не  потерпим
поражения и что она лишь затянется на несколько  лет.  Капитуляция  же  есть
признание поражения. Я считаю, что мы не потерпели  бы  поражения,  если  бы
император не отдал приказа сложить оружие".
     Говоря это, японец гордо вскинул  голову,  но,  встретив  наши  улыбки,
потупился. После некоторого молчания он продолжал: "Что  касается  отношений
между Японией и СССР, то раньше они были неустойчивыми, временами  хорошими,
а иногда плохими, хотя Япония и СССР не  имели  агрессивных  намерений  друг
против друга (я привожу его выражения дословно). В  дальнейшем  отношения  с
Японией будут зависеть только от СССР.  Япония  хотела  бы  иметь  дружбу  с
Советским  Союзом,  так  как  России  и  Японии  легче  иметь  дружественные
отношения, нежели Японии, с одной стороны, Англии и Америке - с другой".
     Здесь японский генерал опять сделал паузу  и  посмотрел,  какой  эффект
произвело  на  нас  это  "дипломатическое"  заявление.  "Япония   во   время
русско-японской войны 1904 - 1905 годов и во время интервенции 1918  -  1922
годов в Сибири действовала под влиянием Англии и Америки, но  отнюдь  не  по
своему убеждению", - продолжал он, нетерпеливо повернувшись к переводчику  и
внимательно вглядываясь в наши лица.
     После перерыва Мацумура дал подробные сведения о  времени  формирования
дивизий Квантунской армии; об организации японского  генерального  штаба  (в
его втором отделе во главе с  генерал-лейтенантом  Арисуэ  Советским  Союзом
занималось пятое отделение, которым руководил полковник  Сираки,  Англией  и
США - шестое отделение,  Китаем  -  седьмое  отделение);  о  работе  военной
академии; о деятельности разведки; об организации армии Маньчжоу-Го во главе
с марионеточным императором Пу И (17 августа Генри Пу И был задержан  вместе
со своей свитой и интернирован на Мукденском аэродроме). \448\
     Слушать и затем перечитывать показания японского генерала  о  действиях
Красной Армии было довольно  любопытно.  То,  что  нам  было  уже  известно,
представало перед нами еще раз. Нагляднее были видны наши отдельные просчеты
и  крупные  успехи.  Отчетливее  были  заметны  плоды  той  работы,  которую
проделали воины Советских Вооруженных Сил  в  целом,  1-го  Дальневосточного
фронта в частности.
     Тем  временем  сухопутные  войска  продолжали  продвигаться  вперед   и
принимать  капитуляцию  японцев.  Местами  приходилось  еще  вести   бои   с
разрозненными группами  смертников  и  диверсантов.  К  концу  августа  было
полностью закончено разоружение капитулировавшей Квантунской армии  и  войск
марионеточных сателлитов Японии. Было  пленено  около  600  тысяч  солдат  и
офицеров,  взяты  большие  трофеи,   освобождены   Северо-Восточный   Китай,
Ляодунский полуостров, Южный Сахалин, Курильские острова и Северная Корея до
38-й параллели, причем наши войска ворвались сначала даже в Сеул, но  затем,
в соответствии с имевшимся соглашением, оставили  его  и  отошли  к  северу.
Стремительный бросок советских войск лишил японцев  возможности  осуществить
тактику "выжженной земли", и мы с  удовлетворением  смотрели  на  оставшиеся
целыми и сохранными дома мирных жителей.
     Советские Вооруженные Силы, разгромив Квантунскую армию Японии, вписали
еще одну яркую  страницу  в  славную  летопись  своих  побед,  содействовали
установлению долгожданного мира, освобождению ряда угнетенных  империализмом
народов Дальнего  Востока  и  подъему  бурного  национально-освободительного
движения в странах Южной и Восточной Азии, обеспечили безопасность советских
рубежей.

КОГДА ОТГРЕМЕЛИ ВЫСТРЕЛЫ...

     После капитуляции. - На митинге. - Чанчунь, Мукден и Дальний. - У  стен
Порт-Артура.  -  Как  погиб  генерал   Кондратенко.   -   Помощь   китайским
коммунистам. - Промелькнул сентябрь, и...
     Меня нередко спрашивают: как отнеслись наши войска к сообщению  о  том,
что 6 и 9 августа на Хиросиму и Нагасаки упали  американские  атомные  \449\
бомбы? Как отразились эти  события  на  операциях  советских  войск?  Отвечу
коротко: почти никак! Во-первых, ни в какой связи с нашими планами  разгрома
Квантунской армии трагические происшествия в Хиросиме и Нагасаки  не  стоят.
Во-вторых, истинные результаты взрывов не были  в  точности  известны  в  то
время даже самим американцам, а японцы, естественно, нас не информировали.
     Скоро после взрывов 6 и 9 августа,  когда  весь  мир  узнал  о  деталях
случившегося, наш народ охватило чувство взволнованного удивления. Как бы мы
ни относились ко вчерашнему  врагу  -  японским  вооруженным  силам,  каждый
понимал, что прямой военной необходимости в использовании атомных бомб у США
не было; что делу присуща совсем иная подоплека. Так же думал и  я.  И,  как
теперь  это  стало  доподлинно  известно,  все  мы  не  ошиблись   в   своих
предположениях.
     Существует поговорка: конец одного  дела  -  это  начало  другого.  Она
вполне применима в данном случае. Кончалась вторая мировая война. А правящая
верхушка США уже подумывала об установлении своего мирового  господства.  Но
как быть с Советским  Союзом,  вынесшим  на  себе  основную  тяжесть  второй
мировой войны,  и  с  его  победоносной  армией?  Как  быть  с  завоевавшими
невиданную популярность социалистическими  идеями?  И  американская  реакция
становится на путь  устрашения,  начинает  размахивать  "атомной  дубинкой".
Позади лежали годы борьбы с фашистским  блоком,  а  впереди  -  долгие  годы
"холодной войны". Запугать нас и  весь  мир  -  вот  истинная  цель  атомных
бомбардировок в начале августа. Стоит ли  говорить,  что  из  этой  затеи  у
американской реакции ничего не вышло? Но  горько  думать,  что  сотни  тысяч
людей, мирных японских  жителей,  явились  первой  жертвой,  принесенной  на
алтарь  "холодной  войны"  ее  заокеанскими  пропагандистами,   инициаторами
налетов на Хиросиму и Нагасаки.
     После того как началась капитуляция японских  войск,  выстрелы  гремели
все реже и реже. Отдельные  группы  диверсантов  еще  продолжали  вредить  и
пакостить,  но  серьезной  угрозы  они  не   представляли.   Регулярные   же
подразделения Квантунской армии сопротивлялись теперь  только  там,  где  не
было получено распоряжение о капитуляции. Таких  глухих  уголков  оставалось
все меньше и меньше.
     Время от официальной капитуляции до подписания Японией соответствующего
акта, то есть две недели (конец \450\ августа -  начало  сентября),  было  у
меня в основном заполнено бесконечными разъездами. Маршруты их пролегали  во
всех  направлениях:  и  в  Хабаровск,  где  располагалась   ставка   маршала
Василевского; и на командный пункт фронта, который 28 августа  я  перевел  в
район Муданьцзяна; и в Ворошилов-Уссурийский, "базовый" город нашего фронта;
и  в  Харбин,  ставший  на  время  своеобразным  центром  фронтовой  военной
администрации в Маньчжурии. То приходилось  осматривать  трофеи  (а  двигало
мною  далеко  не  простое  любопытство,  но   и   соображения   военного   и
экономического порядка), то участвовать в допросе пленных  из  числа  высших
чинов, то принимать парад войск фронта по случаю победы, то (что я  делал  с
особым  удовольствием)  встречаться  с  делегациями  трудящихся  как  нашего
Приморья, так и Маньчжурии.
     25 августа соединения 25-й армии освободили в  корейском  городе  Сейян
(Сиань)  заключенных,  содержавшихся  японцами  в  концлагере.   Среди   них
оказалось 16 довольно видных военных  и  административных  деятелей  Англии,
Голландии и США, в разное время попавших к японцам в плен. Все они проявляли
неподдельную  радость  по  случаю  освобождения  и   благодарили   советских
офицеров, но в принципе относились к нам по-разному.  Одни  появились  здесь
недавно и были по-своему честными  служаками,  исполнявшими  в  меру  сил  и
способностей возложенные на них обязанности.  Другие  жили  в  Юго-Восточной
Азии или на Дальнем  Востоке  еще  с  довоенных  времен,  представляя  собой
типичных  колониальных  дельцов  и  администраторов.  Их  изможденные   лица
говорили о многом. И дело  заключалось,  конечно,  не  только  в  физической
усталости или болезнях. Плен давит на человека морально, заставляет о многом
задуматься, поразмыслить, задать себе сотни вопросов и  самому  ответить  на
них. Одна лишь мысль о том, что ты в плену, угнетает больше всего.
     Когда я беседовал с нашими, советскими людьми, вырвавшимися,  например,
из немецко-фашистского плена, то не раз слышал от них подобные высказывания.
И вот теперь, наблюдая за людьми, освобожденными, так  сказать,  из  другого
плена и происходившими из другого социального мира, видел в них  в  какой-то
степени примерно то же, при всем отличии взглядов на жизнь.  По-видимому,  в
этом тяжелом, мучительном явлении "плен" кроется нечто постыдно-удушающее  в
общечеловеческом смысле данного слова. Однако все зависит от того, как повел
себя человек дальше, попав в руки врагов. Даже самое  безнадежное  положение
пленного не может \451\ лишить его возможности сопротивляться. И тот, кто не
дрогнул в трудную минуту жизни, а  встретил  ее  как  боец,  кто  не  сдался
внутренне и продолжал бороться с врагом, того Родина не забывает, а  считает
своим  верным  сыном,  своей  верной  дочерью,  преданными   великим   идеям
социализма. (Понятно, что здесь я имею в виду советских людей.)
     Обо всем этом я думал, когда смотрел  на  упомянутых  выше  шестнадцать
деятелей, освобожденных от японского плена нашими  воинами.  Признаюсь,  что
они  интересовали  меня  с  чисто  психологической  точки  зрения,  в  плане
сопоставления буржуазной идеологии с коммунистической. Но беседовать на  эту
тему мне с ними не привелось. Нужно было как можно быстрее решить  вопрос  о
передаче   пленных,   являвшихся   гражданами   союзных   нам   держав,    в
соответствующие органы, ведавшие  отправкой  их  на  родину.  Проблема  была
решена оперативно, хотя повозиться со всякими  деталями  дела  мне  пришлось
немало.
     Для контраста расскажу о том, как в конце августа  я  принимал  пленных
японских генералов. Они были доставлены в  район  полевого  управления  1-го
Дальневосточного фронта,  находившегося  в  восьми  километрах  юго-западнее
Духовской, в полной форме, при всех регалиях и при холодном оружии.  Сначала
генералы держались очень робко. Но потом, когда  их  пригласили  за  стол  и
стали разговаривать с ними спокойно и корректно, они осмелели.
     Первое, о чем они заговорили, касалось оказания всем  японским  пленным
медицинской помощи и  обеспечения  их  одеждой  и  продуктами.  Эта  просьба
произвела на меня самое благоприятное впечатление. Генералов  заверили,  что
их солдаты будут снабжаться не хуже, чем  в  Квантунской  армии.  Тогда  они
перевели  разговор  на  вопрос  о  судьбе  своих  семей.   Главная   просьба
заключалась в том, чтобы не оставлять семьи в Маньчжурии, где  к  ним  очень
враждебно относится местное население. Не сможет ли  советское  командование
отправить их в Японию? И нельзя ли, на худой конец, чтобы семьи сопровождали
генералов  в  плен?  Учитывая,  что  вопрос  о  семьях  в  общем-то   сугубо
человеческий, мы постарались и его разрешить достаточно позитивно.
     В целом проблема пленных оказалась весьма сложной. С 9 по 31 августа на
1-м Дальневосточном фронте  в  плен  взято  257  тысяч  вражеских  солдат  и
офицеров и 43 генерала. К 10 сентября цифра возросла до  300  тысяч,  в  том
числе 70 генералов, из которых 13 принадлежали к  армии  \452\  Маньчжоу-Го.
Всю эту массу людей нужно было обеспечить продовольствием (своего им хватило
ненадолго), квалифицированным  медицинским  обслуживанием,  обмундированием,
решить вопросы об их временном размещении и еще многие другие.  По  наиболее
крупным и важным вопросам мы получали указания, а  все  остальные  вынуждены
были решать на месте, причем незамедлительно.
     Среди тех советских военных врачей, кто  оказывал  пленным  медицинскую
помощь,  заслуживает  особого  упоминания  Аркадий  Алексеевич  Бочаров.  На
протяжении всей войны он работал хирургом на фронте,  причем  большую  часть
времени являлся главным хирургом 5-й армии. Когда в мае 1945 года  последнюю
перебросили в Приморье и включили в  состав  1-го  Дальневосточного  фронта,
подполковник медицинской службы А. А. Бочаров оказался таким  образом  одним
из моих подчиненных. В  5-й  армии  о  нем  ходила  добрая  слава.  Раненые,
нуждавшиеся в хирургическом вмешательстве, стремились, если  это  как-то  от
них зависело, попасть в руки Бочарова.
     Но я хотел бы здесь подчеркнуть, что Бочарову и его сотрудникам могут и
должны быть  благодарны  не  только  наши  воины,  а  и  солдаты  и  офицеры
Квантунской армии. Советские военврачи честно выполняли свой гуманный долг и
на поле боя, и в тылу, и в лагерях для военнопленных, в том числе  японских.
Тысячи и тысячи последних получили в те недели квалифицированную медпомощь и
выражали неподдельную признательность за это.
     Незабываемое впечатление произвел на меня митинг в  Харбине  по  случаю
победы. 3-го сентября я прилетел в этот город, чтобы  на  месте  решить  ряд
вопросов,  связанных  с  экономическими  и   административными   проблемами,
вставшими теперь перед нами. Вслед за мной вторым самолетом сюда прибыли  А.
М. Василевский, Главный маршал авиации А. А. Новиков, маршал авиации  С.  А.
Худяков, маршал артиллерии  М.  Н.  Чистяков  и  другие  военачальники.  Нас
встретил А. П. Белобородов, войска которого отвечали  за  порядок  в  районе
Харбина.  Мы  отправились  на  ипподром  смотреть  трофеи,   захваченные   у
Квантунской армии. Особое внимание  привлекли  длинноствольные  дальнобойные
пушки.  Из  них  японцы  собирались  обстреливать  Владивосток,   Хабаровск,
Благовещенск и другие советские города.
     Митинг состоялся на следующий  день.  Площадь  Харбинзинзя,  украшенная
флагами, была переполнена. Здесь \453\ находилось  около  20  тысяч  русских
жителей города, а также много маньчжур и китайцев. Открывавший  митинг  Т.Ф.
Штыков  предоставил  слово  представителю  советских  войск   генерал-майору
Остроглазову, который рассказал о крахе Квантунской армии и  о  той  великой
роли, какую сыграл во второй мировой войне  Советский  Союз  и  его  народы.
Каждое слово воспринималось слушателями с жадностью. Ведь то, что  всем  нам
давно было известно, для них являлось, пожалуй, откровением. Немного,  очень
немного правдивых вестей  доходило  до  харбинцев  в  годы  войны.  Японская
пропаганда преподносила все в искаженном свете. А  теперь  они  собственными
ушами слышали то, что ранее попадало к ним в виде туманных  сообщений.  Свои
мысли и чаяния местные жители излили в речах,  горячих  и  взволнованных  до
предела. От интеллигенции города выступил  юрист  Бердяков,  от  молодежи  -
Людмила Захарова-Пенжукова, от духовенства - архиепископ Нестор. Затем  речи
произносили  представители  научных   работников,   студенчества,   деятелей
искусства, торговцев. В заключение состоялся большой концерт силами  местных
артистов  и  нашего  Красноармейского   ансамбля   песни   и   пляски   1-го
Дальневосточного  фронта.  Концерт  с  огромным  успехом  был   повторен   в
расширенном виде вечером в помещении Харбинского русского театра.
     5 сентября маршал А. М. Василевский и сопровождающие его лица улетели в
Чанчунь, к маршалу Р. Я. Малиновскому. Прежде Чем отправиться вслед за ними,
я наметил для себя план рекогносцировки освобожденных районов  Маньчжурии  и
Кореи.  Это  была  безотлагательная   работа,   требовавшая   оперативности,
внимательности и дальних расчетов в связи с тем, что наша армия обязана была
на какое-то  время  остаться  на  освобожденной  ею  территории;  фронты  же
несомненно должны были реорганизовываться в группы  войск  или  вливаться  в
существовавшие ранее военные округа.
     6 сентября мы посвятили осмотру  Чанчуня  и  Мукдена.  В  Чанчуне  штаб
Забайкальского фронта разместился в замке, где до  этого  помещалась  ставка
Квантунской армии.
     Город  производил  двойственное  впечатление.  Его  центральные  улицы,
широкие и светлые, с постройками в европейском  духе,  все  в  зелени,  были
очень приятны. Но сразу за  центром,  чуть  в  сторону,  начиналась  паутина
узких, кривых  и  неимоверно  грязных  улочек,  густо  заселенных  китайской
беднотой. Проезды были забиты повозками, с которых торговали  неприхотливыми
изделиями местных ремесленников. \454\
     Вдоль стен толпились рикши. Маленькие домишки занимали мелкие торговцы,
а на задворках ютились наемные рабочие и кули. Нищие встречались  на  каждом
шагу.
     Та же картина открылась перед нами в Мукдене,  где  мы  остановились  в
штабе танкового корпуса. Это здание было возведено русскими инженерами еще в
1902 году. До нашего прибытия  там  размещалась  железнодорожная  гостиница.
Отправившись осматривать японский арсенал, мы проехали и по городу. Как и  в
Чанчуне, центр был хорош, все остальное оставляло мрачное  впечатление.  Над
зданиями и вдоль улиц ветер нес клубы густой пыли. Между домами лежали  кучи
отбросов  и  нечистот.  Стоял  тошнотворный  смрад.  С  какой   жалостью   и
сочувствием смотрели мы на  мукденских  бедняков!  Только  их  ослепительные
улыбки скрашивали  грустный  вид.  Перед  закабаленными  японской  военщиной
трудящимися открылись теперь  новые  горизонты,  и  это,  вероятно,  понимал
каждый. Японцы старались не показываться на улицах. Китайцы же,  как  только
машина останавливалась, начинали бурно аплодировать и приветственно  кричать
"шанго!".
     Это     было,     конечно,      не      случайным      явлением.      В
революционно-освободительной  борьбе  китайского  народа,  с   новой   силой
развернувшейся  после  окончания  второй  мировой   войны,   наши   симпатии
находились на его стороне, и он это отлично знал. Не менее хорошо  известно,
что США активно помогали чанкайшистам, которым так и не удалось  перебросить
в Маньчжурию сколько-нибудь значительные контингент  своих  войск.  И  когда
Народно-освободительная армия Китая перешла в наступление,  Северо-Восточный
Китай оставался ее прочным тылом. Советская страна не только  очистила  этот
район  от  японских  империалистов,  но  впоследствии  и   реально   помогла
китайскому   народу   заложить    надежный    фундамент    для    построения
социалистического общества.
     Прошел еще один день. Повсюду развевались флаги,  висели  транспаранты.
Простые люди с радостной улыбкой смотрели на небо, на утро,  на  бороздившие
воздушный океан транспортные и  пассажирские  самолеты.  В  одном  из  таких
самолетов  много  раз  находился  и  автор  этих  строк,  поглядывавший   на
расстилавшиеся  внизу  земные  пейзажи.  Продолжалось  наше  ознакомление  с
местами  расположения  советских  войск.  Офицеры  других  фронтов   нередко
прибывали при этом в зону расквартирования 1-го Дальневосточного  фронта,  а
мы выезжали в их районы. Из числа наиболее запомнившихся совместных  поездок
скажу здесь о дайренской. \455\
     В освобожденном Дайрене (Люйда, он же Дальний, он же  Далянь)  я  вновь
встретился с А. М. Василевским и Р. Я. Малиновским.  Мы  стояли  под  лучами
осеннего солнца, плывшего над просторами Желтого моря, и смотрели на  город.
Дайрен - это японское название русского порта Дальний.
     Строительство порта было начато согласно арендному соглашению с  Китаем
в 1898 году. Оно обошлось российской казне до начала русско-японской войны в
30 миллионов рублей. А переименован город был японцами после того,  как  они
его захватили в 1904 году. Собственно говоря, новое  название  есть  простая
модификация русского, ибо японцы не  выговаривают  букву  "л"  и  произносят
вместо нее "р" (у китайцев дело обстоит как раз наоборот). Порт  этот  ценен
тем, что он редко замерзает. Это открывает перед ним возможность участвовать
в зимней навигации, а близость его к Порт-Артуру делала город Дальний важным
стратегическим пунктом.
     Мы расположилис