товарищи с нетерпением ждали прибытия Миронова, который,  по
их словам, должен был "навести порядок" на Дону. В  чем  же  этот  "порядок"
заключался?
     Как я узнал, Миронов, по взглядам типичный середняк,  находился  раньше
под влиянием эсеров и еще не обрел твердого  большевистского  мировоззрения.
Лично  честный,  он  колебался,  как  колебалась  порой  часть   середняков.
Провозглашенный в марте 1919 года VIII съездом партии курс на прочный союз с
середняком пока лишь начинал  претворяться  в  жизнь.  Когда  он  укрепится,
перестанут  колебаться  такие,   как   Миронов,   прекратится   болтовня   о
"расказачивании" и сам  собой  затухнет  вешенский  мятеж.  Такое  мнение  я
услышал от некоторых работников политотдела армии.  Возможно,  думал  я,  но
значит ли это, что мы должны ждать у моря погоды и не ликвидировать  быстрее
антисоветское восстание?
     Гражданская война продолжала давать  уроки  классовой  борьбы.  Но  она
учила не только в политическом, а и в чисто  военном  плане.  Я  убедился  в
этом, как только начал работать помощником начальника  штаба  14-й  дивизии,
непосредственно подчиняясь начдиву Степиню,  комиссару  Рожкову  и  начштаба
Киселеву.
     История этого соединения вкратце такова. Летом 1918 года  была  создана
московская Особая бригада из рабочих полков Красной Пресни и  Замоскворечья.
Ее послали на Южный фронт, а осенью преобразовали  в  14-ю  стрелковую  \38\
дивизию. При этом Особая бригада стала называться 2-й, а 1-ю и  3-ю  бригады
сколотили  из  различных  добровольческих  отрядов.  В  январе   1919   года
командование  дивизией  принял  молодой   латыш-большевик,   бывший   офицер
Александр Карлович Степинь (у нас его называли по-русски: Степин).  Под  его
командованием соединение прошло большой боевой путь. К моему приезду Степинь
отнесся с интересом.  Он  долго  расспрашивал  меня  о  прошлой  работе,  об
обучении в академии и характере занятий, о профессорах,  многие  из  которых
были знакомы ему по совместной службе в старой армии. Начальник же штаба без
всяких околичностей сунул мне карту в руки и сказал: "Ваша  задача  -  вести
ее, наносить положение войск наших и противника и  немедленно  отмечать  все
изменения". На этом введение меня в курс дела закончилось, и в дальнейшем  я
общался с Киселевым сравнительно мало. Можно было подумать, что  он  заранее
поставил крест на ценности сведений, которые я добывал. Не предвидел ли  он,
что молодой штабной работник не будет ему полезен?
     А  на  мой  взгляд,  я  действительно  вначале  приносил  мало  пользы.
Установил я это в первые же дни. Соберу свежие данные, нанесу на карту,  тем
временем пройдет несколько часов. Начинаю затем  проверять  информацию,  так
как на слово в  таком  деле  тоже  верить  нельзя  (ведь  от  этого  зависит
своевременность боевых распоряжений и успех боя в целом). Проверю  -  ничего
похожего. Возможно, четыре часа назад обстановка была именно  такой,  но  мы
непрерывно отступали, причем довольно быстро. Все уже  успело  перемениться.
Радио  тогда  у  нас,  конечно,  отсутствовало,  телеграфом   в   степи   не
воспользуешься, а телефонную связь не успевали развернуть.  Пока  размотаешь
катушку с проводами, линия фронта уже сместилась - сматывай назад.  Связисты
так и делали, причем побросали значительную часть своего имущества, ссылаясь
на казачьи налеты и быстроту отхода. Как же установить  расположение  войск?
Связных в моем распоряжении не было. А если бы  и  были,  то  все  равно  на
30-километровые рейды в оба конца расположения частей нашей дивизии  уходило
бы столько времени, что картина успевала бы стать другой. Вот если бы я  сам
мог собирать информацию в войсках. Но для этого нужно бывать там, а  я  сижу
на месте, прикованный к штабу. \39\
     Прошла неделя. Моя неудовлетворенность своим положением  росла  час  от
часу,  и  я  стал  думать,  как  поставить  этот  вопрос  перед   Киселевым.
Обстоятельства сами помогли. Как-то  Степинь  с  адъютантами  и  ординарцами
готовился к выезду в бригады. Увидев меня, начдив спросил, как идут дела.  -
Неважно! Я не справляюсь с канцелярской работой, да и толку от нее при такой
постановке дела не вижу. Штаб опаздывает с регистрацией изменений. Поэтому в
жизни обстановка одна, а на карте другая. - А вы умеете сидеть на лошади?  -
Умею. И вообще люблю лошадей. - Ну, так вот тебе кобыла,  -  перешел  начдив
сразу  на  "ты"  (на  "вы"  он  обращался  подчеркнуто  вежливо  к   штабным
работникам, предпочитавшим седлу стул), - поступай в мое распоряжение, скачи
в войска и узнавай, что нужно.
     Я поблагодарил за лошадь, тут же оседлал ее  и  отправился  в  бригады.
Дело сразу изменилось. Приеду, узнаю. что  произошло,  и  нанесу  на  карту.
Киселев стал прислушиваться к моим сведениям.
     - А откуда вы это взяли? - спрашивал он вначале.
     - Сам видел, - говорю.
     Не знаю, проверял ли он меня на первых порах после  этого,  но  картой,
которую я готовил, теперь он пользовался часто. Степинь тоже приглядывался к
тому, что я делаю. Убедившись, что работа пошла, он поручил мне  следить  за
1-й  стрелковой  бригадой,  в   состав   которой   входили,   в   частности,
подразделения  интернационалистов.  В   дальнейшем   я   временно   исполнял
обязанности начальника штаба этой бригады.
     Между  тем  наше  отступление  на  северо-восток,  в  направлении  реки
Бузулук, продолжалось. Шло оно неорганизованно.  Не  только  теория,  совсем
недавно  преподававшаяся  мне  в  академии,  но  и  простой  здравый   смысл
подсказывал, как надо поступать. Раз весь фронт, включая наших соседей - 8-ю
и 10-ю армии, отступает и сразу наладить оборону нельзя, следует выставить в
арьергарде прочные заслоны и поставить перед ними задачу любым  способом  на
выгодных рубежах задержать противника. Тем временем  отвести  главные  силы,
собрать их в кулак и занять новый оборонительный рубеж. А у нас все  шло  не
так. 14-й дивизии и без того было труднее всех, так как она отходила  \40\на
север не по прямой, а через Цимлянскую, Нижне-Чирскую, Обливскую, Клетскую и
Усть-Медведицкую  станицы  на  Серебряково,  описывая  огромную  дугу  вдоль
восточной излучины Дона. Вслед нам летели угрозы, а порой слышалась стрельба
в спину.
     Местные  богатей  с  нетерпением   ждали   "своих".   Особенно   трудно
приходилось интернационалистам. Вражеская агитация  неустанно  подчеркивала,
что донцы "спасают родину от недругов России". Авиация белых сбрасывала  над
отходящими красными  войсками  листовки,  в  которых  говорилось  о  "гибели
Советов".  Порой  попадались  даже  фальшивые  экземпляры  газеты  "Правда",
отпечатанные деникинской контрразведкой где-то в белогвардейском тылу. В них
содержались выдуманные сводки с разных фронтов, из которых  явствовало,  что
Красной Армии будто бы наступает конец.
     В начале июня командующего 9-й армией П. Е. Княгницкого сменил начштаба
этой  же  армии  бывший  царский  полковник  Н.  Д.   Всеволодов.   Что   же
предпринимало в этих условиях новое армейское руководство?  На  мой  взгляд,
ничего существенного, хотя знал я,  конечно,  далеко  не  все.  Политическая
работа велась не столь интенсивно, как того хотелось бы. Во  всяком  случае,
наша дивизия ее чувствовала слабовато. Газета "Красный боец" содержала  мало
информации и помещала немного политических материалов. Связь с  политотделом
дивизии  у  бригад  и  полков  нередко  прерывалась.  Штаб  армии   присылал
противоречивые распоряжения. Оборона должным образом не организовывалась. Ни
задач по налаживанию взаимодействия с соседями, ни точных указаний  о  месте
сосредоточения мы не получали.
     Начдив Степинь постоянно находился в первой линии  бойцов,  подбадривал
их своим присутствием. К начдиву все мы относились с  большим  уважением.  В
дивизии его хорошо знали, видели в нем смелого,  инициативного  командира  и
признавали его  авторитет.  Каждый  из  нас  понимал,  что  не  он  виновник
неорганизованности действий. Впрочем, не слышали мы подобных  упреков  и  из
штаба армии. Армейское  командование  либо  безмолвствовало,  либо  отдавало
такие распоряжения, что глаза на лоб лезли. Я не имел еще  тогда  достаточно
боевого опыта. И все же не раз задумывался над явной бессмыслицей  некоторых
приказов. Особенно досадны они были потому,  что  положение  оказалось  \41\
крайне  серьезным.  Управление  дивизиями  в  9-й   армии   было   нарушено.
Боеприпасов не  хватало.  Тылы  перемешались  с  войсками  первого  эшелона.
Свирепствовали  эпидемии.  До  четверти  личного  состава  армии  лежало  на
повозках в тифозной горячке. Казалось, что вся степь  вокруг,  все  деревья,
курганы, трава и воздух насквозь пропитались запахом сулемы и карболки.
     Враг немедленно использовал наши  ошибки.  Проходя  через  какую-нибудь
станицу, мы не были уверены, что из-за угла не  вырвется  вдруг  с  гиканьем
казачий эскадрон. Женщины-казачки и даже их дети не сообщали нам сведений ни
о чем. Зато армия генерала Сидорина имела впереди себя много глаз и  ушей  и
располагала поэтому достаточной информацией о всех наших передвижениях.  3-й
донской корпус, главные силы  которого  наседали  на  арьергарды  нашей  9-й
армии, выслал вперед, в тыл нашим арьергардам, казачьи  отряды  и  разъезды,
которые, прячась в оврагах и балках, пропускали мимо крупные красноармейские
подразделения и налетали на мелкие группы красноармейцев, наносили им потери
и создавали сложную обстановку для отступавших. Нам явно  не  хватало  своей
конницы.
     В этой связи приходит на ум сопоставление опыта первой мировой войны  с
гражданской. На полях мировой войны при определенном соотношении  сил  линия
фронта порой надолго застывала на одном месте. Особенно характерно это  было
для боев во Франции. Шла позиционная борьба, в которой  кавалерию  применять
было нецелесообразно. Стали поговаривать о ее отмирании как отдельного  рода
войск уже в самом ближайшем будущем.  Но  вот  вспыхнула  гражданская  война
внутри  нашего  государства.  Понятия  фронта  и  тыла  нередко  оказывались
перевернутыми. Сплошной линии окопов, прикрытых проволочными  заграждениями,
как правило, не было. Война приобрела маневренный характер  с  перемещениями
больших масс войск на огромные расстояния. И  кавалерия  возродилась,  снова
начав играть существенную роль и определяя нередко исход сражений. Пока  что
нам нечем было тут похвастаться. Южный фронт Красной Армии к июню 1919  года
уступал деникинцам по численности конницы примерно в два с половиной раза.
     Надеяться на помощь со стороны  соседей  не  приходилось.  10-я  армия,
оборонявшая  Царицын,  сама  еле  отбивалась  от  кавалерийских   соединений
врангелевцев. Находившийся \42\ при ней конный корпус Буденного  перебросили
в полосу 9-й армии позднее. 8, 14 и 13-я армии, располагавшиеся западнее, не
имели  сил  даже  для   того,   чтобы   остановить   полки   белогвардейских
добровольцев, шедших через Украину, и погасить мятеж Махно.
     Боевые действия в полосе 14-й дивизии развертывались следующим образом.
В середине мая 2-я бригада находилась у станицы Екатерининской. Южнее, возле
Усть-Быстрянской,  стояла  1-я  бригада.  Еще  южнее,  у   самого   впадения
Северского Донца в Дон, - 3-я бригада. 24 мая 2-й донской белоказачий корпус
в составе 12500 штыков и сабель нанес удар по нашему правому флангу. Наскоро
сколоченные сводные отряды, пришедшие 2-й  бригаде  на  выручку,  не  только
отразили вражеский натиск, но и ворвались в  Екатерининскую.  Белый  генерал
Стариков был убит, противника охватила паника.
     Однако севернее наша 23-я дивизия дрогнула и отошла. Тут  казаки  стали
обходить 14-ю дивизию, прижимая ее к Дону. Чтобы не оказаться в мешке, нужно
было либо форсировать Дон, оторваться от своей армии и уйти  на  юг,  где  у
Маныча вела бои 10-я армия, либо срочно отходить к отодвинувшейся  на  север
линии фронта всей 9-й армии в целом. Избрали второй путь, но не  успели  еще
организовать отход, как 2 июня 1-й донской корпус в составе  7500  штыков  и
сабель нацелился на нашу 3-ю бригаду. Накануне к врагу  перебежал  изменник,
дивизионный инженер, руководивший сооружением переправ через реки. Он  выдал
расположение охранения и главных сил 3-й бригады, что  позволило  противнику
быстро  окружить  ее.  Красные  герои   дрались   до   последнего   патрона.
Ускользнувшие от казаков несколько человек рассказали, что, когда надежды на
спасение не осталось, комбриг Семенов, комполка Кузнецов и комиссары,  чтобы
не попасть в лапы противника, покончили с  собой.  В  плен  белым  никто  не
сдался.
     Так началось отступление, о котором я уже сказал выше. 4 июня у станицы
Морозовской  мы  потеряли  почти  всю  артиллерию.  13  июня  после  тяжелых
многодневных боев в степях  между  Чиром  и  Курталаком  подошли  наконец  к
Среднему Дону. А еще через два дня догнали 23-ю дивизию. К этому  времени  в
строю у нас оставалось мало бойцов, а казаки Мамонтова все яростнее наседали
на нас сзади. Отдельные группы наших товарищей, бродившие по степи в поисках
своих частей, попадали в руки белых палачей. \43\
     С глубокой скорбью узнали мы о гибели политотдельцев дивизии во главе с
начальником политотдела Чугуновым.
     Арьергард 14-й дивизии отбивался  тогда  от  врагов  в  районе  станции
Серебряково. Как всегда, тут же находился начдив Степинь,  а  с  ним  и  мы,
штабные офицеры. Противник видел нас как на ладони. Снаряды  рвались  совсем
рядом. В момент одного из разрывов я  был  контужен.  Степинь,  заметив  мое
состояние, начал что-то говорить мне,  но  я  ничего  не  слышал.  Тогда  он
показал рукой на ближайший населенный пункт и потянул повод моей лошади в ту
сторону, чтобы показать направление. Пришлось ехать туда. Я еле  держался  в
седле. По-видимому, обстрел продолжался. Просто я  временно  оглох,  поэтому
ничего не замечал и только чувствовал порой, как лошадь дергается в сторону,
наверное пугаясь близких разрывов.
     Вдруг моя лошадь стала оседать на землю. С  трудом  высвободил  я  ногу
из-под нее. Оказалось, что лошадь была сильно ранена осколком. Она билась на
земле, вскакивала и снова падала. Кое-как я добрался до селения  и  вошел  в
первый же дом. В горнице на постели лежала женщина и подавала знаки, чтобы я
не подходил. Кажется, у нее был сыпняк. Рядом стояло  ведро  с  молоком,  но
тронуть его я не решился, а показал жестом, что хочу пить.  Женщина  махнула
рукой в сторону сеней. Там я нашел чистую  воду,  но,  как  только  напился,
совсем ослаб. В село каждую минуту могли ворваться казаки.  Посидев  немного
на крыльце, я поплелся в сторону железной дороги  и,  дойдя  до  полустанка,
упал на сваленные в кучу бревна.
     Отлежавшись, поднялся и почувствовал, что снова стал  слышать.  Сначала
разобрал паровозный гудок, потом отдельные  голоса  и  крики.  У  полустанка
остановился поезд, из вагонов спускались вниз, под откос,  красноармейцы.  Я
узнал,  что  это  прибыл  из   Царицына   пехотный   батальон   для   охраны
железнодорожной линии в сторону Поворино. Назвав себя  командиру  батальона,
приказал занять оборону на кургане, прикрывавшем полустанок  с  юга.  Только
пехота рассыпалась вдоль холма, гляжу, скачет Степинь с адъютантами. "Что за
отряд?" - спрашивает. Докладываю, кто это и какую задачу я поставил.  Начдив
одобрил распоряжение, поручил удерживать высотку, сколько сможем,  и  уехал.
Вскоре показались белые. Несколько раз залпами мы отражали их атаки. Но  вот
патроны кончились, стрелять  \44\  больше  нечем.  А  на  флангах  замаячили
вражеские всадники. Бойцы полезли назад,  в  вагоны,  и  поезд  двинулся  на
север. Командир батальона звал меня с  собой,  однако  я  не  поехал,  решив
проверить этот район, где могли еще оказаться какие-то  наши  подразделения.
За полустанком щипала траву кем-то брошенная лошадь. Поймав ее, я поскакал в
сторону видневшейся на горизонте станицы.
     Вскоре подъехал к глубокой балке. Как я ни понукал  лошадь,  спускаться
вниз она не хотела. Оглянулся, а белоказаки уже невдалеке. Пришлось  бросить
лошадь и кубарем скатиться в балку. Заполз в кустарник, пересчитал патроны к
нагану и решил отстреливаться до последнего, но живым в плен  не  сдаваться.
Казаки, спешившись,  рыскали  наверху  и  внизу,  ругаясь,  что  "комиссарик
куда-то запропал". Я хорошо слышал их голоса.  Потом  кто-то  закричал,  что
видит телегу, и разъезд ускакал за ней вдогонку.
     Через некоторое время я вылез из балки  и,  оглядевшись.  направился  к
ближайшему  хутору.  Там  обошел  дома  со  стороны  риг  и  сараев  и  стал
всматриваться. На улице виднелась повозка, а возле нее два человека.  Одного
из них я узнал: я ночевал у этого  товарища,  когда  впервые  попал  в  14-ю
дивизию. Он ведал артиллерийским снабжением. Позвал его,  а  он  махнул  мне
рукой и крикнул, чтобы я скорее шел к ним. Оказывается, это за  ними  гнался
разъезд. Мы быстро перепрягли лошадей и оставили хутор.
     Через несколько верст показались наши отходившие на север войска.  Меня
положили на телегу, и я впал  в  забытье.  Не  знаю,  сколько  часов  я  так
провалялся; очнулся на станции Серебряково. Облился холодной  водой  и  стал
выяснять обстановку.
     Вдоль железной дороги на Панфилове отходила одна бригада нашей дивизии.
Другая, по слухам, должна была находиться в районе хутора  Сенное.  Комиссар
штаба армии Петров поручил мне отправить к Степиню артиллерийскую повозку со
снарядами, а потом  пробраться  в  Сенное  и  попытаться  установить  точное
местонахождение бригады. Отослав повозку (позднее я узнал, что она дошла  по
назначению), я взял лошадь и поскакал искать  бригаду.  Это  была  скачка  с
препятствиями в  подлинном  смысле  слова.  Несколько  раз  мне  приходилось
пережидать в оврагах,  пока  скроются  казачьи  разъезды,  а  возле  Сенного
наткнулся на один из них. Решил пробиться. В то время я был еще не  очень-то
хороший рубака, больше надеялся не на шашку, \45\  а  на  наган.  На  полной
скорости пустил лошадь вперед, стреляя по казакам из  нагана.  Получил  удар
шашкой в руку, но прорвался. Отстали от меня казаки уже близ самого хутора.
     В Сенном увидел командарма-9 Всеволодова и  двух  членов  Реввоенсовета
армии. Командарм  стал  меня  расспрашивать.  Произошел  разговор,  навсегда
врезавшийся мне в память: - Вы кто? - Помнаштадив-14 Мерецков. - Что делаете
здесь? - Устанавливаю местонахождение нашей бригады. - Откуда прибыли? -  Со
станции Серебряково. - Дорога туда хорошая? - Скверная. Я вижу,  возле  дома
стоит ваш автомобиль. На нем не проедете, после дождя глубокая грязь. -  Ну,
ничего, проберемся. А вокруг спокойно?  -  Вся  местность  запружена  белыми
разъездами, а вдали я видел крупные кавалерийские отряды. - Не  может  быть,
врете! - Как вру? Я только что дрался с одним разъездом, еле отбился.  -  Вы
морочите мне голову. Вы трус! Сейчас я поеду этой же дорогой на  автомобиле.
Там и в помине нет никого. Белые могут, быть в Серебряково, но не здесь. Вот
мы их и обстреляем. - Ехать этим путем  нельзя,  разве  что  вы  собираетесь
попасть к белым в плен. Тогда другое дело. В Серебряково же стоят не  белые,
а наши. Разрешите идти? - Идите! - и вдогонку пустил грубое выражение. Вслед
за мной вышли члены Реввоенсовета армии и накинулись на меня:  "Разве  можно
так разговаривать с командармом? Попадете под  арест!"  Я  ответил,  что  не
попаду. Если он собирается сделать то, что сказал, то арестовывать  придется
кого-то другого. В Серебряково - бригады Степиня.  По  ним  командарм  хочет
стрелять. Они увидят, что  стрельбу  ведут  отсюда,  заметят  в  поле  перед
хутором белых, подумают, что  и  здесь  белые,  и  откроют  ответный  огонь.
Произойдет столкновение между своими.  -  Вы  бросьте  эти  разговорчики,  -
сказал  один  из  членов  Реввоенсовета,  Б.  Д.  Михайлов,  -  Мы   всерьез
предупреждаем! \46\
     Тут из дома вышел командующий армией и  полез  на  колокольню  стоявшей
рядом