- и вот он снова Гамлет и Галилей.
     Политическая погода  заметно  начала портиться. Можно  даже  сказать  -
климат политический переменился. В январе исключают из Союза писателей Лидию
Чуковскую, в марте - Владимира Войновича. Давно выгнанный из всех творческих
организаций Галич ходит  по друзьям, поет прощальные песни  и  надеется, что
кто-нибудь от отъезда его отговорит.
     Но  главное  событие  года, а может, всего десятилетия  -  это изгнание
Солженицына. Всемирно известного писателя, нобелевского лауреата арестовали,
как урку, и в Лефортово привезли. И уже оттуда,  в порядке особой милости, -
в аэропорт. Пусть не  на Колыму, а во  Франкфурт-на-Майне, но  он же туда не
просился!  Помимо   права  на  убежище  есть  у  человека  еще  и  право  на
единственную  родину... И все  это  произошло почти  при  полном  равнодушии
сограждан.
     А где  мы были в этот момент, тринадцатого февраля? Играли, пели, народ
тешили...  Мы,  если  честно  сказать,  просто  не заметили  солженицынского
отъезда  - в  душе не  отметили, чтобы избежать ненужных страданий.  Мол,  у
самих  положение  шаткое. Но  ведь  акции против наших  коллег  имеют прямое
отношение к каждому из  нас, к  будущему культуры.  По  ком звонит  колокол,
спрашивается?.. Если  кто сейчас произнесет в ответ дурацкий каламбур "Обком
звонит в колокол", -  я такого идиота убью на месте. Не дети  мы уже с вами,
чтобы так  непринужденно  шутить по  любому страшному поводу.  Вот так  и  в
тридцать седьмом году равнодушно слышали, как соседа ночью забирают, а утром
шли  заниматься  своими маленькими  делами.  И постепенно  переставали  быть
людьми.
     В  середине  марта  Таганка  давала  спектакль  в  подмосковном  городе
Жуковском.  Публика там  интеллигентная,  искушенная  в авиаконструкциях,  в
поэзии,  в политике, во всем на свете.  И просто стыдно  было  потчевать  их
халтурой. "Антимиры" износились до дыр, и все  мы это чувствуем. Не какой-то
там  ворон  кричит  "А на фига?", мы  сами циниками окончательно заделались,
пропитались   "анафигизмом".   Пробовал   поделиться   этими   ощущениями  с
Золотухиным и Смеховым:
     -  Мы  ничего  не  понимаем   ни  в  экономике,  ни  в  политике...  Мы
косноязычны,  не можем двух  слов  сказать...  Ни  в  международных  делах..
Страшно подумать. И не думать нельзя. А думать хочется... Что же это такое?!
А они - эти - все понимают...
     Закрутил только  нервы  - и себе,  и другим,  а  к  ясности  никакой не
пришел. Ясность может прийти только стихом и песней.
     Мы все живем как будто, но
     Не будоражат нас давно
     Ни паровозные свистки,
     Ни пароходные гудки
     Иные - те, кому дано, -
     Стремятся вглубь - и видят дно, -
     Но - как навозные жуки
     И мелководные мальки...
     А рядом случаи летают, словно пули, -
     Шальные, запоздалые, слепые на излете, -
     Одни под них подставиться рискнули -
     И сразу кто в могиле, кто - в почете
     А мы - так не заметили
     И просто увернулись, -
     Нарочно, по примете ли -
     На правую споткнулись
     Жесткая песенка  -  и по тону,  и по  смыслу. Не  тяжела ли  будет  для
слушателей? А может быть, она только для себя, о себе...  Хоть речь в ней  и
на "мы"  ведется. Мы слишком удобно  в этой жизни  устроились.  Считаем себя
пострадавшими за  правду и  еще каких-то  лавров себе  за это требуем Хотим,
чтобы нашу правду нам разрешили. А если ее никогда  не разрешат? Искать надо
возможности нового, небывалого  риска,  а не способы  выживания. Конечно, не
каждому это по силам,  но если  уж эту силу в  себе  чувствуешь,  бесполезно
держаться за психологию ужа. Рожденный летать - ползать не может.
     Вот    так    в   себе    покопаешься,   покаешься   в   малодушии    и
непоследовательности  -  и  можно дальше  жить. Все пишется  из недовольства
собой, как только недовольство иссякнет - так и песни кончатся.
     А если еще глубже в себя заглянуть, увидишь: то, что происходит в душе,
по сути своей  не  зависит от внешних факторов.  Душа имеет  самостоятельный
ритм - периодическое чередование грусти и радости, отчаяний и  просветов. Ни
услех, ни деньги,  ни слава прямого влияния на этот ритм не имеют. Житейские
события могут только попадать в резонанс с ним.
     И ритм этот выше логики, сложнее смысла.  Все "да" и "нет", все "pro" и
"contra" ему подчиняются:
     Протопи!..
     Не топи!..
     Протопи!..
     Не топи...
     И нет конца этому спору с самим собой...
     Впереди  -  новая поездка  во Францию,  в  связи с чем  восьмого апреля
Высоцкого вызывают на собеседование  в Ждановский райком  КПСС. Удовольствие
сомнительное, но миновать  эту процедуру невозможно. Есть такое выражение  в
советском языке,  используемое  во  время  так  называемых  выборов  - "блок
коммунистов и беспартийных". Так и  видится единый тюремный блок,  в который
загоняют пассивную  толпу, состоящую как из  членов партии, так и из простых
людей. Будь  ты  хоть  трижды  беспартийный, а  в райком явись. И выслушивай
инструкцию  товарища  Зубова  о том,  что можно и чего нельзя в  Париже.  Не
исключены  идеологические  провокации.  И с  "бывшими нашими" советуют  быть
осторожнее, потому  что они все завербованы западными  спецслужбами. Все это
было бы смешно...
     В тот же день встретил в Шереметьеве  Марину, на следующее утро - у них
вдвоем  запись  на  "Мелодии", с оркестром под управлением Гараняна.  Больше
полутора часов  звучания -  это на двойной альбом потянет! Двадцать три вещи
спел сам, шесть - Марина. У нее получилось. Причем "Я  несла свою Беду... ",
"Так случилось - мужчины ушли... "- это понятно, песни от лица женщины. Но и
"мужские" песни  "Надо уйти", "Два красивых автомобиля" у Марины так  вышли,
что он сам теперь, пожалуй,  их исполнять не  станет.  Пусть ее  серебристым
тембром теперь звучит пронзительное сожаление: "Ты промедлил, светло-серый!"
     Еще  через   день  -  на  Студии   Горького  -  показ  песен  к  фильму
"Иван-да-Марья". Тут  особенно  дорог ему Соловей-разбойник, в  которого  он
перевоплотился со всей романтической страстью:
     Выходи, я тебе посвищу серенаду!
     Кто тебе серенаду еще посвистит?
     Сутки кряду могу - до упаду, -
     Если муза меня посетит.
     Муза фольклорная посетила  основательно, и песни образовали  прямо-таки
"фильм   в  фильме":  скоморохи,  солдаты,  Баба-яга,  Оборотень,   Водяной,
привидение -  все  запели его  голосом,  и  совсем  не похоже на ту нечисть,
которая водилась в  его песнях лет семь назад. Те сказочные песни во главе с
"антисказкой" про Лукоморье  были грустнее, суровее. Хотя тогда автор моложе
был.  Наверное, творческая  мысль идет не  вперед,  не  назад, а  по  кругу,
стремясь охватить тему со всех сторон, со всех возможных точек зрения.
     Таганке  исполняется  десять лет.  Хотя об  этом не пишут в прессе, те,
кому надо, эту дату - 23 апреля - знают без напоминания. За неделю до того -
премьера "Деревянных коней" по Федору Абрамову. Высоцкий в ней не участвует,
но вместе со всеми радуется, что деревенскую тему удалось-таки  протащить, а
там,   глядишь,    и   многострадального   можаев-ского   "Живого"    власти
реабилитируют. Абрамов - классный  мужик.  Был в  Ленинграде доцентом, писал
статьи о том, как неправдиво в литературе изображают сельскую жизнь. А потом
решил сам броситься на амбразуру, скинул лягушечью  шкуру доцента и сделался
чистым  писателем.  В  своей  правоте  убежден  абсолютно,  потому  умеет  с
чиновниками сражаться, доказывать, что его, а не их позиция патриотична.
     Сначала  было  даже  непонятно,  какую театральность  можно  извлечь из
абрамовских  повестей:  ну, рассказывают женщины о своей тяжелой жизни -  ни
динамики, ни юмора. Можаевский Кузькин в этом смысле - куда более игровой. А
вот  получилось   -  и  вышло   нечто  неожиданное.  Драма  утраты  русского
национального характера. И не только в колхозах этих чертовых дело, хотя и в
них тоже. Уходит  что-то ценное  и тонкое из жизни, пропадает навсегда. Ни в
каком МХАТе так Милентьевну никто не сыграл  бы,  как это сделала Демидова -
полная органика. И Славина  в Пелагее достигла апогея своего. И Ваня Бортник
роль ее мужа почти без слов слепил.
     Премьера   "Коней"  состоялась   аккурат   в  тот  день,  когда   театр
"Современник" въезжал  в новое здание  на Чистых  прудах. То  есть здание-то
старое, раньше в нем был кинотеатр "Колизей". Все мы его в детстве посещали,
хотя Высоцкому  и его  друзьям по Каретному  во всех  отношениях  ближе  был
другой кинотеатр с "римским" названием - "Форум". Короче, уже после премьеры
помчались поздравлять  коллег с новосельем. Любимов "Современник" не любит -
по многим  причинам:  и  за  творческую  бесхарактерность,  и за  повышенную
приспособляемость к советским  условиям.  Он  подарил  им живого  петуха  из
таганского   "Гамлета",   сопроводив  это  умеренно-ехидным  поздравительным
текстом.  У  Высоцкого каких-либо эмоций по  поводу  второго  драматического
театра Москвы и нет, пожалуй:  после перехода Ефремова "в отстающую бригаду"
МХАТа он, кроме "Своего острова" со своими песнями, там, кажется, и не видел
ничего.
     В ночь накануне юбилея  он пишет  шуточный "Театрально-тюремный этюд на
таганские темы", и о последней премьере в нем самые задушевные слова:
     Так с чем мы подошли к неюбилею ?
     За что мы выпьем и поговорим ?
     За то, что все вопросы и в "Конях", и в "Пелагее" -
     Ответы на историю с "Живым".
     Еще мы пьем за спевку, смычку, спайку
     С друзьями с давних пор, с таганских нар -
     За то, что на банкетах вы делили с нами пайку,
     Не получив за пьесу гонорар.
     Редеют ваши стройные ряды -
     Писателей, которых уважаешь, -
     Но, говорят, от этого мужаешь! -
     За долги ваши праведны труды
     Земной поклон, Абрамов и Можаич!
     Праздник начинается в полдень шествием со свечами, которые несут десять
актеров-основоположников, среди них - Демидова,  Славина, Хмельницкий. Потом
начинаются поздравления и подарки. Вознесенский презентует щенка-волкодава -
чтобы передавил всех врагов  театра. Михаил Давидович  Вольпин  сочиняет  по
этому  поводу надлежащий  экспромт ("Не  зря  театру в  юбилей  поэты  дарят
кобелей... " и т. д. ), свою строку  туда вписывает и Высоцкий. Вечером, как
всегда в этот день, идет "Добрый человек", несколько омраченный тем, что  во
время сцены свадьбы Золотухин получает в глаз пиалой от исполнителя роли Янг
Суна (жест совершенно  случайный и нечаянный!). Кровь пришлось останавливать
за кулисами, и Высоцкий переживает не меньше пострадавшего.
     Во  время капустника его "этюд" имеет заслуженный  успех, радуются все,
кто  там  воспет,  а сам он потом с особенной силой аплодирует Золотухину  и
думает  о  том,  какие  добрые слова  надо  будет ему  сказать.  А  то  ведь
дьявольские силы, которые руку с чашкой не туда направили,  так и рассорят с
другом...
     Буквально   на  день  выскочил  в   Ужгород,  где   начинает  сниматься
"Единственная  дорога"  -  советско-югославская  картина  о  событиях  сорок
четвертого  года:  немецкий  танковый  парк  стоял  без  горючего,  и  немцы
направили туда колонну  из двухсот или даже трехсот гигантских бензовозов. А
шоферами посадили  русских военнопленных,  приковав  их  к машинам цепями. И
сообщили партизанам: будете стрелять - машины взорвутся, и русские погибнут.
Сюжет нетривиальный. У  Высоцкого роль одного  из водителей  - Со-лодова. Он
ничего не говорит, но в своем  последнем  рейсе, перед гибелью, поет  песню.
После приглашения она сложилась сразу с финальным ударным двустишием:
     Мы не умрем мучительною жизнью -
     Мы лучше верной смертью оживем!
     Вот такая бешеная гонка! По возвращении в Москву за три дня - "Гамлет",
"Павшие",  "Жизнь  Галилея",  "Антимиры",  -  и  29  апреля  они  с  Мариной
отправляются по  проложенному в прошлом  году маршруту. Тогда,  помнится,  в
этот день уже въезжали в город Парижск - как  его обзывают некоторые русские
эмигранты.  Всплыли  в  душе  те  же  тревоги, надежды... Населенные  пункты
Белоруссии напоминают о строках, начавших сочиняться на этом шоссе. Цикл "Из
дорожного дневника" недавно передан Пете  Вегину, он - составитель альманаха
"День поэзии"  будущего года, очень надеется пробить  стихи к  тридцатилетию
Победы.
     Для  кинематографа   наработано  видимо-невидимо.  Даже  вспомнить  все
названия  трудно - впору завести себе литературного  секретаря, чтобы он все
это  держал в уме,  приводил в  порядок, перезванивался с кем надо. Говорят,
членам  Союза  писателей  такой секретарь полагается  по  статусу  -  только
платить  ему  писатель  должен из своих больших гонораров.  По  этой причине
секретари бывают только у немногих седовласых аксакалов, а простые  писатели
иногда фиктивно  оформляют себе в помощники кого-нибудь из знакомых, чтобы у
него  или  у нее  были стаж,  трудовая книжка  и  пенсия в будущем. Немногих
по-настоящему кормит проза, стихи  -  тем  более, но все-таки... Гражданских
свобод в нашей стране немного, но хоть одна  свободная профессия существует.
Бродского не смогли бы осудить за  тунеядство, будь у  него членский  билет.
Или  возьмем   пример  поближе:  Гарику  Кохановскому  красная  писательская
книжечка очень помогает дышать, и книжку стихов он выпустил два года назад -
в  серии  "Молодые  голоса",  между  прочим. Это  актеры стареют  быстро,  а
писатель вечно молод...
     Да, так проведем маленькую инвентаризацию кинопесен. "Мак-Кинли" -  это
девять баллад. "Иван-да-Марья" - это  песен двенадцать, если  не больше. Для
фильма Полоки  "Одиножды один" -  шесть,  и  еще будут. На рижскую  студию в
"Морские  ворота" дал  четыре  песни  морских...  Плюс  две непременно  надо
написать для говорухинской "Контрабанды". Итого  приличная цифра набирается,
целое войско. Слабо им все это запретить.
     Второй  Париж  оказался  спасительным  антрактом,  необходимой  паузой.
Понятнее становится и язык, на котором говорит  этот  город, и стиль здешней
жизни.  При  всей   внешней  оживленности  французов  между   людьми  всегда
существует  интервал, дистанция -  как  между  автомобилями.  Знакомство  не
обязывает  к сближению, душу  изливать друг  другу не принято. Каждый  занят
собой  и  своими делами. Но, может быть, для длительной и  масштабной работы
эта  прохладная атмосфера как  раз и хороша? В  музее Орсэ он задумывается о
том,  как  долго жили в большинстве  своем прославленные импрессионисты, как
основательно и  целеустремленно  раскрывали  свои миры. Конечно,  живопись -
совсем другое дело, но все-таки...
     Неожиданно его знакомят с  русским  художником Михаилом Шемякиным,  три
года  назад  уехавшим  из  Ленинграда, где  ему городские  власти  перекрыли
кислород. Длинный и худой, как журавль,  постоянно  облаченный в  спецодежду
собственного фасона:  кепка с  козырьком,  куртка, высокие  черные сапоги, -
этот богемно-эксцентричный Шемякин оказывается удивительно контактным. Сразу
вспоминает "Охоту на волков"  и высказывается о ней  нестандартно:  "Это как
картина, в которой есть  все. Классическая соразмерность". Недалеко от Лувра
у Шемякина мастерская, где он вместе с женой работает без остановки. Картины
у него очень непривычные, похожие на  него самого - большие, властные, но не
подавляющие.  Успевает  много  читать,  вообще  живет  в  мировой  культуре.
Противоречия между Россией и Западом для него вроде и не существует. Русскую
душевную широту, считает, вполне можно совместить с европейским разумом.
     Шемякин ко всему относится профессионально и  делово. Даже питье у него
словно подчиняется  графику.  Буквально  после первой  встречи с Высоцким он
купил приличный магнитофон, чтобы увековечить песни нового друга. У него нет
ни  малейшего  сомнения  в  том,  что эти  записи  будут нужны  людям  через
сто-двести лет. Как и его картины.
     Бедные  русские:  их  ставят все  время  перед неразрешимыми дилеммами,
загоняют  в  щель  между двумя жесткими  вариантами.  Там жить или  здесь? И
решение-то заранее проигрышное: либо  ты  нищий  раб в  Союзе, либо  убогий,
глухонемой  беженец  в  чужой стране. У  нас  академик  Сахаров,  сквозь вой
глушилок,  говорит  по  "вражескому" радио  о  праве человека  на  свободное
передвижение  по  планете. Так  его даже интеллигенция считает  сумасшедшим:
ишь, чего захотел! Не хватит на  всех валюты...  А может, заработаем? Почему
бы всем не повкалывать  на совесть лет десять, а на одиннадцатый год, может,
и деньги появятся. Здесь, конечно, о деньгах говорят и думают слишком много,
но зато все обеспечены. Чуть-чуть потолковал с домработницей: она бывала и в
Италии, и в  Швеции, и даже в Сингапуре. Есть работа - есть деньги,  хотя их
всегда  не  хватает.  Зато  стимул  постоянный,  концентрация энергии. Около
ювелирного  магазина на  бульваре Бон  Нувель прислушался к  разговору  двух
девушек. Одна, показывая  на какую-то "бранзулетку" в витрине, темпераментно
рассказывала подруге: мол, хочу заработать "аржан" и  эту штуку того, "аштэ"
-  купить.  А у нас такие же  девушки тратят  время и силы  на то,  чтобы за
сережками в Столешниковом полдня в  очереди  отстоять. У нас  не покупают, а
"достают" - непереводимое ни на какие языки понятие.
     Больше же  всего его ошеломило,  что приличные люди -  не миллионеры, а
просто многие из "среднего класса" - здесь обеспечены не до конца месяца, не
до  конца  года,  а пожизненно.  Кто  унаследовал  состояние  родителей, кто
толково  вложил свои  средства в банк, и очень многие работают не ради куска
хлеба, а  для  удовольствия и самоутверждения.  Ну а  чтобы народный любимец
свой гонорар тайком в конвертике получал, рискуя судебным процессом, - этого
не бывало ни с Бредем, ни с Брассансом.
     Почему  у нас в  России  такое болезненное отношение к  самой  проблеме
благополучия?  В  стране,  столько  оравшей  на весь мир о светлом  будущем,
никто, по сути, не верит в возможность нормальной человеческой жизни. А ведь
у нас столько пространства, столько ресурсов -  даже теперь, после того, как
полсотни  миллионов  людей  извели революциями и войнами. Живем  скученно, в
тесноте  и  обиде. Словно сбились все вместе  в  одну скособоченную  избу  с
окнами,  глядящими  в темный овраг, -  вот как выглядит наш расейский быт со
стороны...
     "Во хмелю слегка лесом правил я... " - крутится  в  голове, а правит он
теперь  (безо всякого  хмеля  -  упаси  боже!) бежевой лошадкой  "БМВ-2500".
Старушка "рено"  отправлена на заслуженный отдых.  В  Москву он возвращается
"какой-то не такой", как говорят  ему друзья и коллеги. Появилось внутреннее
спокойствие, даже умиротворенность. Надолго ли?
     Театр едет  на гастроли  в  Набережные  Челны -  город,  где производят
могучие  грузовики-КамАЗы.  Спектакли  идут,  конечно,  с аншлагом, и билеты
продаются с рук с огромной переплатой,  - по-иному не бывает. А когда первый
раз  шли в гостиницу, по  обеим сторонам улицы из  окон  магнитофоны гремели
голосом  Высоцкого.  Может  быть, кому-то такого  шума  хватило  бы  на  всю
оставшуюся жизнь. А  он смотрит на это дело трезво. Народная любовь -  штука
хорошая,  спору  нет. Но  она  состоит из  разных компонентов, тут  и  разум
народный, и дурь, и присущая  толпе  восторженность,  которая на что  угодно
может быть обращена. В момент, когда тебе что-то диктует вдохновенье, ничьих
мнений  просто  не существует, - бери тетрадь и записывай... А в промежутках
между  озарениями  все-таки думаешь еще об одном: как  говорил один товарищ,
надлежит внести в этот мир свои звуки.
     Высоцкому всегда хотелось, чтобы каждому от него "досталось" по  куску:
рабочему, крестьянину, интеллигенту. Перед  снобами никогда он не заискивал,
но  все же нужно  получить подтверждение своих мыслей у  людей образованных,
искушенных в  поэтических тонкостях,  ценящих, как и он,  ту  же Ахмадулину.
Прочитывают ли  они в его  песнях художестве