Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
"Маяку" вместо "Подмосковных вечеров" будут
каждые полчаса отбивать "Если друг оказался вдруг... "? Кстати, это было бы
совсем неплохо... А, ладно, встретим Марину, потом Новый год, а там,
глядишь, пойдет все по-новому...
На Беговой случается бывать не часто. Люсе его видеть тяжело, а дети
без него уже растут как чужие. Навестил Аркашу, когда тот заболел свинкой,
играли вместе в оловянных солдатиков. Разделили их на две армии, и мальчик
все никак не мог решить, какой половине отдать предпочтение. Встреча
отпечаталась в песне, не совсем детской, но что-то вроде того:
Нервничает полководец маленький,
Непосильной ношей отягчен,
Вышедший в громадные начальники
Шестилетний мой Наполеон.
Песни все больше начинают жить своей самостоятельной жизнью, отрываясь
от автора. Ему невмоготу, а они все веселей и замысловатее складываются.
Золотухин как-то рассказал про своего папашу, который в первый раз приехал в
Москву из Сибири и отправился за покупками. В душном, набитом людьми ГУМе
ему не понравилось, так он сунулся в "Березку". Народу мало, товаров много,
он уже тележку взял, а охранник на входе у него спрашивает: "Гражданин, у
вас какая валюта?" Прямо как у Булгакова в "Мастере и Маргарите", когда
Коровьев с Бегемотом в Торгсин заваливаются.
И вот этот Валеркин рассказ вдруг вспомнился и начал подробностями
обрастать. Мужичок приезжает в столицу со списком покупок, и этот список
постепенно превращается в гоголевскую, булгаковскую фантасмагорию:
Чтобы я привез снохе
с ейным мужем по дохе,
Чтобы брату с бабой - кофе растворимый,
Двум невесткам - по ковру,
зятю - черную икру,
Тестю - что-нибудь армянского разлива.
Рефрен все время варьируется, доходя до полного безумия в валютном
магазине:
Растворимой мне махры,
зять - подохнет без икры,
Тестю, мол, даешь духи для опохмелки!
Двум невесткам - все равно,
мужу сестрину - вино,
Ну а мне - вот это желтое в тарелке!
Почему-то именно в этом месте все давятся со смеху и даже спрашивали не
раз, что это такое - "желтое в тарелке". А он и сам объяснить не может. Были
когда-то консервы такие, на банке нарисовано нечто желтого цвета, в тарелке
лежащее... Что характерно, самые простые вещи оказываются самыми
таинственными. Ведь не просят объяснений по поводу "растворимой махры"... В
фантастической картине хорошо работает реальный штришок. Шаг от простого к
сложному сделать, как ни странно, легче, чем от сложного к простому.
Скажем, сколько мудреных разговоров об индусах и их религии. Он уже
шутил по этому поводу в "Песенке про йогов", но, видимо, не дошутил. Теперь
вот сложилась "Пе-сенка о переселении душ":
Кто верит в Магомета, кто - в Аллаха, кто - в Исуса,
Кто ни во что не верит - даже в черта назло всем, -
Хорошую религию придумали индусы:
Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.
Все религии в конечном счете сводятся к выяснению от-ношений со
смертью, а суть этих отношений - сумма прижизненных поступков:
Стремилась ввысь душа твоя -
Родишься вновь с мечтою,
Но если жил ты, как свинья -
Останешься свиньею.
Кое-кто говорит, что, мол, примитивно это: метемпсихоз- сложное учение,
но песня - не диссертация, а драматическое столкновение идеи с жизнью. Твоей
жизнью. А она, жизнь эта, так несуразна, порой безобразна до ужаса. Всегда у
нас найдется философское оправдание: дескать, я сложная творческая личность,
Бог и дьявол в моей душе борются, оттого моя раздвоенность, которую еще
Достоевский описал. Захотелось эту дешевую демагогию передразнить и вывести
на чистую воду:
Во мне два Я - два полюса планеты,
Два разных человека, два врага:
Когда один стремится на балеты -
Другой стремится прямо на бега
"Высоким штилем" на эту тему говорить невозможно: все сказано и
многократно повторено. И лишь поворот в сторону грубого простонародного
языка позволяет на это дело со стороны посмотреть:
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан - так и запиши!
Я воссоединю две половины
Моей больной, раздвоенной души!
Искореню, похороню, зарою, -
Очишу, ничего не скрою я!
Мне чуждо это Ё-мое второе, -
Нет, это не мое второе Я!
"Ё-мое" - это, конечно, смешно звучит, но песня имеет кое-какое
отношение и к моральному состоянию самого автора. Куда ни глянь -
раздвоение. По половинке себя разделил между двумя женщинами, между
актерством и песнями, между работой и горьким забытьем...
Как ни крути, есть два Высоцких. Одного знают и слушают тысячи, даже
миллионы незнакомых людей. Второй мучается, терзает себя и других, все время
ходит по краю и когда-нибудь сорвется окончательно. Останется ли тогда
первый - вот вопрос.
В театре все нормально - пока. В Одессе начали сниматься "Опасные
гастроли", для которых уже давно сочинены куплеты "Дамы, господа... ". ("Это
оказалось довольно трудно, чтобы и стилизация, и современность, и юмор, и
лесть, и шик, и элегантность, и одесское чванство", - как писал он
Юнгвальд-Хилькевичу. ) Будут и еше песни, причем музыку опереточного типа
сочиняет композитор Билаш. Как эксперимент это интересно.
Марина отбыла в Париж, а потом на съемки в Венгрию. Телефонные
разговоры становятся все взволнованнее и романтичнее. Девушки-телефонистки
уже не ограничивают их по времени, завороженно слушая, как "звезда" со
"звездою" говорит - и все ведь о любви! Ничего придумывать не надо - песня
слагается сама собой. И какая!
"Девушка, здравствуйте! Как вас звать?" - "Тома".
"Семьдесят вторая/ Жду дыханье затая...
Быть не может, повторите, я уверен - дома!..
Вот уже ответили. Ну здравствуй, это я!"
В феврале шестьдесят девятого пару раз попадал в больницу - сначала в
Институт Сербского, потом - в Люблино. Сложился уже определенный цикл с
почти предсказуемой периодичностью. Но возвращение в строй отнюдь не
означает настоящего возвращения к жизни. Запас прочности все убывает.
И Таганке нанесен очередной удар - не смертельный, но чувствительный:
Фурцева со свитой посмотрела "Живого" и окончательно поставила на нем крест.
От отчаяния Любимов взялся готовить к премьере спектакль "Мать" по Горькому.
Но в целом - корабль плывет. Назревает пятилетний юбилей, а в марте два
спектакля прошли по трехсотому разу. Сначала - "Антимиры", в которых
участвует Вознесенский, читая старые и новые вещи. После спектакля в
ресторане ВТО Высоцкий с Золотухиным затягивают "Баньку по-белому", Валерка
что-то приотстал, он продолжает один - с такой силой, что Вознесенский
восклицает: "Володя, ты гений!" Слова вроде не шибко редкие, а звучат
убедительно, поддержанные общим настроением. Этот театр его все еще любит,
несмотря ни на что...
Он поет для всей труппы и после трехсотых "Десяти дней" - целый концерт
получился. Ничто не предвещает грозы, но через два дня старое начинается
сызнова. Высоцкого нет на "Галилее", Дупак в очередной раз объясняется Перед
публикой, предлагает прийти первого апреля, что воспринимается как
неуместная шутка.
Уволить! По статье 47 "г", то есть с самой беспощадной формулировкой! И
больше в этих стенах ни слова о Высоцком!
Недавно он сочинил "Песенку о слухах", которая уже понемногу
тиражируется на магнитофонных лентах. Но про самый главный слух в ней не
говорится. А он заключается в том, что Высоцкий женится на Марине Влади. Не
по всей пока стране, но по Москве эта версия гуляет и, кажется, не лишена
оснований. Во всяком случае, в начале апреля они вместе смотрят
смонтированную копию "Сюжета для небольшого рассказа". При всей
интеллигентности режиссера Юткевича фильм получился не выдающийся: Антона
Павловича Чехова там довольно скучно играет Гринько - этот артист хорош
бывает только в руках Андрея Тарковского. Да и Марине неплохо было бы с
Тарковским поработать... Ладно, главное - почин сделан, и легендарная
колдунья предстанет перед советским зрителем как Лика Мизинова, говорящая на
русском языке, - уже немало!
Шестнадцатого апреля надо ложиться в больницу: Сме-хов организовал
лечение у Бадаляна - мол, этот корифей тебя приведет в порядок. Сколько
заботы со всех сторон! За день до того он все-таки звонит вечером в театр,
Золотухину. Узнает, что "Галилей" идет с Хмельницким.
Валера говорит: надо возвращаться. Что тут ответишь? Не знаю, может
быть, вообще больше не буду работать... Фини-та ля комедиа!
Свой пятый день рождения Таганка празднует без Высоцкого. Правда,
сочинил он кой-какие поздравительные репризы, их среди прочих приветствий
огласили. Через пять дней решился пойти к шефу.
Ситуация, конечно, дурацкая. Сколько длится уже эта лицемерная игра,
этот театр в худшем смысле слова... Любимову нужен Высоцкий, не нравится ему
Хмель в "Галилее": рисунок роли копирует правильно, покричать тоже умеет, а
вот насчет глубины...
Неправду говорят, что для Любимова все актеры - марионетки, а труппа -
кордебалет. Он умеет использовать солистов, знает цену личности. Когда актер
правильно работает телом - это хорошо, но если к тому же душа и ум включены,
это уже отлично. Любимов не "хорошист", он - "отличник", перфекционист по
натуре, а потому дорожит отличным материалом. Все у него идет в дело - и
резкая, доходящая до животности естественность Зинки Славиной, и нервная
пластичность Демидовой, и русская придурковатая открытость Золотухина, и
даже показная, высокомерная интеллигентность Смехова... Высоцкий - тоже
краска в этой палитре, не важно какая - черная, белая или там красная...
За три дня до прихода Высоцкого Любимов устроил разнос всей труппе по
поводу безобразного спектакля "Десять дней". Играли-то после юбилея - дело
житейское. Из-за этого учинять такой ор и кулаками по столу стучать?
Говорят, даже петуха пустил два раза, что отнюдь не случайно: все это был
спектакль не без задней мысли. Мол, и в отсутствие Высоцкого порядка нет все
равно, не он один нарушитель дисциплины и возмутитель спокойствия.
И вот акт второй. Любимов произносит долгое педагогическое нравоучение,
ставит Высоцкому в пример Золотухина, который не гнушается никакой работой,
приходит на первый зов, прислушивается к замечаниям. Кто же с этим спорит?
Приятно слышать такое про товарища. Но вот пошла сказка про белого бычка:
"Если мы вернем вас в театр, какие мы будем иметь гарантии?" А какие могут
быть гарантии, кроме слова?
- Ладно, вынесем вопрос на труппу пятого мая.
И оба понимают: еще не раз повторится то же самое, один будет то
играть, то срываться, другой - то выгонять его, то прощать. И так - до самой
смерти. Одного из двух.
Уже тринадцатого мая Высоцкий опять в "Галилее". Репетирует в "Часе
пик" (польская повесть, автор Ежи Ставиньский), разок выходит на сцену как
отец Павла Власова в горьковской "Матери" - не гнушается и скромными ролями,
это ли не свидетельство исправления? Совершает восхождение в "Добром
человеке" - после Второго Бога и Мужа дорастает до Янг Суна, которого прежде
Губенко играл. Роль безработного летчика дает возможность развернуться.
Особенно в сцене, когда Янг Сун теряет надежду раздобыть двести серебряных
долларов и снова получить место пилота. Он разгоняет всех гостей,
собравшихся на свадьбе, доводя напряжение до предела, а потом в полном
отчаянии поет: "В этот день берут за глотку зло, в этот день всем добрым
повезло, и хозяин и батрак - все вместе шествуют в кабак в день святого
Никогда... " Это зонг Брехта в переводе Слуцкого, но многие принимают за
натурального Высоцкого.
Но, положа руку на сердце, его больше всего сейчас интересует роль
поэта. Не другого поэта - этого уже достаточно наигрался и не очень
переживал, когда у него забрали "одного из Маяковских", - а себя самого.
Роль, которую он не играет, а исполняет - как свое призвание, может быть,
более важное, чем актерское.
Вправе ли он считать себя поэтом - теперь, когда столько всего
написано? Именно написано, а не просто спето под чьи-то магнитофоны. Не все
понимают, какая это работа, сколько сил вложено в простые эти строки...
Что характерно - песни все чаще теперь стали сочиняться как пьесы. Вот
история про солдатика, который, стоя на посту, взял да и выстрелил в своего
товарища, якобы приняв его за постороннего. Здесь в диалоге вся мизансцена
построена, две роли - два голоса:
"Рядовой Борисов!" - "Я!" - "Давай, как было дело!"
"Я держался из последних сил:
Дождь хлестал, потом устал, потом уже стемнело...
Только я его предупредил!.. "
Потом этот Борисов продолжает рассказ, уже не к следователю обращаясь,
а к залу:
"...На первый окрик "Кто идет?" он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал "Кончай дурить!"
Я чуть замешкался и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул - и выстрелил в упор"
Правда слегка приоткрылась, но Борисов еще продолжает врать
следователю:
"Был туман - узнать не мог - темно, на небе тучи, - Кто-то шел - я
крикнул в темноту"
Теперь как бы поворот сценического круга - следователь со своим
кабинетом отъезжает назад, а Борисов, переменив интонацию с жалостливой на
решительную, признается зрителям, что год назад, работая в шахте, он с
приятелем крепко повздорил из-за девушки, и вот теперь, когда они оказались
вместе на военной службе, нашел способ рассчитаться с соперником. Тот же
рефрен звучит теперь по-новому: "Чинарик выплюнул - и выстрелил в упор".
Выстрел. Занавес. Вот такой спектакль. Сам придумал, сам поставил, сам
сыграл три роли - и Борисова, и его соперника, и следователя.
А премьера "Хозяина тайги" большой радости не принесла, хотя после
показа картины в Доме кино съемочную группу торжественно награждали
представители МВД. Золотухин как персонаж положительный получил именные
часы, Высоцкому - почетная грамота за активную пропаганду работы милиции. С
такой формулировкой по крайней мере можно смело людям в глаза глядеть. Но,
откровенно говоря, Рябой не получился: нет характера и песня веселая сбоку
торчит. Говорят, режиссер специально Высоцкого тушил, уводил в тень. Да нет,
самому не надо было за эту роль браться. Бог не фраер, и всегда так
получается: чем мельче цель - тем труднее ее достичь.
Вообще после "Вертикали" дела киношные пошли явно под гору: Брусенцова
порезали, Бродского посадили под арест, что еще там будет с "Опасными
гастролями" - не ясно. Как штурмовать кинематографический Олимп, если даже к
подножию его тебя не подпускает охрана?! Каждые два года об этом болезненно
напоминает Московский кинофесшваль, на котором мировые звезды радостно
общаются с Советскими конъюнктурщиками и чиновниками. Марина туда, конечно,
приглашена, и даже с сестрами, которые по этому поводу в Москву прилетели.
Вечером у Абдуловых предстоит дружески-семейный ужин.
Днем же Марина должна быть на большом официальном приеме. Сбор
участников у гостиницы "Москва". Они приходят туда вместе. Марина
представляет его разным французам, итальянцам и японцам, сообщая, что он
тоже артист кино. Все улыбаются, полная идиллия. Сели в автобус - и вдруг:
"Где ваше приглашение?" Безликий человечек в сером костюме просит его пройти
к выходу. Марина пытается ему что-то объяснить, но, право же, лучше не надо.
В Рос-сии жить - по-волчьи выть, и мы тут привыкли к любому хамству, но
когда тебя в присутствии любимой женщины так сортируют, отделяют от
импортной "белой кости" - это уж чересчур. Махнул рукой растерянной Марине,
не догадавшейся с ним вместе выйти, проводил автобус взглядом... И куда
теперь? Нет, на этот раз удержимся... Неужели из-за такого пустяка...
Выпил-то всего ничего и даже смог добраться до Абдуловых, хотя и
поздновато. Присоединился к общему веселью, но вскоре пришлось выскочить в
коридор. В ванной наклонился над раковиной, которая вдруг стала покрываться
чем-то красным. Кровь... Откуда она взялась? "Скорая помощь" и дорога в
Институт Склифосовского запомнились неотчетливо. Говорят, в горле сосуд
лопнул, оттого он крови много потерял, но все-таки удалось задержать его на
этом свете. Еще бы несколько минут - и полу-чил бы пропуск на ту сторону.
Только пропуск-то этот не врачи подписывают, они лишь подтверждают решение
того, с кем художник играет в "русскую рулетку". Сколько раз уже поставлено
на "красное-черное", точнее, на "жизнь-смерть". И каждая ставка делит
прожитую жизнь пополам, оставляя надрез на душе. Нет у него другого способа
обновиться, отбросить сделанное и сыгранное, выйти к новым темам. Может
быть, Марина сумеет вступить в эту игру на его стороне. А то слишком легко с
ним прощаются некоторые. Говорят, два красивых артиста академических
театров, практически с Высоцким незнакомые, этак солидно излагали кому-то из
наших таганских две версии. Одна - что Высоцкий принял французское
гражданство, другая - что у него рак крови. Причем с явной завистью: как,
мол, на это смотрит таганский коллектив, да и зачем Марине этот Высоцкий...
Все же наградил Бог августом. Рассказывал Марине о том, как снимался у
Турова в фильме "Я родом из детства", а она вдруг сообщает, что у ее отца
белорусские корни. Он сразу за телефон:
- Витя, я хотел бы к тебе приехать вместе с Мариной Влади, показать ей
твою Беларусь.
От станции Барановичи - прямо к Турову, к съемочной площадке. Оттуда
вдвоем отправились погулять вокруг озера Свитязь, только не удалось даже
здесь укрыться от широких народных масс. Марина, укутанная в русский
народный платок, выглядит неброско и не похожа ни на какую Влади. (Кстати,
такая пластичность, способность к метаморфозам - вернейший признак таланта.
А вот красавицы типа Ларионовой и Скобцевой в перевоплощении не сильны. ) Ну
и сам он так демократично смотрится в своей кепочке и в простой куртке
(роскошный кожаный подарок из Парижа, естественно, дома остался). И вот
приближается группа товарищей, но не автографов просят, а почему-то
поднимают базар: как, мол, не стыдно вам выдавать себя за знаменитых
артистов!
Это даже не смешно. Потом выяснилось: кто-то из группы успел разболтать
про приезд Влади с Высоцким, и эта весть разнеслась среди жителей
Барановичей и Новогрудка, проводящих тут часы свои воскресные. Ну и люди,
мать их... От такого идолопоклонства ни проку, ни удовольствия. Прав был
Александр Сергеич: "Поэт, не дорожи любовию народной... "
Провели ночь на сеновале, но потом все-таки в гостиницу перебрались.
Катались в лодке по Неману и по маленькой речке Березе... Песни сочинились,
хоть гитары и не было под рукой. Первая мгновенно выросла из самого названия
фильма "Сыновья уходят в бой". Потом у костра Туров между делом заговорил,
что хороша была бы тут еще песня о потере боевого друга. Через несколько
часов она уже готова:
Почему все не так? Вроде - все как всегда:
То же небо - опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода...
Только - он не вернулся из боя.
А для "Песни о Земле" фильм лишь поводом, трамплином послужил. Вот
масштаб! В кого только не приходилось перевоплощаться, а в целую планету,
всю ее боль через себя пропустив, - это в первый раз:
Как разрезы, траншеи легли,
И