вскому присутствовал  лично  товарищ Высоцкий. Как они все-таки,
суки, оперативны! И уже звонки пошли от некоторых двусмысленных личностей, с
провокационными  вопросами типа "Ты из повиновения вышел?". "Я в  нем  и  не
был" -  единственный тут возможный  ответ,  но противно,  когда  цитатами из
Высоцкого  сыплют люди, никогда не бывшие его  друзьями, а сейчас пытающиеся
сделать  на  нем  свой  маленький бизнес. Может  быть,  прямо с  телефона на
магнитофон записывают.
     А  у него  и у Марины  это все вызывает  нервозность еще и  потому, что
виза-то  оформлена  на  тридцать  дней,  и  вскоре  предстоит  обращаться  к
советскому послу Червоненко с просьбой  о  продлении.  Свободу  передвижения
"туда  и  обратно"  приходится отстаивать шаг  за шагом,  по  сантиметру,  а
некоторым  мелким  людям -  что  там,  что  здесь  - очень  приятно было  бы
полюбоваться, как он ступит не туда - и упадет, пропадет...
     Примерно две недели он  вел дневник, описав в  нем дорогу до  Парижа  и
первые французские впечатления.  Делал это, в  общем, для себя, но и  не без
оглядки некоторой: вдруг получится  проза, вдруг вырулит перо  с дневниковой
тропинки на дорогу большого романа...
     Перечитал - и страшно  огорчился. Так все плоско,  одномерно -  никакой
объемности. И слишком серьезно - о тех бытовых мелочах и  невзгодах, которые
привык шутя воспринимать. А ведь вроде искренне писал, стремясь к точности и
конкретности. Но для  себя как читателя не воскресил только что происшедшее,
при перечитывании заново его не пережил. В чем же дело?
     Писать для себя и писать для читателя - совершенно разные вещи. Дневник
- это не литература, это психотерапевтическое средство,  способ самолечения,
зализывания ран. Жалобы никто слушать не любит, а  бумага все стерпит. Вот и
он излил на нее только тревогу, досаду, недовольство, раздражение по большим
и малым поводам.  Все  значительное, все, ради чего  живешь, остается  между
строк. Ну вот, например: "Я послал 3  баллады Сергею  и  замучился  с  4-й о
любви. Сегодня, кажется, добил". Имеются в виду Сергей Тарасов  и  его фильм
"Стрелы  Робин  Гуда",  для  которого  сочиняются   песни-баллады.  Написано
уклончиво, как бы  в маске  затраханного профессионала, уставшего от объятий
музы. А как было на самом деле?
     Сидишь,  грызешь  карандаш,  коришь  себя  за  беспомощность,  униженно
сравниваешь  свои потуги  с творчеством великих: вот  Пастернак  - тот писал
по-настоящему, а я...  Пора бросить это дело и  замолчать навеки. И когда ты
уже пал в собственных глазах ниже некуда - вдруг набегает откуда ни возьмись
волна и тащит:
     Когда вода Всемирного потопа
     Вернулась вновь в границы берегов,
     Из пены уходящего потока
     На сушу тихо выбралась Любовь -
     И растворилась в воздухе до срока,
     А срока было сорок сороков...
     После этого рокотанья вдруг выливается припев без единого "р", с мягким
"эль" и распевом гласных. Сплошное "у" - как губы, вытянутые для поцелуя:
     Я поля влюбленным постелю-у-у -
     Пу-усть пою-ут во сне и наяву-у!..
     Я дышу, и значит - я люблю-у!
     Я люблю, и значит - я живу!
     Оказывается,  может  голос  Высоцкого быть безукоризненно нежным!  Хотя
чистая творческая радость и длилась меньше секунды. Для нее  нет ни слов, ни
тем  более  фраз. Она  попала  в  пробел. Да, как правильно сказано у Бориса
Леонидовича, "надо оставлять  пробелы в судьбе, а не  среди  бумаг, места  и
главы жизни целой отчеркивая на полях". Прозу лучше писать не о себе - не на
"я", а на "он". "Я" - первая буква  в алфавите поэзии, там ей самое место, и
честное песенное слово никакие дневники не заменят.
     Первая  в  жизни  переправа  через  Ла-Манш.  Англия  -  это  заграница
заграницы.  Теперь  уже Франция  кажется своей  и  домашней.  В  отличие  от
насквозь зрелищного  Парижа, Лондон  - город  закрытый и  непостижимый. Чуть
выйдешь  за пределы  традиционно-туристского  пространства - и  тебя окружит
суровый  мрак.  Сколько  здесь мрачных серых и желтых домов, похожих на наши
Бутырки! Между тем это все солидные бизнес-здания или отели высокого класса.
     Уютная столичная  суета  ощущается  только  на обставленной  магазинами
Оксфорд-стрит.  Улица  узкая,  и,  сидя  в  двухэтажном  автобусе,  невольно
удивляешься  мастерству  водителей: как  это они  ухитряются  провести  свои
громоздкие дома на колесах, никого не задев? Арабов и африканцев еще больше,
чем в Париже,  но только здесь у  них в лицах  нечто птичье,  задумчивое - в
отличие от оживленной мимики афро-азиатских парижан. Понятно: язык влияет. И
все они себя англичанами чувствуют, чего не скажешь, к примеру, о  кавказцах
в  Москве  -  они у нас  чужие, "чучмеки" и  потому из чувства  противоречия
стремятся  доказать  свое  превосходство.  А  здесь  господствует  спокойное
равенство  - наверное, в глубине есть  какие-то расовые противоречия, но они
вежливостью надежно окутаны.
     Откуда берется знаменитый английский юмор?  Никто  вокруг  не смеется и
даже не улыбается.  Наверное, он в них где-то очень глубоко сидит. Эти мысли
возникают по поводу "Алисы в Стране чудес" - работа над  пластинкой  тянется
уже два с половиной года, а Муза никак  по-настоящему не посетит. Когда Олег
Герасимов  позвал  его  писать  песни для  этой  сказки,  он согласился, что
называется, не  глядя, прочитав же сказку,  решил отказаться:  там  какие-то
вторые, третьи  смыслы - как  говорят  советские цензоры - "неконтролируемый
подтекст".  Сквозь  перевод  в  глубину не продерешься  - надо понимать язык
оригинала, а еще лучше - родиться англичанином. Но Герасимов все же уговорил
его, к тому же Марина когда-то  играла Алису во французской радиопостановке.
До  сих пор нет, однако,  уверенности,  что  получится. Русский смех  прочно
связан  с  сатирой, с  социальной  критикой. Мы  с нашими Гоголем и Щедриным
бичуем "недостатки", исходя из какой-то нормы, какого-то идеала, считая, что
мы  знаем,  "как надо". А  Кэрролл вышучивает  само устройство  мира,  видит
"сдвинутостъ" буквально во всем...
     Стал  высматривать на улицах, в магазинах и ресторанах "живую натуру" -
людей, похожих на  персонажей "Алисы".  В том числе и тех, кого  он придумал
сам. Разбитные Робин
     Гусь  и Орленок Эд встретились довольно скоро, около какого-то паба. На
Кэрролла  пробовал  нескольких джентльменов, но  в  лицах у них  чего-то  не
хватало - парадоксальности,  что ли. Наконец в магазине "Фортнум энд Мэйсон"
на Пиккадилли, где он жадно взирал на  разноцветные банки с чаем, попался на
глаза один худощавый человек  с глубоко посаженными  грустными  глазами. Вот
этого утверждаю на роль Кэрролла, он  же Птица Додо!  Грустный англичанин  в
этот момент вдруг улыбнулся краешками губ.
     Натуральную  Алису углядеть  среди  здешней  детворы он  и  не пытался,
скорее  во взрослых особах искал нечто "алисье". доверчивость и любопытство.
Все эти физиогномические игры помогли настроиться на нужную  волну. Конечно,
хорошо бы родной язык Кэрролла освоить, но времени нет, будем изобретать для
нашей сказки особую речь - не английскую, не совсем русскую, а "высоцкую"...
     В Лондоне встречались с  Олегом Халимоновым и его женой Вероникой. Олег
работает в международной конторе по защите моря от загрязнения. Его коллеги,
узнав, что здесь Высоцкий, уговорили выступить в советском посольстве.  Там,
конечно, места  всем не хватило,  и  потом пел еще дома  у Халимоновых,  где
ближайшие его товарищи собрались.
     В апреле - круиз по  маршруту  Генуя - Касабланка - Канары  - Мадейра и
посещение  Мексики.  Разнообразие впечатлений -  на  уровне  чистой  детской
радости. Только на таком просторе мог родиться отчаянный Попугай (для той же
"Алисы"), щеголяющий раскатистым "р" и в своих мечтах побывавший уже на всех
континентах:
     Я Индию видел, Китай и Ирак
     Я - инди-и-видум - не попка-дурак
     (Так думают только одни дикари)
     Карамба! Коррида! И - черт побери!
     Совсем другой театр

     Любимова  итальянцы позвали ставить оперу в  миланской "Ла Скала" - как
говорится, от таких предложений не отказываются.  И вот по случаю отъезда он
позвал  сделать что-нибудь на Таганке Анатолия  Эфроса Тот  выбрал "Вишневый
сад".  Об этом  велись разговоры  давно, и  намекалось, что Лопахиным  будет
Высоцкий, но пока он путешествовал,
     начались репетиции. С Шаповаловым. Надо посмотреть, что там происходит.
     Прошел незаметно  в неосвещенный зал, устроился  в  одном из  последних
рядов. Может, сзади и не так красиво, но - намного шире  кругозор... Так что
же мы видим на сцене? Режиссер расхаживает по ней с актерами  и наговаривает
текст.  То с одним прогуляется, то  с  другим... Ничему  не учит,  ничего не
требует, а просто выхаживает с  ними их роли. Вот это  да! Неужели можно так
просто  и так  нежно  осуществлять эту  мужественную функцию? Потом режиссер
приступил к замечаниям. Буквально - что заметил, тем и  поделился, спокойно,
без резкостей, глядя  куда-то в пространство.  А пространство-то его слушало
внимательнейшим образом,  усваивая  каждое слово...  Пора  выходить из тени.
"Ах, это вы, Володя!.. " - "Да, Анатолий Васильевич, с корабля на бал... "
     Бал  закрутился стремительно  Чехов неожиданно оказался  переводимым на
таганский язык.  У него в тексте много слоев, там и проза  есть, и поэзия. И
для  некоторого  брехтовского "очуждения" обнаружились ресурсы, можно и  без
зонгов  обойтись.  Эфрос   выделил  куски,  монологи,  которые  произносятся
Демидовой - Раневской, Лопахиным -  Высоцким, Золотухиным - Петей Трофимовым
в зал, почти с выходом из  образа. На  общем достоверно-психологическом фоне
это производит потрясающий эффект. Так называемая "четвертая стена" время от
времени открывается, а  потом  закрывается  вновь  Получается  замечательная
мешанина   из   "мхатства"  (не   нынешнего,  а  давнишнего,  настоящего)  и
"любимовщины" самого первого сорта. Это Высоцкому - просто маслом по сердцу,
именно этого ему  всю  таганскую  жизнь не  хватало. Его личная  стратегия в
искусстве - всегда тащить сразу две линии, переплетая их между собою. Думал,
что в "Гамлете" этого он  добился полностью, а может быть, и  нет,  еще один
горизонт впереди открывается.
     Есть  роли, в  которых  задана  духовная вертикаль, и в  таких  случаях
актеру надо  только тянуться,  упираться  изо всех  сил,  чтобы решить  свою
задачу. Таковы для него были Галилей и Гамлет (в кино, увы, пока не довелось
вершин штурмовать). А  есть роли, куда надо  чего-то своего крупно добавить.
Таков  Лопахин. Чехов задал нам в нем некоторую загадку, задачу, допускающую
несколько  решений. Почему  это у него тонкие, нежные пальцы, как у артиста?
Почему он не просто мужлан и  хам, какими, судя по всему, были в большинстве
своем купцы такого среднего класса?
     Эфрос  предложил актерам вообразить, что все персонажи - дети, бегающие
по заминированному полю,  а Лопахин - единственный  взрослый, рассказывающий
им  об этой  опасности,  безуспешно взывающий к осторожности. Этим режиссер,
конечно, выдвинул Лопахина в великаны,  нашел  обоснование  для  избыточного
темперамента исполнителя. А психологическая достоверность достигается вполне
традиционным решением: Лопахин влюблен в Раневскую с тех самых пор, когда он
был мальчиком, а она барышней. "Любовь Андреевна - молоденькая, худенькая...
" -  как  произнес Высоцкий  эти  слова с мужественной, только ему доступной
нежностью  -  так  и  пошло-поехало.  Демидова   откликнулась  -  глубоко  и
пронзительно, вызвав у него абсолютно искреннее восхищение. Да,  она  играет
здесь лучше всех.
     Много чего делалось за эти одиннадцать лет  на  таганской  сцене. Здесь
пели,   кричали,  выделывали  невероятные   кульбиты,   стояли  на   голове,
маршировали, палили  из  огнестрельного оружия... А вот  была  ли  любовь на
сцене  у Любимова?  Оставим  этот  вопрос историкам театра. Эфрос, во всяком
случае, ее контрабандой пронес - и что-то здесь переменилось, сдвинулось. Но
как же все-таки быть с покупкой Лопахиным вишневого сада? Тут, как ни крути,
лирика кончается. "Вишневый сад теперь мой!" - и  начинается бешеная пляска,
экстаз,  демонстрация  душевной  изнанки. Чисто  театрально  это  все  можно
истолковать: контраст, перепад от лиризма к сарказму - и прочие эстетические
штучки. А вот как самому себе это объяснить - чтобы органично существовать в
роли до конца?
     Ясно, что Лопахин перегнул палку в утолении  инстинкта собственника. Но
как  Высоцкому-то  проникнуться  этим  ощущением?  Что  такое  деньги  -  он
по-настоящему  не  знает,  поскольку   подолгу  с  ними  не  живет.  Даже  с
автомобилями  своими  обходится небрежно, а недвижимостью  пока  никакой  не
обзавелся.  Нужен,  нужен  эквивалент страсти.  Каким  таким вишневым  садом
хотелось бы ему самому обладать?
     Успех - вот, наверное, возможный ответ. Человек пишущий и  играющий  не
может не желать успеха, тут полное бескорыстие было  бы противоестественным.
Желание успеха помогает нам вынимать из душевных глубин полезные ископаемые.
А  что,  если  это  желание  выпустить  из  себя в  его полном  объеме,  без
сдерживающих  пружин?  Представить,  как  тебе  вдруг все пошли  навстречу -
печатают каждую твою букву, дают играть все, что захочешь, говорят и пишут о
тебе  без   конца...  А   ты  хочешь  еще  и  еще:   хвалите,  восхищайтесь,
преклоняйтесь!  В  художнике  живут  одновременно  ребенок и зверь.  Ребенок
творит  бескорыстно,  играючи,  а зверь для осуществления  своих  творческих
аппетитов кушает всех, кто рядом. Может быть,  даже жалеет  их, но поглощает
неумолимо. Как сам  Высоцкий - с чьей-то точки зрения  - скушал Шапена, хотя
это и  способствовало  повышению питательности спектакля  в целом. Ни у кого
нет сомнения, что  Высоцкий  играет  эту роль лучше,  но чтобы  так сыграть,
нужен  был тот  победительный и беспощадный азарт,  с  которым  он  на  роль
накинулся.
     Перенес эти "предлагаемые  обстоятельства" в монолог Лопахина в третьем
акте. Получилось  ошеломляюще и жутковато вместе с тем. Зверское  упоение, а
потом - стыд, раскаяние, когда  он в своей бешеной пляске перед Раневской на
коленях  оказывается.  Демидова  потом  сравнила  эту  сцену  с его  лучшими
песнями...
     Да,  пришел, увидел, победил... Между первой репетицией  и премьерой  -
шестого июля  - прошло  чуть  более  месяца.  Любимов просто  возненавидел и
спектакль  этот, и режиссера. Широкая  у шефа натура: не только Моцарт в нем
живет, но и Сальери где-то в уголке души угнездился. Однако все-таки не стал
вырубать "Вишневый сад" из репертуара, а чтобы душу отвести, начал выступать
против "звездной болезни"  у актеров. Эфрос, конечно, в этом повинен - умеет
звезды зажигать.
     А  вот  Шаповалов ситуацию  пережил  болезненно. Рассказал кому-то, как
перед  сдачей спектакля  пришел на примерку в мастерские Большого театра,  а
там говорят, что костюм  Лопахина сшит на Высоцкого. Мягкий и интеллигентный
Эфрос не сказал вовремя,  что Шаповалова  держит в качестве второго. Тот - и
его  можно понять  - заявил: "Не  надейтесь,  что  буду у вас играть,  когда
Володя уедет в Париж".
     В  труппе, в  "коллективе",  постепенно сгущается  неприязнь  к  одному
чересчур заблиставшему товарищу. Все ему позволено - по Парижам и по Италиям
разъезжать,  а  потом  по  возвращении  отхватывать  лучшие   роли.  Срывать
спектакли  в  родном театре и  аплодисменты на персональных концертах. Одним
все, другим ничего... Песня старая как мир, но оттого не менее угрожающая.
     Все-таки  вера не утрачена, все-таки он в эту жизнь штопором ввинтился,
и  уже  что-то вокруг него затевается интересное и нестандартное.  Александр
Митта, с которым они уже столько лет дружат, задумал "под Высоцкого" фильм о
царе  и  поэте,  как  бы  о  первом русском интеллигенте,  "черной овечке" в
варварском  окружении.  И  сценарий  Дунский   с  Фридом  написали  с  такой
установкой  -  "Арап  Петра  Великого".  Недописанный роман Пушкина -  здесь
только повод,  трамплин. Собственно, можно в "арапе" самого Пушкина сыграть,
в сопоставлении с Петром Первым... Не обошлось, естественно,  без трудностей
с  утверждением на  роль.  Начальство стало требовать  натурального  эфиопа,
режиссеру пришлось даже  для блезиру  снять  пробы с двумя  африканцами и их
отбраковать.  Возникала  также идея  совместного с американцами фильма - при
условии,  что главную роль исполнит чернокожий актер.  Отбились и от  этого.
Высоцкого достаточно чернили на его профессиональном  пути,  так  что к этой
роли он готов - и  внутренне,  и наружно. Съемки начинаются в июле в Юрмале,
куда он приезжает с Мариной после короткого пребывания в гостях у Говорухина
под Одессой.
     Выходит  наконец  "День  поэзии-1975",  но  радости  приносит  мало.  В
результате опубликована ровно одна вещь - "Ожидание длилось... ", к тому  же
в последний момент подлая начальница по фамилии Карпова резанула  оттуда две
строфы. После такого длительного ожидания  увидеть в  печатном  шрифте треть
своего триптиха,  да  еще с  увечьями...  Вегину он, конечно,  сказал только
добрые слова: "Старик,  здорово размочили! И  славно, что  мы с тобой  рядом
напечатаны!" Но  неуютно как-то почувствовал себя в  стихотворной  "братской
могиле",  где  все  лежат  в  алфавитном  порядке.   Люди  могут  просто  не
догадаться,   что  это  "тот   самый   Высоцкий".   Подумают,   какой-нибудь
однофамилец, - и даже не прочтут.
     А в журнале "Аврора"  дело ограничилось публикацией дружеского шаржа на
Высоцкого.  Подборка стихов, правленая, исчерканная, с дурацкими замечаниями
на полях,  отправлена  в корзину.  Хотя, может быть, кто-то  ее  приберег на
будущее - потом отдаст в музей.  Про Цветаеву рассказывают, что, когда она в
Союз  вернулась, вокруг нее вились коллекционеры  ее рукописных автографов -
люди грамотные и культурные хорошо понимали  значение этих  бумажек. Еще она
много и  нервно  говорила о поэзии,  о  музыке, обо  всем  на  свете - часто
совершенно случайным  собеседникам,  и  те просто неловко себя  чувствовали:
такой роскошный монолог, запомнить невозможно, пропадают  такие слова...  Не
было тогда у людей магнитофонов - теперь все-таки меньше потери на переправе
через Лету...
     Первая,  кажется,  большая  "персональная"  статья вышла о  Высоцком. В
сборнике  "Актеры советского  кино" о  нем  написала дама по имени Рубанова.
Сносно,  в  общем, но эти  критики  так  нечувствительны  к слову,  что, как
говорил товарищ Чацкий, "не поздоровится от  этаких  похвал": "Высоцкому  не
дано  того, что называют  абсолютным  обаянием. В  его  артистическом облике
вызов   и   сознательное   стремление   жить  в  роли  наперекор   принятому
представле-нию  о  привлекательности.  Это  и  вообще характерная  черта для
актеров  Театра на  Таганке - А.  Демидовой, В.  Золоту-хина, 3. Славиной. В
Высоцком она усилена индивидуальным природным "вопрекизмом"".
     Ну как  вот  это перевести на  простой русский язык? Что Высоцкий и его
товарищи  по  театру - вообще-то уроды, но  своей игрой они доказывают,  что
быть  красивыми  не  обязательно?  Нет?  А  что  тогда?  И зачем придумывать
какие-то дурацкие "вопрекизмы"?  Нормальный читатель  увидит начало  абзаца:
"Высоцкому  не дано... " -и сразу  споткнется. А,  ладно.  "Хвалу и  клевету
приемли равнодушно  и  не оспоривай глупца".  Только  бы равнодушием  где-то
разжиться, хоть самую малость...
     В  Риге записал баллады для "Стрел Робин Гуда". Колоссально понравилось
себе  самому, ну  просто, как  говорят руководители нашей страны, -  чувство
глубокого удовлетворения  (по-брежневски, как  будто камни  пережевывая и  с
этим южным  "г"  -  "хглубокого").  Не первый  ли  признак  маразма  - такое
самоупоение, а? Да нет, просто баллады эти написаны на выдохе -  может быть,
он  десять  лет  воздуху в легкие  для них набирал.  Высказался прямой речью
наконец - как говорится, без позы и ма