнимательность ругает, говорит, что пе-рестанет покупать
подарки. Я тебе и папе обещаю учиться хорошо. Целую тебя. Вова.
     Нет, уж никак не сказал бы он, подобно Чехову,  что в детстве у него не
было  детства. Чехов  в Германию прибыл, чтобы умереть (В сорок четыре года?
Значит,  надо в восемьдесят  втором  эту фатальную  цифру  проскочить...), а
Высоцкий вовремя туда заехал, чтобы вкусить  безмятежного, почти дворянского
детства. Два бесспорных аристократических атрибута у него были - велосипед и
военная форма.
     Ну, про роль велосипеда в  жизни  мальчишки  объяснять  никому не надо.
Только почему он в Москву его назад не привез? Нельзя было? Говорят, подарил
какому-то немецкому парнишке. С малолетней немчурой он водился, это точно, и
даже балакал по-ихнему, но  чтобы так  взять и от-дать велосипед  - воистину
нет на этом свете народа щедрее нашего!
     А  военная форма...  Между  прочим, самые большие  франты - это даже не
молодежь  и не подростки,  а  дети  младшего  школьного  возраста.  Вот  кто
исключительное значение  шмоткам придает,  причем требования у них твердые и
даже  догматичные. На  первом месте у этих  малышей во все времена и у  всех
народов  всегда стоял  мундир  -  чтобы ихнего  размера,  но как у  взрослых
военных. Все принцы, наследники престолов так одевались. Кадеты, суворовцы -
какую зависть  они вызы-вали  у  ровесников! А  в книге Катаева  "Сын полка"
самые   запоминающиеся   сцены   -   это   как   Ваня   Солнцев    встречает
мальчика-кавалериста в бурке и с сабелькой  и