мню, чтобы "неуды" бывали часто.  Как
правило, все получали удовлетворительные оценки. И тем  не  менее  отдельные
слушатели не  смогли  учиться  в  академии  и  бросили  ее.  Правда,  каждый
последующий набор был сильнее предыдущего. Рос  уровень  подготовки  будущих
красных офицеров Генштаба, росли и требования к ним. А  некоторые  слушатели
оставили академию только потому, что не выдержали  холодного  скептицизма  и
несколько иронического отношения  к  ним  со  стороны  профессуры,  а  также
возненавидели медленно изживавшуюся преподавателями  схоластику  в  обучении
или сочли, что они и без  того  сумеют  принести  пользу  истекавшей  кровью
Советской России. Среди  последних  были  и  настоящие  самородки,  например
Василий Иванович Чапаев, не окончивший первого курса.
     Мне шел в то время 22-й год. Большинству же слушателей было лет по 25 -
30. Многие служили еще в  старой  армии,  в  том  числе  офицеры,  считавшие
военное дело своей профессией на всю жизнь и  желавшие  получить  как  можно
более прочные познания. Это порождало энтузиазм в отношении  к  занятиям,  в
тех  трудных  условиях  совершенно  необходимый.  В  политическом  отношении
слушатели были весьма  сознательными  людьми.  Коммунистов  насчитывалось  с
самого начала не менее трех четвертей коллектива, а в  дальнейшем  их  число
все время росло.
     Однако я хорошо помню, что в нашем наборе имелись также левые  эсеры  и
эсеры-максималисты, а примерно  \64\  каждый  шестой  являлся  беспартийным.
Поступать в академию  приехало  человек  500.  Приняты  были  приблизительно
каждые два из пяти. В феврале 1919 года создали еще одно учебное отделение и
набрали дополнительно человек полтораста. Они окончили обучение позже нас. В
1919/20 учебном  году  порядок  набора  повторился.  Человек  250  составили
старший курс, обучавшийся с осени до весны,  а  с  зимы  до  лета  занимался
младший курс. В 1920/21 учебном году кроме "старших" (с  опытом  гражданской
войны) и "младших" (не имевших опыта)  появился  третий  параллельный  курс.
Таким образом, год от году академия росла.
     Современный офицер, знакомый с постановкой дела  в  теперешних  военных
академиях и в училищах, вряд ли сумеет в полной мере представить  себе,  как
мы тогда учились. Даже  самое  детальное  описание  не  передаст  всех  черт
тогдашней учебной  жизни  в  ее  неповторимом  и  суровом  своеобразии.  Это
касается, впрочем, не только академии. Когда приехали кандидаты в слушатели,
а потом остались на учебу уже просто слушатели, понадобилось общежитие.  Нас
устроили в доме неподалеку от храма Христа-Спасителя. Мы не раз видели толпы
верующих, направлявшихся в храм по православным праздникам. Замечая, как они
стучали зубами в морозные дни, мы машинально оглядывались в своих  комнатах,
соображая, что бы такое можно  было  еще  бросить  в  печку,  но  ничего  не
находили. Стояли одни кровати, а другой мебели почти  не  было.  Поэтому  мы
охотно ходили на разгрузку дров, так как знали, что вернемся с поленьями под
мышкой. Вообще же все дневные часы, кроме обеденных, мы тратили на учебу.
     Что касается обеда, то он  по  тому  времени  считался  роскошным.  Нам
выдавали на день два фунта хлеба, несколько золотников сахару, пшенную  кашу
и воблу. Два-три раза в неделю ели мы даже мясо, чаще всего конину.
     В аудиториях мест не хватало. Поэтому слушатели торопились занять  себе
на скамье место. Порой в  одном  углу  комнаты  чертили  рельефы,  в  другом
анализировали схему битвы при  Бородино,  в  третьем  изучали  факультативно
немецкий язык, а в четвертом заседавшая там хозяйственная  комиссия  решала,
стоит ли давать  в  общежитие  слушателю  тумбочку.  В  этих  аудиториях  мы
ежедневно слушали по четыре лекции  и  проводили  еще  по  два  практических
занятия. После того как на черном рынке  предприимчивый  завхоз  \65\  купил
гимназические учебные пособия, дело пошло лучше.
     Библиотекой мы располагали немалой. Только пользы от нее было  немного.
Бывшее достояние Охотничьего клуба, она щедро дарила  читателю  сведения  об
отличии пуделей от борзых или о методике ловли рыбы  на  удочку  по  способу
Аксакова. Когда же появлялись привезенные от букинистов  книги  по  военному
делу, их следовало записывать на свое  имя  как  можно  скорее,  потому  что
увидеть их снова уже никому не удавалось: большинству  слушателей  был  чужд
"буржуазный предрассудок" возвращать книги в библиотеку. Надеяться  на  одни
записи лекций было нельзя. В аудиториях зимой стоял порою такой  холод,  что
даже в варежках записывать было трудно. Некоторых выручала хорошая память. И
все же мы обрадовались,  когда  заработала  академическая  типография  и  мы
получили на руки программу курса и литографированные наставления по тактике,
топографии и военно-административному делу.
     Сначала я учился в академии с ноября 1918 по май 1919 года. В то  время
руководство академии частенько посылало людей в канцелярии разных управлений
и ведомств и всеми правдами и неправдами  добывало  подручные  средства  для
ведения занятий: карандаши, циркули, карты,  бумагу.  Макеты  изготовляли  в
мастерских, нередко при прямом участии слушателей, среди которых было  много
бывших рабочих, мастеров на все руки. Писали на оберточной бумаге, на  обоях
или между строчками  на  страницах  старых  книг.  Возьмешь,  бывало,  такую
запись.  Перед  тобой  лежит  гимназическая  хрестоматия,   и   ты   читаешь
стихотворение Фета:
     Бледен лик твой, бледен, дева! Средь упругих волн напева Я  люблю  твой
бледный лик. Под окном, на всем просторе, Только море, только  в  море  Волн
кочующий родник.
     На четных страницах книги между печатными строчками записана  лекция  о
битве Ганнибала и римлян при  Каннах.  На  нечетных  страницах  -  лекция  о
материальном  обеспечении  современной  дивизии  в  наступлении.  Начальство
торопилось, фронты требовали командиров, учебный  план  был  жестким,  и  мы
проходили сразу военные дисциплины в объеме  программы  юнкерских  училищ  и
высший \66\ курс  военных  наук  для  слушателей  академий,  причем  как  бы
нескольких: Генерального штаба, общевойсковой, артиллерийской и т. д. Четкое
разделение по специальностям было проведено гораздо позднее, хотя и  вначале
отдельные  группы  слушателей  комплектовались  с  разными   военно-целевыми
установками.
     Весной начинались занятия в поле,  на  Ходынке.  Мы  не  ограничивались
аудиторным разбором схем, нарисованных  мелом  на  доске.  Лекции  по  общей
тактике заняли в поле что-то  около  двух  недель.  Несколько  дней  уделили
разведке и глазомерной съемке местности  (для  инструментальной  не  имелось
пособий).
     Уже в апреле 1919 года  20  человек  отбыло  на  Восточный  фронт.  Нас
известили также, что в самое ближайшее время человек 30 будет направлено  на
Южный фронт. Посылали в соединения  и  части  (реже  -  в  подразделения)  с
довольно высокими назначениями, но, когда те, кто уцелел, снова  встретились
осенью 1919 года, выяснилось, что почти никто не получил на месте повышения,
а  большинство  потом  попало  на  более  низкую  должность  либо   испытало
бесконечные перемещения с одной должности на другую. Я (читатель,  возможно,
заметил) попал в ряды благополучного меньшинства.
     Тяжелые условия учебы и работы закаляли крепких  духом.  Уже  первый  и
второй выпуски дали ряд высококвалифицированных  командиров,  прославившихся
еще в то время. Упомяну о таких известных военачальниках, как Павел Дыбенко,
Иван Федько,  Василий  Соколовский,  Борис  Фельдман,  Иван  Тюленев,  Семен
Урицкий, Леонид Петровский. Немало  толковых  специалистов  выпустил  и  так
называемый восточный отдел, учрежденный в 1920 году. Им руководил  лично  А.
Е.  Снесарев,  вообще  сыгравший  огромную  роль   в   развитии   советского
востоковедения, не только военного, но и  как  отрасли  исторической  науки.
Правда, слушателей из этого отдела я знал хуже,  так  как  они  поступили  в
академию  на  два  года  позже  меня   и   еще   вследствие   некоторой   их
обособленности:  изучая  дополнительные  дисциплины  (специальную  географию
стран Азии и восточные языки), они имели  особую  сетку  учебных  часов,  не
совпадавшую с нашей. Восточники очень гордились своей  профессией.  Одни  из
них занимались арабским языком, другие  -  турецким,  третьи  -  персидским,
четвертые - китайским, пятые - японским. Ряд выпускников этого  отдела  \67\
работали в дальнейшем советскими военными  советниками  в  Китае.  Они  были
приглашены туда Сунь Ятсеном.
     Все последующие годичные экзамены и  зачеты  "академиков"  обставлялись
весьма торжественно, но в 1919 и  1920  годах  они  были  очень  деловитыми.
Особенно торопились весной 1920 года, когда два  курса  целиком,  да  еще  с
несколькими  преподавателями,  направили  в  армии   Южного,   Юго-Западного
фронтов. Зато не в будничной обстановке прошел торжественный вечер по случаю
начала работы академии.
     Как учебное заведение академия стала действовать с 24 ноября 1918 года,
а официальное открытие ее состоялось 8 декабря. Среди других выступлений мне
особенно запомнилась  короткая,  но  очень  теплая  и  проникновенная  речь,
произнесенная тогда Яковом Михайловичем Свердловым, который  дал  напутствие
будущим красным командирам и штабным работникам.
     Что я вынес из академии? Очень многое. Жизнь моя сложилась так,  что  я
не сумел получить систематического среднего образования.  Однако  все  годы,
насколько помню.  я  тянулся  к  знаниям,  хотел  расширить  свой  кругозор.
Возможность   приобрести    военное    академическое    образование    прямо
соответствовала моему желанию стать кадровым военнослужащим,  посвятить  всю
жизнь Красной Армии. И я с жадностью ухватился за  сбывающуюся  возможность.
Пусть занятия прерывались,  пусть  были  они  недостаточно  организованными,
пусть не всегда давали тогда нам то, что более всего требовалось в  условиях
гражданской  войны.  Ни  в  коем  случае  я  не  хочу  недооценивать  школу,
пройденную мной зимой и весной 1918, 1919,  1920  и  1921  годов.  Напротив,
скажу прямо, что участника боев под Казанью отделяла от  помнащтадива-14,  а
затем от помнаштадива-4 и 6 огромная дистанция. Иногда я задумываюсь и задаю
себе вопрос: что дало мне больше, практика сражений на полях той  войны  или
академическая теория? И не могу ответить на  этот  вопрос.  И  то  и  другое
переплелось и слилось воедино.
     Я видел, например, под Казанью, как много  значит  высокий  боевой  дух
воинов, их сознательность,  их  преданность  своему  делу,  их  политическая
стойкость. А спустя полгода постигал в ходе  учебных  занятий,  сколь  важно
руководить этими же бойцами достаточно квалифицированно, как  много  зависит
от умелого командира, и  вспоминал  при  \68\  этом  Говоркова.  Прошло  еще
несколько месяцев, и я убедился, наблюдая за  А.  К.  Степинем,  что  теория
неразрывно связана с практикой, что в трудных условиях нашего отступления на
юге в июне 1919 года менее талантливый начдив, чем Степинь, мог бы  погубить
очень много людей.
     Семен Михайлович Буденный - исключительно одаренный  красный  командир,
выросший в огне сражений гражданской войны, - явился  во  многом  новатором,
руководя крупными кавалерийскими соединениями. Сплошь и рядом  он  и  другие
военачальники 1-й Конной армии опрокидывали шаблонную теорию ведения  войны,
навязывая белым невыгодные или непривычные для них условия  боя.  Значит  ли
это, что здесь всякая военная теория  исчезала  и  все  зависело  только  от
природной сметки? Ничего подобного. Конечно, без сметки  не  обойдешься.  Но
речь шла, по сути, о неприменимости устаревших  теоретических  положений,  о
замене их  другими,  новыми.  Вот  эти-то  новые  взгляды  и  вырабатывались
практикой действий 1-й Конной.  И  когда  я  совмещал  услышанное  ранее  на
лекциях с увиденным на фронте летом 1920 года, то  еще  раз  убеждался,  что
ведение войны - это и наука и искусство, причем искусство сложное, требующее
не только максимальной отдачи и использования природных способностей,  но  и
серьезных знаний, а также творческого их применения.
     Вот мы прорвали польский  фронт  под  Бердичевом.  Блестящая  операция,
рассчитанная на одновременное поражение противника в рамках крупного  театра
военных действий сразу на фронте и в глубоком тылу.
     А вот Львовская  операция,  развернувшаяся  через  какиенибудь  полтора
месяца:  горькая  неудача,  связанная  с  рядом  факторов,   среди   которых
определенную роль сыграли и ошибки военно-оперативного  характера.  А  разве
Западный фронт, наступавший в то время на  Варшаву,  действовал  безупречно?
Когда его командующий М. Н. Тухачевский  стал  начальником  нашей  академии,
слушатели не раз обращались к нему за  разъяснениями  о  случившемся.  И  из
самих ответов Михаила Николаевича все мы  видели,  что  нарушение  некоторых
законов  ведения  войны  (необходимость  прочной  связи  тыла   с   фронтом,
правильное и  налаженное  обеспечение  войск,  умелое  использование  ошибок
противника, концентрация сил на  главном  направлении)  сказалось  на  общей
неудаче тогдашнего наступления. И опять я убеждался: руководство войсками  -
это искусство! \69\
     Я не стал бы в то время мало-мальски толковым военачальником, не пройдя
через горнило боев в течение трех кампаний 1918 -  1920  годов.  Но  полагаю
также, что из меня не вышло бы ничего путного и  в  случае,  если  бы  я  не
получил  достаточно  серьезной  военно-теоретической  подготовки.   Особенно
понадобилась она позднее, в период боев в  Испании,  в  финскую  кампанию  и
Великую  Отечественную  войну.  Здесь  опять  теория  и  практика  оказались
неразрывно связанными. Обе они не стояли на месте, развивались, шли  вперед,
и снова не раз вспоминал я уроки прошлого, иногда для того, чтобы  прямо  их
использовать, иногда - чтобы лишь оттолкнуться от них,  а  нередко  -  чтобы
поступить уже совсем по-другому.
     Очень многое зависело от того, кто и как конкретно читал нам  лекции  и
вел занятия в академии. Скажу сначала об общем впечатлении  относительно  ее
преподавателей, которое сохранилось в моей памяти с тех  пор.  Преподаватели
были разными. Одни из них являлись, по-видимому,  опытными  командирами,  но
читали лекции плохо. В академию они попали по  приглашению  Реввоенсовета  и
теперь передавали слушателям те  знания,  которыми  обладали,  служа  еще  в
старой армии. Другие были способными лекторами, но не для данной  аудитории,
где  вместо  привычного  для  них  избранного  офицерства  рядом  с  бывшими
офицерами сидели вчерашние рабочие  и  крестьяне,  многие  с  весьма  слабой
общеобразовательной подготовкой.  Выли,  конечно,  и  такие,  которые  умели
устанавливать контакт с аудиторией, освещали вопросы популярно  и  в  то  же
время научно, поэтому и пользовались они  всеобщим  уважением  и  любовью  у
слушателей.
     Резкое недовольство слушателей вызывала подчеркнутая аполитичность ряда
преподавателей. Пресловутый тезис "армия вне  политики",  которого  все  еще
придерживались многие из них, был для нас совершенно неприемлемым.  Как  это
"вне политики", когда идет гражданская война? Как это "вне  политики",  если
сама война есть не что иное,  как  продолжение  политики  иными  средствами?
Беззубое, "надклассовое" отношение к военному делу служило и  могло  служить
только врагам трудящихся. Я бы не  сказал,  что  такие  преподаватели  очень
быстро  перевоспитывались.  Их  консерватизм  сохранялся   довольно   долго.
Например, на первом году обучения  лекции  на  социально-экономические  темы
вообще не планировались,  считались  факультативными.  \70\  Посещать  такие
лекции было не обязательно. Тем не менее их посещали все с большим желанием.
Разве  можно  оторвать  от  политики  людей,  связанных  с  ней  всей  своей
деятельностью и смыслом самого существования?! От нас не требовали на первом
курсе сдачи зачетов по общественным дисциплинам, но вникали мы в них  глубже
и основательнее, чем в любую отрасль военного дела.
     Упорядоченной системы лекций социально-экономического цикла в то  время
еще не имелось. Многое зависело здесь  попросту  от  наклонностей  и  уровня
познаний лекторов, приглашаемых со стороны по инициативе  партийной  ячейки.
Постепенно, однако, дело налаживалось. В  1919  году  мы  уже  слушали  курс
лекций по марксизму (читал комиссар академии В. Н. Залежский) и курс  лекций
по внешней политике и  тактике  революционных  боев  (читал  видный  деятель
революции Н. И. Подвойский).
     Занятия  по  этим  предметам  нередко  отменялись,  то  изза  занятости
лекторов, то из-за внезапных общих выходов  на  заготовку  дров.  Слушатели,
желавшие приобрести систематические знания, посещали  Пречистенские  рабочие
курсы. В 1920 году к нам приходили также лекторы, направляемые МК  РКП  (б).
Они выступали с докладами по текущему моменту или  на  важные  теоретические
темы.
     Из лекторов, читавших курсы социально-экономического цикла в 1921 году,
я запомнил нескольких. Политэкономию вел А. А.  Богданов.  Врач,  экономист,
политический деятель,  в  прошлом  большевик,  он  со  времени  столыпинской
реакции начал отходить от  ленинских  позиций.  За  путаницу  в  философских
вопросах В. И. Ленин в своем труде "Материализм и эмпириокритицизм"  подверг
Богданова  резкой  критике.  В  20-е  годы   Богданов   интенсивно   занялся
медицинской деятельностью. Он был директором Института переливания крови.  А
в  академии  Богданов  излагал  вкратце  содержание  собственных  работ   по
политэкономии.  Изъяснялся  он  довольно  туманно,  насыщая  лекции  сложной
терминологией, не всегда понятной слушателям.
     Курс истории читал Н. М. Лукин-Антонов. В  основном  он  рассказывал  о
Французской  буржуазной  революции   конца   XVIII   века.   очень   образно
характеризуя ее видных представителей Марата, Робеспьера  и  Дантона.  Лукин
вступил в большевистскую партию еще в начале века  и  активно  участвовал  в
работе  московской  парторганизации.  Однажды  он  случайно  узнал,  что   я
распространял в 1913 году большевистскую \71\ газету "Наш путь", к  созданию
которой Николай Михайлович имел прямое отношение. Он долго расспрашивал меня
о моей жизни и интересовался,  не  хочу  ли  я  учиться  на  руководимом  им
факультете общественных наук в Московском университете. Но я отказался. Меня
влекла служба в РККА.
     Слушали  мы  также  курсы  лекций  по  Конституции  РСФСР   и   военной
психологии. Первый курс лекций освещал, по сути дела, теорию  государства  и
права.  Второй  был  любопытен  постановкой  вопроса  о  психологии  широких
народных масс во время революций и крупных войн. Оба курса  читал  профессор
М.  А.  Рейснер.  Лекции  его  были  интересны,  но  по  содержанию  сложны,
малодоступны.
     Исторический материализм преподавал нам Б.  И.  Горев.  От  его  лекций
веяло порой меньшевистским  душком,  особенно  когда  он  излагал  вопрос  о
диктатуре пролетариата. Мы  понимали  это  при  всей  недостаточности  нашей
подготовки, и не случайно. Положение на фронтах,  пролетарское  движение  за
рубежом, практика "военного коммунизма", повседневная жизнь партии - вот что
занимало нас в первую очередь. Естественно, что мы реагировали  очень  остро
на все, не совпадавшее с партийной линией.
     Лекции по военным дисциплинам с самого начала были поставлены несколько
лучше. Зимой и весной  1919  года  первому  курсу  читали  тактику,  штабную
службу, историю военного искусства, артиллерию, инженерное дело,  топографию
и военную администрацию. Кроме того, некоторые слушатели ввиду недостаточной
общей подготовки посещали еще общеобразовательные занятия. Объем  сообщаемых
нам знаний  нарастал  с  каждой  неделей,  а  в  мае  состоялись  выезды  на
тактические учения. Главным недостатком  занятий  была  их  оторванность  от
событий того времени. Нам очень  хотелось,  чтобы  преподавате