спортивный
рекорд. Наконец  можно  почувствовать  себя  профессионалом в  полном смысле
слова! А если  бы хоть  разок сыграть тут на киностудии по имени "Холливуд",
пусть  не  главную  роль. Английский можно подучить  -  или  озвучит  кто-то
другой,  им тут не привыкать  снимать  чужеземцев. Вся  жизнь могла бы тогда
начаться заново... Сорок один - возраст отнюдь не пенсионный. Тот же Бронсон
в  "Великолепной  семерке"  отличился,  когда ему  было  тридцать девять,  а
настоящей популярности достиг где-то к пятидесяти...
     Отмотаем мысленно назад все  наши киноленты, разрешенные и запрещенные,
целые и порезанные. Везде на экране - очень молодой человек,  никакие гримы,
усы, бороды и  костюмы не в состоянии замаскировать юношеское, порою детское
начало  в облике  Высоцкого. Пожалуй,  в Жеглове ему впервые удалось сыграть
взрослого мужика - может быть, потому что сюжет  дал возможность все диалоги
вести с позиции старшего -  командующего,  допрашивающего,  сажающего. И нет
там  у  персонажа  жены или  подруги  -  только  эпизодическая  спутница  на
празднике  в клубе.  А  то ведь рядом  с женщиной на  экране  он  - при всей
лихости  и бесшабашности  - непростительно  молод. Короче, очень  даже может
быть, что для своего подлинного киноамплуа  он еще только-только  созрел. Не
старость приходит,  а  именно зрелость. По  голливудским  стандартам у  него
ресурс еще  лет  на  двадцать имеется.  Достаточно спортивен,  к полноте  не
склонен, в инфарктах (тьфу-тьфу) пока не замечен. А  всеми имеющимися у него
недугами можно при хорошей медицине страдать хоть еще сорок лет.
     И кто сказал, что он с зеленой гадюкой навеки повенчан? Многие  деятели
искусства разводились с  "проклятой" как  раз  на  пятом десятке,  да  и  от
наркоты  в  Соединенных  Штатах лечат  вполне  успешно.  Это  у  нас принято
рассуждать по  принципу: горбатого могила  исправит, а  здесь  любая болезнь
считается не пороком, а бедой - помогать надо человеку, выручать его.
     К  тому  же  только после сорока вдруг  начинаешь  понимать  простейшие
законы  человеческих отношений. Сколько  эмоций, сколько  нервных клеток  мы
тратим на совершенно нелепые обиды! В песнях, стихах ты - царь, живешь один,
дорогою свободной  идешь куда влечет тебя свободный  ум.  Потому здесь у нас
план выполнен и перевыполнен. А зрелищное искусство - дело коллективное, где
кто-то кого-то всегда должен  обижать. Но ведь на то  нам и дан разум, чтобы
отделываться малой кровью, а не проливать ее сразу всю. Какие-то компромиссы
возможны и даже необходимы, если работаем не для себя,  а для  зрителя. И не
надо путать человека с  государственно-цензурной машиной. Когда Швейцеры его
позвали в  "Мак-Кинли", а потом так  все скверно обернулось, Высоцкому очень
хотелось обидеться и проклясть навеки эту режиссерскую чету. Но - сдержался,
а теперь вот на Дон Гуане прекрасно помирились,  именно потому что  ссоры не
было. В Америке вроде цензуры нет, но есть свои стандарты и барьеры,  прежде
всего коммерческие. За идею. тут люди не гибнут, но за металл - постоянно. И
враждуют, и хитрят, и предают друг друга. Хотя  нашего абсурда и  идиотизма,
наверное, нет.
     Между приступами  отчаяния приходит  порой  новое чувство уверенности и
всепонимания. Можно  ведь и не бросаться без толку эмоциями, а вкладывать их
полностью  в работу,  где они ой как  необходимы.  И в театре  в принципе со
всеми  можно  ладить  -  нет там заведомых  злодеев.  Расстанешься  с  ними,
отъедешь  за семь тысяч  верст - и  вспоминаешь только хорошее, всем хочется
привезти побольше подарков и добрых слов.
     Двадцать седьмого  января  Высоцкий  уже  в  Москве  играет  в "Поисках
жанра". Девятого февраля завершаются съемки "Места встречи",  а двенадцатого
-  премьера   "Преступления  и  наказания".  Спектакль   имеет  успех  -  не
сенсационный, не вызывающий, а  стабильно-спокойный. Свидригайлов в халате и
с гитарой, поющий "Она  была чиста, как снег зимой... ", выглядит совсем  не
эпатажно, как  будто  так и должно быть.  Любимов  использует  сложившийся в
зрительском сознании  образ Высоцкого  -  как  хорошо  знакомую цитату,  при
помощи которой  устанавливается человеческий контакт. Кто такой Свидригайлов
- это долго объяснять, а кто такой Высоцкий - известно сразу. И страшный мир
Достоевского  становится  понятным, ручным.  Раскольниковское  начало  не  в
каждом человеке есть (и слава  Богу!), а вот свидригайловская неприкаянность
свойственна многим, и во все времена.
     Объективно получилось как бы продолжение "Гамлета". Если молодой Гамлет
Высоцкого  на вопрос  вопросов отвечал  решительно: "Быть!" - то постаревший
русский  Гамлет  -  Свидригайлов,  промотавший  жизнь,   разбазаривший  свои
необъятные  силы, уже  окончательно  собрался  "в  Америку"  и  на  прощанье
проверяет:  а  вдруг все-таки еще можно остаться  на этом  свете? Много  нас
таких  в  этом  возрасте,  и  сам  Высоцкий  бывает  таков  - но только  вне
творческого пространства, где большая часть его души пребывает.
     Весной  выходят  две  большие  пластинки:  болгарский  диск "Баллады  и
песни",   записанный  здесь  на  "Мелодии"   (пока  только  на  экспорт)   и
"Нью-Йоркский концерт  Высоцкого" в США.  Немного терпения - будет в  каждой
советской семье  диск-гигант "Владимир  Высоцкий",  вовсе  необязательно для
этого умирать.
     До брошенного романа никак  руки не доходят,  а надо бы вернуться. Все,
что написано в песнях, можно еще раз прокрутить в прозе,  это как перевод на
другой язык. Многие  песни могут стать зернами романов, повестей или хотя бы
киносценариев, что тоже неплохо. А то другие приходят и пользуются. "Песенку
про мангустов" он, например, долгое время  не исполнял, а потом заметил, что
болгары ее  с особенным вниманием слушают и нахваливают. И вот по прошествии
небольшого времени появляется мультфильм болгарского производства, где сюжет
абсолютно соответствует песне: сначала люди призывают мангустов на борьбу со
змеями,  потом  отлавливают  и  ликвидируют  самих  мангустов,  потом  снова
наступает засилье змей... Или уж совсем древняя песенка из раннего периода:
     Передо мной любой факир - ну просто карлик,
     Я их держу за самых мелких фраеров, -
     Возьмите мне один билет до Монте-Карло -
     Я потревожу ихних шулеров!
     Я привезу с собою массу впечатлений:
     Попью коктейли, послушаю джаз-банд, -
     Я привезу с собою кучу ихних денег -
     И всю валюту сдам в советский банк.
     Незатейливый   такой  монолог.  Так  что  бы   вы   думали?  Венгерские
кинематографисты  отсняли   фильм  "Воробей  тоже  птица",  где  этот  сюжет
представлен ну  прямо  один к одному! Так вот и расклюют воробышки  по всему
свету   наши   оригинальные   идеи...   Запатентует  шустрый   Маркони  твое
изобретение, назовет его "радио", и доказывай потом, что это ты - Попов, что
первый беспроволочный телеграф - дело твоих рук и ума!
     Тот же Шекспир  - он что делал?  Возьмет новеллку итальянскую, распишет
по ролям - и вот тебе "Отелло" или "Ромео и Джульетта". И кто сейчас назовет
имена первых сочинителей историй про задушение африканцем оклеветанной  жены
и про совместное самоубийство двух веронских влюбленных?
     Напомнят  тебе твоего же персонажа - и он вдруг продолжает  свою жизнь.
Тот, который  в Монте-Карло  намыливался, китайские  события  комментировал,
требовал отобрать орден у Насера, - он ведь жив, курилка, продолжает следить
за мировой политикой и расширять свой и без того необъятный кругозор:
     Я вам, ребята, на мозги не капаю,
     Но вот он перегиб и парадокс:
     Ковой-то выбирают римским папою -
     Ковой-то запирают в тесный бокс.
     Там все места блатные расхватали и
     Пришипились, надеясь на авось, -
     Тем временем во всей честной Италии
     На папу кандидата не нашлось.
     Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, -
     Я б засосал стакан - и в Ватикан!
     Тут и февральские события в Иране под руку подвернулись:
     При власти, при деньгах ли, при короне ли -
     Судьба людей швыряет, как котят.
     Но как мы место шаха проворонили?!
     Нам этого потомки не простят!
     Шах расписался в полном неумении -
     Вот тут его возьми и замени!
     Где взять ? У нас любой второй в Туркмении -
     Аятолла и даже Хомейни.
     Ну, и конечно, коронный удар - это неисчерпаемая израильская тема:
     В Америке ли, в Азии, в Европе ли -
     Тот нездоров, а этот вдруг умрет...
     Вот место Голды Меир мы прохлопали, -
     А там - на четверть бывший наш народ!
     Да,  выросли мы  за эти годы  вместе  с  персонажем!  Уже не  отдельные
события  комментируем, а  мировой  исторический процесс  в  целом. И  за все
происходящее  готовы взять ответственность  на себя. Почему все так смеются,
слушая?  Потому что эти  идеи, этот пафос  когда-то всерьез пережили. Ведь с
детских лет  были уверены, что буквы  "СССР" постепенно  распространятся  на
весь глобус, и когда какая страна вступит в наш союз - это вопрос времени.
     Впервые  эта песня прозвучала в конце  марта  - после поездки в Ташкент
(три  дня -  девять концертов во  Дворце спорта "Юбилейный")  и до отлета во
Франкфурт-на-Майне.  Из этого города - долгий путь  в Кельн,  поездом  вдоль
могучего Рейна. В Кельне пел для работников советского консульства.
     Потом  перелет через Атлантику  -  и  два концерта в  канадском  городе
Торонто.   Отличная   русская   публика  собралась  двенадцатого  апреля   в
оздоровительном центре "Амбас-садор клаб". Очень всех оздоровили песни, и на
бис Высоцкий сымпровизировал  попурри из  старых песен: по два-три куплета в
убыстренном  темпе, начиная  с "Все  позади -  и КПЗ, и  суд...  "  и кончая
"Большим Каретным". Нисколечко не устарела эта  классика  за полтора десятка
лет!  На следующий  день - еще  один концерт в зале первоклассной гостиницы.
Человек шестьсот было,  многие  из  вчерашних слушателей  пришли  по второму
разу.  Вот  и эта заокеанская  страна освоена, сюда  еще не  раз можно будет
приехать.
     Таганке между  тем  исполнилось пятнадцать лет.  По  традиции  Высоцкий
слагает поздравительные куплеты на ту же мелодию, что пять лет назад. Юмор в
них немножко  натужный, мрачноватый. Обыграна  недавняя  история с  "Пиковой
дамой",  которую  в  обработке  Альфреда  Шнитке  Любимов  начинал ставить в
Париже,  с оформлением Давида Боровского. После того как в  "Правде" дирижер
Жюрайтис  по  команде  сверху  обругал  "искажение  классики",  это  дело  и
прикрыли.  Тут как ни шути - все  выходит  смех сквозь слезы.  Сильнее всего
хохотали  на  празднике  после  непритязательного куплета,  где  упоминалась
попытка  Любимова  поменять директора, когда  некоторое время  место  Дупака
безуспешно занимал Коган с Бронной:  "Хоть Коган был неполный  Каганович, но
он  не  стал  неполным  Дупаком".  И  все  же  сквозь   усталое  каламбурное
балагурство пробивается здесь новое желание - дожить до лучших времен:
     Придут другие, в драме и в балете,
     И в опере опять поставят "Мать",
     Но в пятьдесят - в другом тысячелетье -
     Мы будем про пятнадцать вспоминать.
     Что обидно, однако: через некоторое время, когда  в театре прокручивали
ленту  с записью праздничного  вечера и когда  дошла  очередь  до  Высоцкого
(помимо куплетов  он спел еще "Охоту с вертолетов" и "Лекцию о международном
положении"), - все  вдруг траурно  замолчали,  как  воды  в  рот  набрали. А
остальные номера  приветствовали бурно и  восторженно. В этот  момент добрый
настрой, с таким трудом достигнутый, рухнул, ощущение безнадежности вновь им
овладело. Добрался до Вадима и, как обиженный ребенок, ему жаловался:
     -  Представляешь  картину?  Видят себя на экране,  радостно узнают друг
друга. Появляюсь  я - гробовое  молчание. Ну что я  им  сделал?! Луну у  них
украл? Или "мерседес" отнял?
     В  принципе-то понятно:  Высоцкий  обошел своих  товарищей на несколько
кругов, как тот самый воспетый им гвинеец Сэм Брук, не "победил на площади",
по-цветаевски  говоря, не в  успехе обошел, а в степени самореализации. Если
даже  он сейчас  остановится  -  и то  им  в  пределах  жизненного  марафона
трудновато  будет сократить отставание. Когда  успех  большой, коллеги могут
отвести   душу,   критикуя,   подмечая   недостатки,   сетуя   на   извечную
несправедливость фортуны, припоминая  примеры  из прошлого: вот такой-то был
прославлен,  а где он  теперь?  А  высокая  степень самореализации  вызывает
зависть неосознанную, глубоко сидящую у каждого в печенках и прорывающуюся в
таком вот гробовом молчании. Это значит, что они и друг с другом стараются о
тебе не говорить. Как и друзья-поэты,  безуспешно  пытавшиеся тебе помогать.
Как все, кто своими  разговорами создает репутацию и престиж. Молчание -  не
золото,  это  страшный  радиоактивный  металл,  излучение  которого  убивает
незаметно.
     В  конце апреля выступал  в  Ижевске  и Глазове. Сначала  были  "Поиски
жанра"  вместе  с  Золотухиным  и  Межевичем,  потом работал один.  На  день
рождения  Марины  летал  в  Париж. В отношениях  их появилась  непреодолимая
напряженность.  Он  без  Марины  существовать  не  может,  ни  морально,  ни
физически - она мотор  его жизнедеятельности. И, конечно, законно претендует
на  монополию. Но... уж слишком  она права. А всякая правота урезает полноту
жизни, укорачивает ее.
     В  июне  Таганка  гастролирует  в  Минске.   Высоцкий,  отыграв   шесть
спектаклей, по нездоровью возвращается в Москву.  Вскоре он едет в Париж,  а
оттуда с Мариной  - в Италию. Наконец-то он в Риме, где, совмещая приятное с
полезным, выступает  по телевидению,  на  радио. Итальянский язык в звуковом
отношении очень близок к русскому: в отличие от  французского, английского и
немецкого  здесь имеется необходимое Высоцкому полноценное "р":  недаром  во
времена нашей  юности в речь  прочно  вошло  сочетание "ариведерчи,  Рома!".
Переведут Высоцкого и на язык Петрарки, а пока он оглашает  римский ресторан
имени  венецианского мавра Отелло славянскими  звуками  и  "Моей  цыганской"
по-французски...
     По  возвращении  на  родину  занятный  казус  приключился  в  аэропорту
Шереметьево.  На пограничном контроле требуют предъявить паспорт, а Высоцкий
нечаянно  достает целых два - по разным  разрешениям оформил в свое  время и
один оставил у  себя (а не сдал, как полагается  по нашим строгим  законам).
Один  из  загранпаспортов  у него отбирают, и подполковник Тимофеев отсылает
лишний  документ  в   ОВИР,  где  полковник   Фадеев  выносит  хладнокровное
распоряжение: "т. Карпушиной: в дело, для уничтожения. 17. 07. 79".
     За здоровьем Высоцкого  в последнее время присматривает Толя  Федотов -
реаниматор.  Года  четыре они уже  знакомы, не раз приходилось звонить среди
ночи, чтобы укол сделал или  еще как-то выручил: "Толян, приезжай!" Но  и он
Толе тоже приходил на помощь. Тот жил в коммуналке, и Высоцкий как-то  велел
ему  собрать  надлежащие  бумаги  и  в  подходящий  под  настроение  момент,
прихватив Толю и свой  французский диск  с надписью "Добра! На память от  В.
Высоцкого", нагрянул аж к заместителю председателя Моссовета.  Тот, заглянув
в бумаги, просит зайти через неделю.  Высоцкий, доигрывая роль до конца, так
разочарованно ему:
     - А-а... Через неделю... Значит, у нас с вами ничего не получится.
     А у начальника-то свой кураж:
     - Как вы можете, Владимир Семенович! Я сказал - значит будет!
     И точно - получилось.
     На гастроли в Узбекистан  Толя  сам попросился - оформили его  артистом
"Узбекконцерта" и включили в команду (как потом выяснилось, не зря) вместе с
Севой  Абдуловым,  Янкловичем,  Гольдманом  и Леной Аблеуховой  -  артисткой
разговорного жанра. Оксана прилетела отдельно, днем позже.
     Двадцатое  июля  -  Зарафшан.  Двадцать первое  - Учку-дук:  первые три
концерта  - по полтора часа, последний -  час с чем-то. Примерно  то же  - в
Навои.
     В  Бухаре рано утром  двадцать восьмого июля  приложился к зелью, да  к
тому  же еще пошел  на рынок и  какую-то дрянь съел.  Через  некоторое время
начал бледнеть, зеленеть. Заглянувший к нему Гольдман срочно тащит Федотова.
Высоцкий успевает проговорить:
     - Толя, спаси меня... Спасешь - буду считать тебя лучшим врачом в мире.
     И падает.  Глюкоза не  помогает. Дыхание  останавливается, за  ним -  и
сердце.  Федотов делает  инъекцию  кофеина прямо в сердечную мышцу.  Потом -
искусственное дыхание изо рта в рот.  Севе в это время  поручает массировать
сердце. Дело решают секунды.
     А еще говорят двум смертям не бывать! Вот и вторая клиническая  позади.
Ну что, надо к концерту готовиться?
     Но тут уж  его упаковали,  в  карман - записку (что  надо  делать, если
приступ повторится)  - и в  Ташкент, в Москву. А  там уже  он, по прошествии
нескольких дней, встречает в Домодедове свою команду...
     Впервые  за  долгое  время  театральные  каникулы  он  проводит  не  за
границей. Есть  на то свои причины. Пробовал отдохнуть в Сочи, где находился
Янклович, пробивший ему
     место в санатории "Актер". Да, здесь вам не Таити - возникли проблемы с
койко-местом  и  с талонами  на  питание! А  в  довершение  всего  - тут  же
ограбили. Залезли  через  балкон  в  номер,  украли  куртку,  джинсы,  зонт.
Документы,  правда, подбросили потом в  санаторий.  Так и вернулся в  Москву
несолоно хлебавши, да к тому же в квартиру  собственную смог без похищенного
ключа  проникнуть только при помощи слесаря-виртуоза, справившегося с хитрым
американским замком.
     Таганские гастроли в Тбилиси оказались сразу омрачены.  Для начала были
запланированы десять представлений "Поиски жанра", а состоялось только пять,
да и аншлагов  не  получилось.  А все дело  в том,  что организаторы выбрали
неудачное  место   -  дворец   спорта,   почему-то   у  местного   населения
непопулярный.  Настроение  ухнуло,  да  еще  кое-кто  во  время  задушевного
разговора  как-то очень  недобро  отозвался  о  его  стихах.  Что,  мол,  ты
рифмуешь:  "кричу"  -  "торчу"?  Надо,  дескать, пользоваться более сложными
рифмами.
     Абсолютно несправедливо.  Посмотрим,  что конкретно  имеется в  виду. У
Высоцкого в  его исповеди "Мне судьба - до последней черты,  до креста...  "
есть  период, где на  одном дыхании  проносятся двенадцать строк с рифмой на
"чу":
     Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
     Может, кто-то когда-то поставит свечу
     Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
     И веселый манер, на котором шучу...
     Даже если сулят золотую парчу
     Или порчу грозят напустить - не хочу, -
     На ослабленном нерве я не зазвучу -
     Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
     Лучше я загуляю, запью, заторчу,
     Все, что ночью кропаю, - в чаду растопчу,
     Лучше голову песне своей откручу, -
     Но не буду скользить словно пыль по лучу!
     Здесь  просто  немыслима  была  бы  рифма  приблизительная,  которой  в
принципе-то Высоцкий  владеет. Ну, там типа "Гоголю" -  "убогую", "лучших" -
"лучник"... А его составные и каламбурные рифмы сам Бродский хвалил - вот те
крест! Буквально  говорил, что сам не умеет такие штуки делать, как, скажем,
"в венце зарю"  - "Цезарю",  "людей,  пожалуй,  ста" - "пожалуйста". Да не в
рифмах тут, по-видимому, дело...
     Когда  пошли концерты в институтах, там  полные аудитории собирались на
Высоцкого. И в "Гамлете" игралось вполне вдохновенно.
     Пока он был в Тбилиси, в "Литературной  газете" наконец появился отклик
на  альманах  "Метрополь".  С весны тянулась  эта  история,  куда-то  тягали
участников,  прорабатывали. Двух  молодых  составителей  исключили  из Союза
писателей, куда они только что были приняты. В  знак протеста из Союза вышли
Вася  Аксенов  и Лиснянская с  Липкиным.  Альманах  в  итоге  опубликован на
Западе.  Обругать  его  свыше было  поручено функционеру Феликсу  Кузнецову,
который сделал это  с  надлежащим  советским занудством. Сдохнешь  от скуки,
пока добе