не  верил  данным  о  сосредоточении  врага  у
Сигуэнсы.  Справедливости  ради  скажу,  что  советский  военный  атташе   в
Испанской республике В. Е. Горев поддерживал эти взгляды и тоже не  придавал
полученным сведениям должного значения.
     Гораздо внимательнее, чем Миаха, отнеслись к делу испанские коммунисты.
В то время шел пленум ЦК компартии, и товарищи из ЦК, с которыми я  связался
неофициальным образом, обещали сообщить все, что узнают о враге. \157\
     Чтобы разобраться (а сделать это нужно было немедленно, ведь речь шла о
судьбе Мадрида), я направил в Гвадалахару А. И. Родимцева. Утром 7 марта  от
него  пришло  донесение,  мало  меня  обрадовавшее.  Судя  по   всему,   там
действительно появились итальянцы. Я вместе с Б. М. Симоновым в  тот  момент
объезжал позиции на Хараме. Ознакомившись с донесением Родимцева, мы  решили
тотчас ехать на гвадалахарский участок. По дороге успели  побывать  в  штабе
3-го испанского корпуса и договорились о срочном  выводе  нескольких  бригад
для отправки их под Гвадалахару. Я вызвал командира танковой бригады  Д.  Г.
Павлова и отдал ему распоряжение готовить боевые машины также для переброски
на северо-восток.
     Побывали и в штабе 12-й дивизии. Картина, которую мы там увидели,  была
достойна пера юмориста. Но нам тогда было не до смеха. Площадь  перед  домом
утопала в грязи. Комдив, саперный полковник Лакалле, со второго  этажа  дома
беспомощно поглядывал в окно, боясь выйти наружу и запачкать  ноги.  Нас  он
встретил на лестнице. Перед нами стоял в грязной нижней  сорочке,  шерстяных
носках и ночных туфлях небритый человек. Когда мы попросили  его  рассказать
об обстановке, он повел  нас  к  карте.  Карта  представляла  собой  кое-как
сложенные вместе, даже не склеенные листы. На  них  цветной  ленточкой  было
изображено что-то вроде линии фронта. Но проходила она гораздо севернее, чем
мы думали! - Вы отбросили итальянцев до этого рубежа? - спросил  я.  -  Нет,
они были здесь вчера, - спокойно отвечал комдив.
     Оказалось, что это вчерашние  данные.  А  где  же  сегодняшние?  Комдив
искренне  удивился.  Откуда  ему  знать,  если  комбриги  еще  не   обедали?
Выяснилось, что командиры бригад ежедневно приезжали  к  нему  за  50  -  60
километров обедать и  во  время  еды  рассказывали  об  обстановке.  Другими
сведениями комдив не располагал.
     Делать нам в штабе больше было нечего. Мы уже собрались  ехать  в  50-ю
бригаду, как  вдруг  наше  внимание  привлек  шум  на  соседнем  дворе.  Там
скандалили бойцы батальона "Теруэль" 33-й  бригады,  присланные  в  качестве
подкрепления. Подумать только, они прибыли  в  штаб  дивизии,  а  им  вместо
отдыха преподносят приказ о выступлении на фронт. Пытаемся уговорить их,  но
бесполезно. \158\
     Обращаемся к наштадиву-12:  есть  ли  в  Бриуэге  резерв?  Узнаем,  что
имеется батальон 48-й бригады, но без оружия, На  вооруженных  теруэльцев  с
его помощью не воздействуешь... Ладно, говорим теруэльцам, отдавайте  оружие
другим, а сами отправляйтесь в тыл, как трусы! На малейших следов стыда  МАИ
раскаяния не видим. Бойцы снимают оружие и складывают его во дворе.  Тут  же
винтовки  были  переданы  резерву,  а   "Теруэль"   возвратили   в   Мадрид.
Впоследствии мы узнали, что в этом подразделении оказался  ряд  франкистских
агентов, а некоторые бойцы были заражены анархистскими идеями.
     Тем временем мы  встретились  с  командиром  11-й  интербригады  Гансом
Каале, по тревоге поднявшим свою бригаду, а  с  фронта  приехал  комбриг-50.
Начали мы его расспрашивать о положении. Он спокойно рассказывает,  что  его
бригада отступает и  нет  гарантий,  что  она  остановится.  -  А  вы  зачем
приехали? - Как зачем? Обедать!
     Мы  подумали,  что  комдив-12  тут   же   отстранит   от   командования
легкомысленного комбрига. Но тот не менее спокойно пригласил  его  к  столу.
Иначе отнесся к делу товарищ  Ганс.  Разложив  карту,  мы  посоветовались  и
наметили  меры,  которые  необходимо   предпринять   немедленно,   а   также
определили,  как  использовать  интернационалистов  и  все  другие  резервы,
которые подойдут сюда, с тем чтобы превратить этот участок в костяк  обороны
и плацдарм для контрнаступления. Комдив-12 согласился со всеми предложениями
и  спокойно  ушел  обедать.  Комбриг-50  поехал  с   нами,   по   шоссе   на
северо-восток. Навстречу  брели  безоружные  солдаты,  как  раненые,  так  и
здоровые. Завидев нас, они поспешно спускались с шоссе в грязь и  стремились
спрятаться    где-нибудь    в    стороне.    Издали    доносился     сильный
артиллерийско-пулеметный  огонь.  По  мере  приближения   к   фронту   поток
отступавших возрастал. На 93-м километре Французского шоссе мы наткнулись на
штаб 50-й бригады. Настроение там было неважное, боем  он  не  управлял.  Из
всех  офицеров  только  молодой  и  энергичный  коммунист,   командир   2-го
батальона, вел себя достойно. Он останавливал отступающих, пытался сколотить
из них труппы и вернуть назад.
     Что же случилось? Выяснилось, что,  пока  танки  стреляли  в  фашистов,
пехота держалась в обороне. Но вот у  \159\танкистов  кончились  боеприпасы,
подошло к концу горючее, и они отправились, заправляться. Пехота  сейчас  же
восприняла это как сигнал к отступлению и стала отходить на юг. Тем временем
немецкие и итальянские самолеты бомбили ее и расстреливали из пулеметов. Две
республиканские  батареи,  поставленные  для  стрельбы  по   танкам   прямой
наводкой, были увлечены общим потоком, снялись с  огневых  позиций,  и  тоже
стали отходить. Тут же за ними влез на машины штаб 50-й бригады  и,  обгоняя
пехоту, помчался в тыл. У километровой отметки были  в  тот  момент  полтора
десятка  солдат,  три  танка  и  несколько  командиров.  Впереди   показался
противник. Перед ним отходили, пятясь в  нашу  сторону,  остатки  бригады  -
самые стойкие из ее бойцов, Вдоль шоссе ползла прямо на нас группа  в  15-18
итальянских  танков.  За  ними  двигалась  автомобильная  колонна   В   трех
километрах от нас из леса открыли огонь фашистские батареи. Справа от  шоссе
поле было пустым до самого горизонта, а слева вдали виднелись какие-то люди,
цепочкой шедшие на юго-запад. Позднее мм узнали, что это наступало  головное
подразделение франкистского батальона "Америка".
     Г. Каале поехал поторопить своих интернационалистов. А человек  400  из
бригады, наскоро отрыв укрытия, рассыпались вправо и влево от шоссе и заняли
оборону на 88-м километре. Вдруг с юга показался автомобиль, а из него вылез
комдив-12. Полковник Лакалле с нескрываемым удивлением  начал  рассматривать
картину, представившуюся его глазам,  а  потом  пошел  вдоль  пегой  солдат;
спрашивая;  -  Что  тут  происходит?  Кто-то  сказал:  -  Разве  не  видите?
Итальянцы! - Где? - вскрикнул полковник. - Да вон они виднеются. - И что  же
они делают? - Как что? Наступают на Бриуэгу.
     Услышав это, комдив сейчас же залез  в  автомобиль  и  повернул  назад,
крикнув на прощание:  "У  меня  там  семья!"  Он  промчался  мимо  немецкого
батальона из 11-й интербригады, даже не остановившись узнать, кто это и куда
движется. Батальон этот Каале расположил на 83-м километре.  Б.  М.  Симонов
поехал в Ториху, чтобы направить оттуда  в  этот  же  пункт  батальон  имени
Парижской коммуны. Поступили донесения, что левый фланг еще держится,  а  на
\160\ правом итальянцы  крепко  наседают.  Туда  был  отправлен  из  Бриуэги
резервный батальон 48-й бригады, тот  самый,  которому  мы  передали  оружие
"теруэльцев". Так началось памятное сражение под Гвадалахарой.
     К 11  марта  республиканцам  удалось  в  упорных  и  ожесточенных  боях
остановить итальянцев. В тот же день было принято ответственное решение - не
эвакуировать столицу, как предлагали некоторые, а,  напротив,  готовиться  к
переходу в контрнаступление, чтобы отбросить  фашистов  от  столицы.  Решено
было также объединить  все  войска  Гвадалахарского  направления  под  одним
командованием и организовать  из  них  регулярные  соединения.  Понадобилось
четверо суток напряженных  боев,  чтобы  хунта  обороны  поняла  серьезность
положения и приняла предложение о сведении всех отдельных  бригад  в  четыре
дивизии, а дивизий - в  4-й  армейский  корпус.  Для  пополнения  соединений
корпуса штаб фронта посылал еще несколько частей.
     Реорганизация войск  на  Гвадалахарском  направлении  была  произведена
следующим образом. Командиром корпуса хунта назначила подполковника  Хурадо,
ранее командовавшего 1-й дивизией.  Начальником  штаба  у  него  стал  майор
Муэдра, прежде являвшийся начальником штаба 3-го корпуса,  действовавшего  у
Харамы. Старшим советником при командире корпуса был назначен Б. М. Симонов.
В состав корпуса включили прежде всего 12-ю дивизию. Ее  прежнего  командира
Лакалле, столь дурно проявившего себя в решающие  дни  оборонительных  боев,
заменил коммунист подполковник Нино Нанетти. Ему подчинялась помимо 48,  49,
50 и 71-й бригад новая, 35-я бригада. В задачу  дивизии  входило  прикрывать
левый фланг республиканской линии войск  под  Гвадалахарой.  Действовать  на
центральном участке, вдоль Французского шоссе, предназначили 11-й дивизии во
главе с майором Энрике Листером. Под его  командованием  оказались  отборные
соединения:  2-я  бригада,  и  ранее  подчинявшаяся  Листеру,  11-я  и  12-я
интербригады и 1-я ударная бригада. На правом фланге должна  была  сражаться
14-я дивизия во главе с анархистом майором Мера. В ее состав  входили  вновь
прибывшие 65-я и 70-я бригады, а также 72-я. Наконец,  несколько,  отдельных
частей резерва в совокупности составляли по силам  еще  одну  дивизию.  Сюда
вошли  танковая  бригада  и  два  кавалерийских  полка.   Действия   корпуса
обеспечивались фронтовой авиацией - группой из 71 самолета. В течение недели
\161\ все эти части и соединения  были  перегруппированы  и  подготовлены  к
контрнаступлению.
     За тремя подписями (моей, Б. М. Симонова и Д. Г. Павлова) штабу  фронта
был   представлен   "План   организации   операции    против    итальянского
экспедиционного  корпуса".  Одновременно  главному  военному   советнику   в
Валенсию за двумя подписями  (моей  и  В.  Е.  Горева)  пошла  телеграмма  о
неотложных мерах помощи, которых мы ждем и  о  которых  он  должен  сообщить
республиканскому правительству. Штаб фронта рассмотрел этот план и  утвердил
его.
     Тем временем 11 марта с утра республиканцы еще  раз  отбили  все  атаки
итальянцев. И  испанские  части,  и  интернациональные  сражались  блестяще,
держались стойко и мужественно. Не было ничего похожего на первые  дни  боев
под Торихой. С утра  того  же  дня  начали  вступать  в  должность  и  новые
командиры. Комкор Хурадо быстро  разобрался  в  обстановке  и  в  дальнейшем
действовал со знанием дела. Он мог бы добиться  еще  большего,  если  бы  не
подчеркивал свою "надпартийность" и не боялся контактов с коммунистами.  Его
начальник  штаба   Муэдра   отличался   исключительной   работоспособностью.
Практически он тащил на себе бремя всех дел в штабе корпуса. Составленные им
документы были весьма красочны: элементарный приказ  превращался  в  длинное
литературное  послание.  Столь  же  велеречиво  он  изъяснялся,  явно  питая
склонность к художественной манере речи. Некоторым  недостатком  обоих  этих
офицеров было намерение руководить операциями только из штаба. Они в том  не
виноваты.  Так  воспитывалось  в  старой  испанской   армии   все   кадровое
офицерство.
     Успехи республиканских  войск  вдохновили  местное  население.  Десятки
тысяч людей добровольно вышли с лопатами и кирками  в  руках  рыть  окопы  и
противотанковые рвы. Они  несли  плакаты:  "Долой  Муссолини!",  "Испания  -
испанцам!" Особую популярность в те дни получила поговорка:  "Испания  -  не
Абиссиния". Помнится, она  стала  даже  своеобразным  пропуском.  Проходящий
говорил пароль: "Испания", в ответ следовал отзыв: "Не Абиссиния".
     Вскоре республиканцы перешли  в  контрнаступление.  Его  ход  убедил  в
полной возможности не только  отбросить  итальянцев  от  Гвадалахары,  но  и
разгромить их. Как главный военный советник фронта я все  время  твердил  об
этом членам мадридской хунты обороны. По  общей  договоренности  \162\  меня
энергично  поддерживали  на  местах   все   другие   советники,   общавшиеся
непосредственно  с  офицерами  в  частях  и  подразделениях,   а   испанские
коммунисты агитировали в том же духе во всех звеньях снизу доверху.
     Генерал  Миаха  тоже  не  возражал  против  активных  действий.  Но  он
стремился не отводить далеко от Мадрида оборонявшие город соединения.  Кроме
того,  снова  вспыхнули  политические  разногласия:   левые   республиканцы,
социалисты  и  анархисты  не  хотели,  чтобы  ударную   группу   войск   под
Гвадалахарой   возглавил   коммунист    Листер.    Началось    "политическое
урегулирование". Я старался держаться от всего этого подальше,  но  поневоле
должен  был  соприкасаться  с  политической  стороной  дела,  с   сожалением
наблюдая,  как  "внутренние  соображения"  мешали  правительству   Кабальеро
укреплять дело обороны Республики.
     Вплоть до 17 марта обе стороны приводили войска в порядок  и  укрепляли
свои позиции. Лишь на флангах шли бои  местного  значения.  Прибывали  новые
резервы  и  пополнения.  Уставшие  подразделения  выводились  на   отдых   и
заменялись другими. Проводилась разведка боем.  Любопытны  попавшие  в  наши
руки приказы, которыми в те  дни  генерал  Манчини  и  его  начальник  штаба
Феррарис пытались подбодрить дух своих солдат. Например, отмечалось, что  на
"XV  году  фашистской  эры"  младший  комсостав   заражен   шкурнической   и
пацифистской  идеологией;  что  учащаются  случаи   самострелов;   что   под
перевязками у "раненых" не обнаруживалось ран: "русские  танки  не  являются
заколдованными"; "когда мы мокнем под дождем,  то  интернационалисты  в  это
время тоже не обедают в ресторане" и т. п.
     Пленные и перебежчики сообщали о нервозности итальянского командования.
Каждый разведпоиск принимался фашистами за  переход  в  наступление,  каждый
орудийный выстрел - за начало артподготовки.  Это  настроение  передалось  и
подчиненным. Только оголтелые фашисты кричали еще о "вступлении"  в  Мадрид.
Большинство же солдат надеялось на успешную оборону  и  уже  не  мечтало  об
"отдыхе на мадридских верандах".
     Так  закончился  второй  этап  гвадалахарской  операции.  Разработанный
военными советниками и предложенный хунте  обороны  план  разгрома  фашистов
основывался только на наличных войсках. Он заключался в нанесении итальянцам
серии последовательных ударов  и  уничтожении  их  корпуса  по  частям.  Это
исключало варианты, предполагавшие \163\ серьезную  перегруппировку  сил,  и
приводило к решению, рассчитанному на быстротечность операции.
     Сначала  предлагалось  разбить  бриуэгскую  группировку  врага   ударом
наиболее сильных республиканских бригад, поддержанных почти всеми танками  и
авиацией, с последующим охватом  Бриуэги  с  северо-запада  при  отвлекающем
ударе на Бриуэгу с востока. Затем ударная группа  резко  меняла  направление
наступления и отрезала дивизии "Литторио" пути ее отхода  при  одновременной
сковывающей атаке с  юга  вдоль  Французского  шоссе.  Конечным  результатом
должно было явиться  полное  восстановление  положения,  существовавшего  до
начала итальянского наступления.  Такой  замысел  позволял  меньшими  силами
Республики разбить превосходившие их  здесь  силы  итальянцев.  Командование
фронтом приняло этот план без поправок, но обусловило его  выполнение  тремя
днями, так как хотело затем перебросить часть  войск  из-под  Гвадалахары  к
Хараме и Эль-Пардо.
     19 марта началось контрнаступление. 20 марта республиканцы преследовали
отступавшего противника, а к 21-му практически операция  закончилась.  Когда
дивизия Листера отходила на отдых, население  на  всем  пути  ее  следования
восторженно  встречало  победителей.  В  воинские  части   прибыли   рабочие
делегации из столицы, передавшие братский привет трудящихся и подарки.
     Как сообщали,  фашистский  генерал  Манчини,  два  его  комдива  и  ряд
командиров бригад были смещены с постов. а итальянская пропаганда перешла  к
крикам и требованиям "отомстить", "реабилитировать себя" и т. п.  Однако  на
протяжении весны 1937 года  никаких  решительных  действий  предпринято  ими
здесь не было. Все еще сказывалось тяжелое поражение под Гвадалахарой. Самое
слово "Гвадалахара" стало нарицательным и так же вошло в историю, как в свое
время вошли в историю селения Адуа и Капоретто, где в 1896  году  и  в  годы
первой мировой войны были разбиты итальянские войска.
     Эти события привели и к своеобразному размежеванию  в  стане  фашистов.
Пленные рассказывали, что офицеры  испанских  мятежников  весной  1937  года
иногда отказывались здороваться на улицах  и  в  ресторанах  с  итальянскими
офицерами. Франкистская печать, сначала  много  писавшая  о  марокканцах,  а
потом о волонтерах Муссолини, опять переменила тему, перейдя  к  восхвалению
наваррцев, новой \164\ "гвардии" Франко. Штаб  мятежников  временно  оставил
всякие попытки захватить столицу и перенес операции на Север, где  в  районе
Бильбао и Сантандера у республиканцев стояли более слабые  бригады.  Упадком
итальянского влияния не  преминули  воспользоваться  немцы.  Как  выяснилось
впоследствии, в самый разгар  итальянского  отступления,  20  марта,  Франко
подписал с посланцем Гитлера  секретный  протокол  о  расширении  германской
помощи мятежникам.
     Теперь Республике нужно было воспользоваться успехом под  Гвадалахарой,
чтобы повторить его и на  других  фронтах.  Но  вместо  этого  правительство
Кабальеро опять занялось интригами против коммунистов. Потом вспыхнул  мятеж
анархистов в Барселоне. Все это кончилось тем, что под давлением возмущенных
народных масс оппортунисты отступили, и к власти пришло новое  правительство
во главе с Хуаном Негрином. При нем Народный фронт окреп,  а  на  Мадридском
фронте была начата важная операция под Йрунете. Но  она  развертывалась  уже
без меня, и о ходе ее я узнавал из газет.
     Настал срок моего  возвращения  на  Родину.  Тепло  прощались  со  мной
испанские товарищи. Особенно горячими были рукопожатия коммунистов.  Мне  не
забыть тех братских слов, что говорили нам лидеры Компартии Испании.  Улыбка
Пассионарии, нервное пожатие ее тонких пальцев, объятия друзей по совместной
работе... Перед отъездом из Валенсии в нашу честь была проведена коррида,  и
я увидел знаменитый бой быков. А потом испанские берега  заволокло  туманной
дымкой, и они потонули в средиземноморской дали...
     Приятно было сознавать, что деятельность в Испании была высоко  оценена
Советским правительством: за оборону Мадрида осенью 1936  года  и  харамские
бои я был награжден позднее вторым орденом Красного Знамени (первый  получил
в 1918 году за бои под  Казанью),  а  за  участие  в  разгроме  итальянского
экспедиционного корпуса под Гвадалахарой - орденом Ленина. \165\

ПЕРЕД ГРОЗОЙ
     В ГЕНШТАБЕ И В ОКРУГАХ

     Здравствуй, Родина! - Только правду. -  Рядом  с  Шапошниковым.  -  Что
таков Главвоенсовет. - В Приволжском округе. - Безопасность города Ленина, -
Жданов, Кузнецов, Штыков... - Строить и строить! - Границу - на замок!
     1 июня 1937 года поезд, в котором я ехал из Франции  через  Германию  и
Польшу, пересек границу. Я вернулся на Родину. С этого момента начались  для
меня четыре предвоенных года, составившие в моей жизни особый этап.  Никогда
раньше не занимал я  таких  ответственных  служебных  постов,  как  те,  что
доверили мне после приезда из Испании:  работа  в  Генеральном  штабе  и  на
высшей должности в военных округах;  участие  в  мероприятиях,  связанных  с
укреплением советской северо-западной границы  в  1939  -  1940  годах  и  с
упрочением мощи всей нашей армии  накануне  неумолимо  надвигавшейся  второй
мировой вой