риходит  письмо  от
заместителя министра финансов СССР В. Н. Масленникова, где сообщается:
     "В связи с полученным Вами разрешением на многократный выезд из СССР во
Францию и обратный въезд, пошлина в размере 300  рублей должна быть уплачена
один раз - при получении указанного разрешения.
     При  получении  очередного разрешения  на выезд в  пределах полученного
Вами   документа  о  многократном   пересечении  границы   СССР  вы   будете
дополнительно уплачивать госпошлину лишь в размере пяти рублей".
     Ощутимое облегчение - во всех  смыслах. Но настроение у Высоцкого в эти
дни отнюдь не приподнятое. "Развязка" приключается второго апреля,  когда он
оказывается не в состоянии довести до  конца "Десять  дней" - после антракта
роль  Керенского  за  него  доигрывает  Золотухин. Такого  случая  таганская
история еще не знала. С четвертого апреля он в двадцатой больнице, где ему в
стоматологическом    отделении   неудачно   лечат    периостит   (воспаление
надкостницы),   и   седьмого   числа  реанимобиль   Склифа   отвозит  его  в
реанимационное отделение Института скорой помощи.
     Прилетает Марина, он ее  не  узнает, погрузившись в галлюцинации. Врачи
обнаруживают частичную отечность мозга, разрушение одной почки и печени. Еще
один  срыв,  говорят,  -  и либо  смерть, либо  умственная  неполноценность.
Ди-агноз действительно угрожающ, а прогноз не нов: не первый раз пугают и не
впервые ошибаются, не учитывая жизнедея-тельности  такого  органа, как душа,
которая  постепенно берет верх  над  полуразрушенной плотью.  Через два  дня
после премьеры "Мастера" (так уж совпало) Высоцкий снова в театре.
     Только  что вышел иллюстрированный буклет "Владимир  Высоцкий", автор -
та же Ирина  Рубанова,  что  раньше  публиковала  статью  о  нем  в "Актерах
советского  кино". Двадцать  четыре странички  - не совсем, конечно,  книга,
скорее брошюра, но все-таки... Обычно  такие штуки актеры дарят друг другу с
надписью типа "от персонажа".  Персонажем быть хорошо, но автором  -  лучше.
Стоять бы за конторкой и писать! Но при такой жизни много не сотворишь...
     Песни рождаются  все  реже,  и  главным  образом обобщенно-философские.
Песенное здание  в целом уже построено, теперь оно венчается перекрытием  из
вечных  тем  и мотивов. Захотелось написать  о глупости, правящей  миром,  -
вслед  за  Эразмом  Роттердамским  и  Булатом Окуджавой  с его  "Песенкой  о
дураках". Сначала возникла история про трех глупцов - недостаточно, пожалуй,
внятная и отчетливая,  а потом  притча о Правде  и Лжи,  где античный  мотив
"нагой   истины"   с  вкраплениями   евангельской   символики  развернут   в
грубовато-житейский сюжет о том, как Правду раздевают и обкрадывают:
     Правда смеялась, когда в нее камни бросали-
     "Ложь это все, и на Лжи одеянье мое... "
     Двое блаженных калек протокол составляли
     И обзывали дурными словами ее.
     Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
     Мазали глиной, спустили дворового пса...
     "Духу чтоб не было, - на километр сто первый
     Выселить, выслать за двадцать четыре часа!"
     У  Окуджавы  было  рассказано  о  том, как  поменялись  местами умные и
дураки:
     Давно в обиходе у нас ярлыки
     По фунту на грошик на медный.
     И умным кричат: "Дураки! Дураки!"
     А вот дураки незаметны.
     У Высоцкого такое же "кви-про-кво" происходит с Правдой и Ложью:
     Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата,
     Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
     Могут раздеть - это чистая правда, ребята, -
     Глядь - а штаны твои носит коварная Ложь.
     Глядь - на часы твои смотрит коварная Ложь.
     Глядь - а конем твоим правит коварная Ложь.
     Называя  эту  вещь  "подражанием  Окуджаве"  он  имел  в  виду   скорее
продолжение,  преемственность.  Поскольку  имитации  чужого слова  и  чужого
чувства здесь нет - каждая строка оплачена собственным опытом  и собственной
болью.

     Просвет

     Опять впереди  долгое  путешествие, и это дает душе  зацепку  для того,
чтобы выбраться из ямы.
     А до того  - новое турне по  Донбассу,  организованное Гольдманом - это
теперь своего  рода  импресарио Высоцкого. Начал он работать в этом качестве
довольно эксцентричным способом. Выходят однажды Высоцкий с  Ваней Бортником
из  дому, садятся в  "мерседес", а  на заднем сиденье вдруг возникает некто,
как тень  отца  Гамлета:  "Извините, Владимир Семенович...  "  Оказалось,  в
незакрытую машину  пробрался один из эстрадных администраторов, устраивающий
концерты на  стадионе  в  Севастополе.  Город  русской  славы  ждал  Муслима
Магомаева, а тот неожиданно уехал за рубеж.  Вот Гольдмана  и послали срочно
завербовать Высоцкого, который один может  спасти ситуацию. Предложил триста
рублей  за  концерт,  причем  всю  сумму  заплатил заранее. Так  и  началось
сотрудничество,   причем   Гольдман   всегда   согласует  сроки   поездок  с
администратором Таганки Валерой Янкловичем. На этот раз  - Донецк, Горловка,
Дзержинск, с утра (на одной шахте начали аж в шесть часов) и до вечера.
     Из Парижа они с Мариной в июне отправляются в Мексику, где она занята в
фильме  про  какой-то дьявольский  бермудский треугольник. Работа интересная
только с  одной  стороны  -  со  стороны моря.  Оттуда  Высоцкий  и  пишет в
развеселом настроении Ване Бортнику:
     "А  знаешь ли ты,  незабвенный  друг мой Ваня,  где я? Возьми-ка, Ваня,
карту или, лучше того - глобус? Взял? Теперь ищи, дорогой мой, Америку... Да
не там, это, дурачок, Африка.  Левее!.. Вот именно. Теперь найди  враждебный
США! Так. А ниже - Мексика. А я в ней. Пошарь теперь, Ванечка, пальчиком  по
Мексике вправо до синего цвета. Это будет Карибское море, а в него  выдается
такой  еще  язычок. Это  полуостров Юкатан  <...  >  На самом  кончике
Юкатана, вроде как типун на  языке, есть райское место  Канкун, но я не там.
Мне еще четыре часа на пароходике до  острова Косумель - его, Ваня, на карте
не иши, - нет его на карте, потому что он махонький,  всего,  как от тебя до
Внуково. Вот сюда и занесла меня недавно воспетая "Нелегкая".
     Здесь почти тропики. Почти - по-научному называется суб... "
     Эпистолярный азарт сменяется творческим. Замысел романа, уже замученный
долгими отлагательствами,  ожил -  и  так  вдруг  полезло,  прямо болдинская
осень!
     Начало  действия отнес прямо к семьдесят седьмому году - чтобы от жизни
не отставать и за уходящим временем не бежать. А отсюда сюжет двинется в обе
стороны  -  в предысторию героев и  в их  еще неясное  будущее. Немножко они
другого поколения - Тамара  Полуэктова  вообще с пятьдесят  четвертого года,
Колька и  Саша Кулешов лет  на  девять ее постарше.  Но, рисуя  их  прошлое,
конечно, свое  детство вспоминал. Обязательно надо что-то взять из себя - на
чистой выдумке  он уже пробовал писать,  но быстро пересыхала фантазия.  Тут
надо  уловить правильную пропорцию  вымысла и подлинности.  И ситуации нужны
такие, в которых любой читатель  хочешь не хочешь, а побывал. Скажем, первая
встреча с женщиной...
     "Совсем еще пацана брали его старшие ребята с собой к гулящим женщинам.
Были девицы всегда выпившие  и покладистые.  По  нескольку человек в очередь
пропускали они ребят, у которых это называлось - ставить на хор. Происходило
все  это  в  тире, на  Петровке,  где днем проводили  стрельбы милиционеры и
досаафовцы,  стреляли  из  положения  лежа.  Так что были  положены  на  пол
спортивные маты, и на них-то и ложились девицы и принимали однодневных своих
ухажеров  пачками,  в  очередь,  молодых   пьяноватых  ребят,  дрожавших  от
возбуждения и соглядатайства.
     - Да ты же пацан совсем, - говорила одна Кольке,  который пришел туда в
первый раз.
     - Молчи, шалава!  -  сказал тогда Колька как можно грубее  и похожее на
старших своих товарищей, прогоняя грубостью свой мальчишеский страх.
     Девица поцеловала его взасос, обняла, а потом сказала:
     -  Ну вот  и  все! Ты -  молодец. Хороший  будешь мужик,  -  и отрезала
очередному: - Следующего не будет. Хватит с вас! - встала и ушла.
     Запомнил ее Колька -  первую свою женщину, и даже потом  расспрашивал о
ней  у  ребят, да и не знали они -  откуда она и кто такая. Помнил ее Колька
благодарно, потому что не был он  тогда молодцом, а так... ни черта не понял
от волнения и нервности, да еще дружки посмеивались и учили в темноте:
     - Не так надо, Коля, давай покажем, как".
     С ним самим, конечно, ничего подобного не было. А  как было - он никому
не  рассказывал и рассказывать никогда не станет. Но суть была сходной, и ее
он  может  передать  только  вчуже,  только путем перевоплощения и ухода  от
реальности. И что  парадоксально - он до  сих  пор в чем-то остался таким же
пацаном по  отношению к женщинам. Как ни учили его цинизму с юных лет, так и
не  выучили.  Грязные  разговоры  о бабах  никогда  не  поддерживал.  Раньше
стеснялся, посмеивался за  компанию, а  теперь  даже начал обрывать тех, кто
похабщину  несет. На кой  черт  такая сексуальная  откровенность - тошнит от
нее.
     А литература,  проза - это дело  совсем  другое. Во-первых,  писатель с
читателем разговор ведет с глазу  на глаз,  доверительный  и добровольный. И
откровенность получается  как бы  взаимная  -  если  читатель узнает себя  в
герое.  Во-вторых,  любая  картина, в  том  числе эротическая,  имеет  здесь
дополнительный смысл, не сразу понятный даже самому автору.
     Но как писание прозы природно отличается от  стихосложения! Песня, стих
- они  рождаются при встрече  ума с душой, чувства  с мыслью.  ("Дельфины  и
психи", пожалуй, к поэзии ближе были  - все на интонации, на словесной игре.
)  А  роман  пишется  с  участием  всего  организма,  из  собственного  тела
приходится фигуры лепить. И без определенной  доли сексуального  возбуждения
ничего  тут  не  создашь,  не  будет чувственной  достоверности. Пишешь  эту
Тамарку - и почти в женщину превращаешься. А как иначе? Проститутка, которая
у  немца-клиента восемьдесят марок из бумажника ворует, вместе с  тем  может
грохнуться  в обморок, услышав,  что ее  возлюбленный  Саша  Кулешов  где-то
появился с другой женщиной. Чтобы такой контраст оправдать, надо из себя, из
своей глубины основательно зачерпнуть. В общем, разрезаешь себя на три части
и составляешь любовный треугольник. И этого  еще  мало. Надо  бы Тамаркиного
отца Максима Григорьевича, отставного тюремного надзирателя, изнутри понять.
Через  три года ему  предстоит помереть  - где-нибудь в восьмидесятом, когда
нам коммунизм обещали,  а  потом  заменили  Олимпийскими играми.  Что  будет
думать и чувствовать такой подлец в свои последние минуты?
     Да,   эта  работа   потребует  еще   много   затрат,  и   временных   и
энергетических.  От песни энергия скорее возвращается - всякий раз, когда ее
поешь людям и как  бы пересоздаешь,  убеждаясь,  что не устарела  голубушка,
живет и звучит. А романист, наверное, доплыв до финальной фразы, переходя из
авторов в читатели,  мгновенно всю энергетическую  сумму  на руки  получает,
целый капитал...
     По возвращении  на  материк Высоцкий записывает программу из нескольких
песен на телевидении в Мехико, ее показывают по тринадцатому каналу девятого
августа,  когда они  с Мариной  и ее детьми  уже  перелетели на  Таити. Этот
французский остров в  Тихом океане встретил  их громким голосом Высоцкого: в
порту  стоит теплоход  "Шота  Руставели", и из него  доносится магнитофонная
запись,  включенная  на полную  мощность. Рядом с  Таити  - остров поменьше,
Муреа, там они отдыхают до середины августа.
     Первый  знакомый, обнаружившийся  в Лос-Анджелесе, - Миша Барышников, с
которым  он когда-то встречался  в  Ленинграде,  потом в Москве  пытался ему
помочь по автомобильным делам. Виделись и в Париже - Миша к тому времени уже
перемахнул через океан. И не ошибся: танцует в американском балетном театре,
карьера движется блестяще,  а ему  еще и тридцати нет - все  впереди У  него
уйма смелых постановочных  замыслов, которые в Союзе и в голову бы не пришли
Да, хорошо мастерам дрыгоножества их язык всему миру понятен без перевода
     В Голливуде  они присутствуют на  съемках фильма "Нью-Йорк,  Нью-Йорк",
где репетируют Лайза Миннелли и Роберт де Ниро Потом Майк Медовой организует
вечер Высоцкого,  где  его  слушает  добрый  десяток звезд первой величины И
наконец - выступление в Лос-Анджелесском университете, для  которого он даже
приготовил маленькое вступительное слово по-английски
     В  Нью-Йорке Марина  и Высоцкий  размещаются  в  квартире  Барышникова,
который  устраивает  им  знакомство  с  самим  Бродским  Двадцатого  августа
происходит эта историческая встреча
     Бродскому тридцать семь,  пять лет назад эмигрировал  Диссидентом он по
сути никогда не был,  роль  гонимого навязала ему  власть,  учинив  над  ним
судебный процесс Весь мир был возмущен тем, что молодого талантливого  поэта
обвинили  в  тунеядстве  Кстати,  бессмысленно  и  безнравственно было  само
наличие  такой статьи  в советском  уголовном  кодексе поэт  ли, прозаик или
вообще ничего не пишущий человек в  принципе имеет право нигде не  работать,
ночевать под мостом и получать бесплатно миску супа в Армии спасения Но дело
не  в этом,  а  в  повышенном чувстве  внутренней независимости  -  вот  что
раздражало  в Бродском и тех, кто  довел  его  до суда,  и  тех,  кто  потом
создавал для него невыносимые условия.
     Он - абсолютный авторитет в поэзии Можно в принципе найти  человека, не
любящего,  скажем,  Пастернака,  но  усомниться  в  значении Бродского среди
приличных людей не позволяет себе никто, хотя отнюдь не каждый в состоянии в
его  стихах  разобраться Давид Самойлов сравнивал его  с  Пушкиным и однажды
сказал,   что   в   отсутствие  Бродского  русская   поэзия  вообще  всерьез
рассматриваться не  может  Многие сулят ему в недалеком будущем  Нобелевскую
премию. Встреча была назначена в небольшом кафе в Гринич-Вилидж. Когда они с
Мариной  к  этому  кафе  приблизились,  послышалась  русская  речь. Один  из
собеседников вдруг  резко сказал другому "Вы мне неинтересны" - и шагнул  им
навстречу. Он  и оказался Бродским. От кого же  это он только что отделался?
Да мало ли.
     Посидели втроем в кафе, потом в маленькой квартире
     Бродского.  Стихи  Высоцкого  он  слушал  внимательно,  не  обнаруживая
собственных эмоций. Потом произнес что-то доброжелательное о рифмах, о языке
- таким, наверное, и должен быть отзыв признанного мэтра. Сказал, что только
что прослушанное гораздо сильнее,  чем стихи  Евтушенко  и Вознесенского Это
Высоцкого  не  слишком  обрадовало,  ему такие вещи  никогда  не  доставляют
удовольствия К тому же по части рифм и языка Евтушенко и Вознесенский не так
уж слабы. Разница, наверное, все-таки в другом, но до вопросов философских с
первого раза пока не дошли.
     Потом   Бродский  прочел   им  собственное  стихотворение,   написанное
по-английски, а  на  прощание подарил маленькую  книжечку русских  стихов  с
названием  "В  Англии".  Такую  же  надписал для Миши  Козакова  и  попросил
передать ему в Москве (Козаков часто читает Бродского публично, не  объявляя
имени  автора и приводя  в  восторг тех,  кто знает, чьи  это стихи)  Марина
считает,  что  встреча прошла  замечательно  и что  отныне  можно  говорить.
Бродский признал Высоцкого настоящим поэтом.
     А  propos,  Пушкин хорошо  знает  поэзию Высоцкого.  Не  верите?  Тогда
слушайте. Приходит как-то Боря Хмельницкий  с невысоким  курчавым приятелем.
Ведут они  речь  о билетах на вечерний спектакль. "Тебе на одного?" -  Хмель
спрашивает. А тот ему в ответ "высоцкой" строчкой, с едва заметным акцентом:
"На одного - колыбель и могила".
     Оказалось, это  Майкл Пушкин  из английского города  Бирмингема. Знаток
русской классики - от однофамильца своего и до..
     Это  лето оказалось  богатым на  песни. Из Америки в  Европу привез три
"сибирские"  вещи. Две посвящены  Вадиму  Туманову  и навеяны долгими  с ним
разговорами: "Был побег на рывок... " и "В младенчестве нас матери пугали...
". Третья  -  веселая "Про речку Вачу и попутчицу Валю",  написана от  имени
бродяги, "бича", заработавшего  на приисках четыре тыщи и прокутившего их по
дороге в Сочи.
     По возвращении в Париж выступил на празднике газеты "Юманите": "Спасите
наши   души",  "Расстрел   горного  эха",  "Погоня",  "Кони  привередливые".
"Прерванный полет"  спел по-французски, в переводе Мишеля Форестье. А  через
пару  дней звонок из Москвы: Сева Абдулов  попал в жуткую аварию в  Тульской
области.  Высоцкий  немедленно  вылетает в  Москву,  оттуда  едет  в  Тулу и
самолетом привозит друга в столичную больницу.
     Театральный сезон начинается бодро и весело - с прицелом на предстоящие
гастроли:
     Париж к Таганке десять лет пристрастен:
     Француз - так театр путает с тюрьмой.
     Не огорчайся, что не едет "Мастер", -
     Скажи еще мерси, что он живой/
     Это  - из обширного поздравления "Юрию Петровичу  Любимову с  любовью в
шестьдесят его  лет  от Владимира  Высоцкого".  Каждый куплет  заканчивается
строкой "Скажи  еще  спасибо,  что  живой",  иногда с вариациями. "Театр"  в
приведенной  строфе произносится в один слог  - "тятр", это сугубо актерское
произношение   в  профессиональных   разговорах.   "Мастера   и   Маргариту"
Министерство  культуры на  вывоз не  утвердило,  но  "Гамлет" будет, а это -
главное.
     Тут же  исполнился "полтинник" Олегу Ефремову,  который семь  лет назад
был  по  высочайшему повелению изъят  из  "Современника" и  назначен главным
режиссером МХАТа, чтобы вытащить  старейший театр из затяжного маразма. Дело
оказалось непростым: Олег поставил конъюнктурную  пьесу  "Сталевары",  чтобы
бросить  кость  властям. Те кость  проглотили, но  развернуться Ефремову  не
дают,  репертуар  тщательно контролируют. У МХАТа огромная  труппа,  которую
следовало бы основательно подчистить, но попробуй тронуть некоторых народных
и заслуженных! Им  и играть  необязательно,  главное -  получать  зарплату и
числиться в академическом театре.
     В  поздравлении,  спетом  Высоцким  на  юбилее  Ефремова,   преобладает
интонация  сочувствия  и понимания. Сравнивая два театра, он обыгрывает свое
прошлое и шутя, играючи занимает мхатовскую сторону:
     Мы из породы битых, но живучих,
     Мы помним все - нам память дорога.
     Я говорю как мхатовский лазутчик,
     Заброшенный в Таганку - в тыл врага.
     Теперь в обнимку, как боксеры в клинче.
     И я, когда-то мхатовский студент,
     Олегу Николаевичу нынче
     Докладываю данные развед.
     Стихи  "на случай"  всегда  немного дурашливы,  здесь можно  как угодно
слова выворачивать - вместо "разведданные" сделать "данные развед" и прочее.
Больше  всего  смеются  над  каламбурами,  понятными  только  узкому  кругу.
Автокатастрофа,  в  которую  Сева  Абдулов  недавно попал, приключилась  под
городом Ефремовом, что просто напрашивалось на непритязательное обыгрывание:
     Здесь режиссер в актере умирает.
     Но вот вам парадокс и перегиб:
     Абдулов Сева (Севу каждый знает)
     В Ефремове чуть было не погиб.
     В этом месте, конечно,  Севины коллеги с хохоту  поумирали.  Но есть  в
незамысловатом  приветствии и  вполне серьезная мысль о том,  что творческая
конкуренция  может  и  не перерастать в личную, человеческую вражду.  МХАТ -
первый театр по официальной иерархии,  Таганка - неформальный лидер.  Так уж
сложилось, но места в художественном пространстве вполне достаточно для двух
театров и двух режиссеров. Пусть каждый идет своим путем, а там...
     Волхвы пророчили концы печальные:
     Мол, змеи в черепе коня живут.
     А мне вот кажется - дороги дальние,
     Глядишь, когда-нибудь и совпадут.
     Мхатовцы  ответили  просто  шквалом  аплодисментов  -  вот какова  сила
конкретного искусства! Может, и не надо мучиться над  придумыванием сюжетов,
изобретением символов и  аллегорий, а просто  зарифмовать ку