гих фабрик, мастерских и учебных заведений, где кипела рабочая жизнь  или
ходила революционно настроенная молодежь.  Сами  мастерские  были  для  меня
интересны тем,  что  они  находились  при  училище,  где  размещались  также
"Городские Миусские вечерние и  воскресные  классы  для  взрослых  рабочих",
которые я с  большим  желанием  стал  посещать.  С  первого  же  дня  своего
пребывания в Москве я дал  себе  слово  не  ограничиться  начальной  земской
школой, оконченной в деревне, и приобрести побольше знаний. Меня  вдохновлял
пример моего отца, труженика-самоучки. А теперь  дядя  посодействовал  моему
поступлению в вечерние классы. Он же помог расширить кругозор еще и в другом
отношении. Средств на жизнь и на обеспечение большой семьи ему не хватало, и
он вынужден был вечерами служить еще гардеробщиком в театре.  Дядя  Прокофий
часто рассказывал содержание пьес, а изредка брал меня в театр и проводил на
галерку. Постепенно я привык к необычным сначала зрелищам и даже полюбил их.
     Потом я слесарил в  Москве  на  граммофонной  фабрике  Турубинера.  Мне
пришлось перейти туда, чтобы не попасть в полицию. Я  примелькался  в  своем
районе, участвуя в рабочих сходках, а однажды чуть-чуть  не  был  арестован.
Случилось это так. В 1915 году один студент  рассказывал  нам  революционную
историю Миусского района, начав с Миуски, соратника Степана  Разина  (Миуску
казнили как раз на  площади,  которая  сейчас  носит  его  имя;  существуют,
впрочем, и другие объяснения названия площади), и кончая баррикадными  боями
1905 года. Сходку провалил какой-то провокатор, вызвавший полицию. Вместе со
студентом мы убежали проходными дворами. Ходили по окраинам до  полуночи,  а
потом \13\ он провел меня на квартиру рабочего Микова. Там заночевали. Утром
студент ушел, а Миков стал беседовать со мной. Вскоре мы  подружились,  и  я
очень жалею, что в годы гражданской войны потерял его след.  Миков  и  помог
мне перейти на граммофонную фабрику, где сам работал.
     Жалованье здесь было невысоким. Привлекало на этой фабрике другое:  она
выполняла военные заказы, и ее рабочие получали освобождение  от  призыва  в
армию; считалось, что они находились на военной службе. Шла  первая  мировая
война, а я тогда был уже так настроен, что  мне  вовсе  не  хотелось  класть
живот за "батюшку-царя". Однако и здесь мне не пришлось  долго  задержаться.
Тяжелые условия труда и низкая его  оплата  вызвали  забастовку.  Участников
забастовки обещали судить по законам  военного  времени.  Мне  опять  грозил
арест. И снова помог Миков. Я думаю  теперь,  что  он  был  большевиком.  Во
всяком случае, связи у него были подходящие, ибо направил он меня  к  Л.  Я.
Карпову.
     С Карповым я не раз встречался впоследствии, находясь уже в Судогде. Он
очень хорошо относился ко мне, всегда участливо расспрашивал о жизни,  давал
советы, позднее переводил с работы на работу. О его подпольной революционной
деятельности я больше догадывался, чем знал. Догадывался потому, что,  когда
жил в Судогде, получал от него поручения подыскивать временные квартиры  для
людей, которые прибудут от него и назовут себя. Им же я должен был  сообщать
адреса во Владимире и Иваново-Вознесенске, куда эти люди могли был  поехать.
Я не знал, с кем и о чем они станут там говорить,  но  понимал,  что  это  -
явки. Мне доверяли, и я гордился этим.  Вот  один  из  адресов:  "Дворницкая
частной мужской прогимназии П. В. Смирнова  во  Владимире".  Вот  еще  один:
"Проходная химического завода  братьев  Паниных  в  Иваново-Вознесенске,  на
улице Шуйского". Сам я увидел, между прочим, эту улицу впервые только в 20-е
годы, когда работал в штабе Московского военного  округа  и  являлся  членом
Ивановского обкома партии.
     Кем же был Карпов?  Тогда  -  инженер  и  администратор  в  акционерном
обществе "Гарпиус", которое ведало производством и сбытом канифоли. Вот все,
что мне было известно. Позднее  я  узнал,  что  Л.  Я.  Карпов  -  старейший
революционер-большевик. В 1906 -  1907  годах  он  -  секретарь  Московского
комитета  РСДРП.  Получив  техническое  образование,  Карпов   работал   как
инженер-химик и немало сделал для организации канифольно-скипидарного дела в
России. После \14\ Октября он руководил химическим отделом  ВСНХ,  налаживал
работу  первых  социалистических  предприятий   и   научно-исследовательскую
деятельность. В 1921 году Л. Я. Карпов умер, его прах покоится в  Москве  на
Красной  площади   у   Кремлевской   стены.   Имя   Карпова   носят   сейчас
Химико-фармацевтический завод и Физико-химический институт в Москве.
     А тогда, в 1915 году, познакомился я с Л. Я.  Карповым  так.  Направляя
меня в контору общества "Гарпиус",  Миков  объяснил:  "Как  войдешь,  сверни
налево, зайди в отдельную  комнату,  там  увидишь  человека  в  пенсне  и  с
усиками, а чтобы не ошибиться, спроси, его ли зовут Лев Яковлевич".
     ...Л. Я. Карпов,  направляя  меня  в  Судогду,  сказал,  что  я  должен
обратиться там  к  главному  инженеру  и  по  совместительству  управляющему
местным  отделением  Товарищества  по  химической  обработке  дерева   Якову
Вениаминовичу Снегиреву. -  Товарищество  находится  на  одном  берегу  реки
Судогды, город - на другом, - говорил мне Л. Я. Карпов. - Прежде чем идти  к
Снегиреву, погуляй по городу, проверь, не тащится ли сзади "хвост".
     И вот  я  хожу  по  улицам  Судогды,  в  то  время  типичного  уездного
захолустья в  36  верстах  от  губернского  центра  Владимира.  Рассматриваю
вывески:  "Податная  инспекция",  "Городская  управа",  "Воинское   повинное
присутствие", "Казначейство", "Аптека",  гостиница  "Голубев  с  сыновьями",
"Магазин готового платья", "Уездное полицейское управление". Были  в  городе
льнопрядильная и ткацкая мастерские, стекольный завод.
     Убедившись, что на меня никто не обращает  внимания,  я  перебрался  на
другой берег реки, в имение Храповицкого. Местный богатей Храповицкий владел
угодьями и домами. Имелись  даже  железнодорожные  станции  Храповицкая-1  и
Храповицкая-2  От  них  к  складу  бакалейных  товаров   Храповицкого   вели
собственные подъездные пути. В имении же находился и скипидарный завод.
     В то время я полагал, что судогодская поездка  -  лишь  эпизод  в  моей
жизни. Но пробыл я в Судогде почти три года, а  позднее  нашел  там  и  свое
личное счастье. Начал же с того, что по совету Карпова постарался установить
хорошие отношения со Снегиревым. Яков Вениаминович принял  меня  дружелюбно,
поставил на должность слесаря по ремонту оборудования, поселил  недалеко  от
себя. Часто мы вместе ночевали. \15\ Тогда Снегирев рассказывал  о  себе,  о
том,  как  было  трудно  ему  получить  образование  и   найти   работу   по
специальности. Он никогда не расспрашивал меня, почему это простого рабочего
прислал к нему видный инженер "Гарпиуса" и о чем Л. Я.  Карпов  беседует  со
мной,  приезжая  в  Судогду.  Вообще  Снегирев  держался  очень   просто   и
демократично. Ему самому помог  Карпов,  может  быть  даже  в  силу  сходных
политических убеждений. Если это так, то понятно, почему Снегирев не  считал
нужным задавать лишние вопросы. Когда  мне  было  необходимо  отправиться  в
город, он тотчас отпускал меня. А "вмешался" в мои дела он только один  раз,
посоветовав мне в самом начале получше  познакомиться  с  производством  для
упрочения собственного положения.
     И вот вскоре я увлекся новым делом. В детстве я мечтал  стать  народным
учителем, какими были в нашей  земской  школе  Иван  Александрович  и  Ирина
Васильевна Емельяновы. Я их очень любил. Но  в  18-летнем  возрасте  отдался
другой мечте: быть инженером-химиком.  На  меня  повлияла  новая  работа.  В
сущности, производственный процесс был  там  несложным.  В  окрестных  лесах
делали подсечку, то есть надсекали сосну до древесины. Из надрезов  вытекала
живица. Ее собирали, очищали от примесей,  удаляли  воду  и  получали  таким
путем терпентин. Терпентин нагревали, после чего обдавали его паром. Паровую
смесь отводили по трубе и охлаждали: внизу собиралась  вода,  вверху  оседал
скипидар. Когда все масло в терпентинном сосуде улетучивалось, остаток  тоже
охлаждали и получали гарпиус, то есть канифоль. Канифоль затем продавали  на
сургучные, мыловаренные, писчебумажные и лакокрасочные предприятия, а  также
фотографам и музыкантам. В мои обязанности входило следить  за  исправностью
аппаратуры, устранять повреждения и выполнять слесарные работы.
     Среди людей, приезжавших на завод в  служебную  командировку,  особенно
запомнился мне Б. И. Збарский. Как-то Снегирев сказал, чтобы я познакомил  с
производством прибывшего из главной конторы Товарищества господина инженера.
Приезжий представился, назвав  себя,  что  по  отношению  ко  мне,  простому
рабочему, выглядело тогда удивительно. Спросив  затем  о  моей  фамилии,  он
улыбнулся и сообщил, что слышал обо мне от Льва  Яковлевича.  Польщенный,  я
показал Збарскому все, что мог. Тогда инженер пожелал выяснить, где  труднее
всего запаивать отверстия при повреждении аппаратуры.  Говорю:  вот  там,  в
канифольном аппарате, где висят \16\ медные змеевики.  Он  попросил  научить
его паять их. Полезли мы внутрь, расположились, начал  я  объяснять,  а  он,
оказывается, все знает, да еще и сам добавляет. Я даже рассердился: зачем же
было залезать сюда? Тут он снова улыбнулся и сказал, что хотел передать  мне
личный привет от Льва Яковлевича. Я еле удержался от смеха, чтобы не обидеть
приезжего. Но позднее я все же посмеялся, уже вместе со Збарским. Однажды  в
середине 20-х годов сидел я в президиуме торжественного заседания,  а  рядом
оказался "господин инженер из Москвы". Борис Ильич сразу узнал меня,  обнял,
расцеловал, а потом долго вспоминал, как мы паяли змеевики.
     Борис Ильич Збарский был известным специалистом еще  до  революции.  Он
работал биохимиком в Московском  университете,  а  также  изучал  технологию
производства метилового спирта и других продуктов  сухой  перегонки  дерева.
Как раз эти исследования и привели его в Судогду, на  наш  заводик.  В  1924
году он вместе с профессором В. П. Воробьевым бальзамировал  тело  Владимира
Ильича Ленина и длительное время затем возглавлял лабораторию  при  Мавзолее
Ленина.  Он  руководил   потом   работой   многих   научно-исследовательских
институтов,  был  лауреатом  Государственной  премии.  В  моей   памяти   он
сохранился как человек отзывчивой души и с большим чувством юмора.
     В 1916 году, во время одного из своих приездов, Л. Я.  Карпов  сообщил,
что вскоре мне придется покинуть Судогду и вернуться в  Москву.  "Нет  ли  у
меня возражений?" - спросил он. Я ни о чем  не  спрашивал  и  дал  согласие.
Вскоре  по  вызову  Карпова  уехал  Снегирев,  а   через   некоторое   время
администрация предприятия сообщила, что мне надлежит по делам службы  отбыть
в главную контору Товарищества, откуда пришел вызов. В Москве меня  встретил
Снегирев и устроил временно  на  Ольгинский  химический  завод.  Впервые  мы
побеседовали тогда более откровенно, чем раньше. В присутствии  Микова  Яков
Вениаминович сказал, что ко мне присмотрелись, что я внушаю доверие, и  пора
мне активнее действовать и  прямо  включаться  в  борьбу  за  лучшую  участь
рабочего класса. Я ответил, что готов. После этого Снегирев сообщил, что  Л.
Я. Карпов работает сейчас  директором  Бондюжского  завода  на  Каме,  возле
пристани Тихие Горы, и хочет, чтобы я приехал туда.
     Но осуществить поездку не удалось, так как меня должны  были  взять  на
войну. На фронте дела шли неважно, немцы и австрийцы продвинулись далеко  на
восток, призывная \17\ метла подметала тылы все энергичнее. Бондюжский завод
не давал отсрочки  от  призыва,  и  мне  пришлось  возвратиться  в  Судогду.
Знакомясь уже после революции с биографией Л. Я. Карпова, я  узнал,  что  он
вел в Тихих Горах большевистский кружок. И мне приятно  сейчас  думать,  что
Лев Яковлевич, быть может, видел там мое место.

ПОД КРАСНЫМ ФЛАГОМ

     Крах самодержавия. - Бурлящая провинция. - В большевистской  ячейке.  -
Памятный май. - Становлюсь красногвардейцем. - Пришел Октябрь. - Первые шаги
военкома.
     Главным поставщиком новостей во Владимирской губернии считалась  газета
"Старый владимирец".  Она  содержала  сведения,  несколько  отличавшиеся  от
обычных, официальных. Это объяснялось тем,  что  ее  издатели,  связанные  с
партией кадетов, могли получать новости непосредственно из Питера и  Москвы.
Оторванные в своем лесном углу  от  российских  центров  и  не  всегда  имея
возможность побывать даже во Владимире, жители Судогды с нетерпением ожидали
свежие  газеты.  Всех  волновало,  что  происходит  в  столице.  А  судя  по
отрывочным сообщениям, надвигались грозные события. Газеты  глухо  писали  о
беспорядках и выстрелах на улицах  в  Петрограде,  об  ожидаемых  переменах.
Ходили всевозможные слухи о генералах-изменниках, о том, что царица  продает
Россию немцам. Большое оживление вызвало известие Об убийстве в  конце  1916
года  сибирского  конокрада  Г.  Распутина,  пользовавшегося  неограниченным
расположением царицы и распоряжавшегося  в  стране,  как  в  своей  вотчине.
Особенно участились газетные сообщения о  волнениях  в  конце  февраля  1917
года.
     Приезжают к нам на завод из Владимира двое служащих. Спрашиваем их, что
происходит в городе. Они рассказывают,  что  губернатор  Крейтон  официально
объявил о необходимости соблюдать полное  спокойствие,  пресекать  всяческие
слухи. Он заявил, что, по имеющимся у него сведениям, разговоры  о  каких-то
переменах в государственном строе беспочвенны.  Но  этому  никто  не  верит.
Горожане оживились. \18\
     Местные политические деятели суетятся, собираются группами,  устраивают
какие-то совещания. "А как там рабочие?" -  поинтересовался  я.  Они  пожали
плечами (скорее всего,  не  захотели  отвечать  человеку,  который  сам  был
рабочим). Впрочем, в этом отношении губернский  город  был  не  показателен.
Являясь  чисто  административным  цен  гром,  он  по   накалу   политических
выступлений  сильно  отставал  от  Иваново-Вознесенска  с  его  60  тысячами
пролетариев, от Шуи, Коврова, Гуся и  других  фабрично-заводских  городов  и
поселков. Было тогда во Владимире рабочих всего сотни четыре.
     Прошло еще несколько дней.  Активизировались  пролетарии  Александрова,
Коврова,  Шуи,  Орехова.  В  этих  городах  в  самом  конце  февраля  прошли
демонстрации под красными  флагами.  Очевидцы  рассказывали,  что  никто  по
демонстрантам не стрелял, полиция бездействовала.
     Затем привезли новые газеты. Из них мы узнали, что  самодержавие  пало,
Николай II отрекся от престола и в столице еще 27  февраля  возник  какой-то
Временный комитет, который требовал выполнять  его  распоряжения,  и,  кроме
того, возникли Советы. Слово "Советы" нам хорошо было знакомо. Еще работая в
Москве, я слышал от старших товарищей, как в 1905  году  пролетарии  избрали
Совет уполномоченных.
     Поступили  новые  печатные   листки.   На   них   написано:   "Известия
Владимирского губернского временного исполнительного комитета". Так  что  же
все-таки происходит? На следующий же день я оставил завод, чтобы  посмотреть
на Судогду. Там вовсю кипели  страсти.  Маленький  уездный  городок  бурлил.
Ходили люди с  красными  повязками  на  рукавах.  На  домах  были  расклеены
листовки,  в  которых  сообщалось,  что  во   Владимире   создан   городской
исполнительный комитет,  взявший  власть  в  свои  руки,  что  он  назначает
полномочных комиссаров, а населению надлежит  подчиняться  им.  Ниже  стояла
подпись председателя Петрова. Этот господин был известен как кадет, один  из
тех, кто имел раньше отношение к "Старому владимирцу". Позднее,  на  листках
уже губернского комитета, мы видели подпись депутата Думы Эрна,  присланного
из Петрограда.
     От непривычной атмосферы кружилась голова. Городовые исчезли!  Свобода!
Люди ходили открыто с красными флагами. Кое-кто скулил: "Как  же  мы  теперь
без царя будем?"
     За что же браться, думал я, с чего начинать? Дома говорить об этом не с
кем, а на заводе товарищи по работе сами ждут, что я  им  скажу.  От  Л.  Я.
Карпова давно уже нет известий. \19\
     А с Миковым я не переписывался. Но вот на калитке одного из домов  вижу
листовку с  подписью  "РСДРП".  Ага,  есть,  значит,  социал-демократы  и  в
Судогде. Кто же здесь, интересно. действует? Оказалось, что  это  большевики
Смирнов, Трофимов и Ошмарин, а им  помогают  местные  стекольщики  и  ткачи.
Прихожу к ним. Не нуждаетесь ли в слесарях, друзья?..
     Контакт  был  установлен,  и   мы   образовали   социал-демократическую
большевистскую ячейку.
     Наша Судогда в какой-то степени отражала все то, что ранее  происходило
в гораздо больших масштабах в крупных  городах.  Всюду  царило  двоевластие.
Было оно и у нас. Шла открытая и скрытая политическая борьба. А подспудно, в
гуще народных масс зрели силы, для которых Февраль был  не  концом  дела,  а
лишь началом. Но в таких городах, как Судогда, это  столкновение  рабочих  и
буржуазии проявлялось не  столь  быстро,  как  в  Питере,  Москве  или  даже
Владимире. Петроградские пролетарии уже демонстрировали под лозунгом  "Долой
министров-капиталистов!",  когда  судогодцы   еще   выполняли   распоряжения
местного "Комитета общественной безопасности", в который вошли представители
старого  чиновничества,  отставных  офицеров,  фабрикантов,   лавочников   и
домовладельцев. Что касается Судогодского Совета, то он возник  лишь  в  мае
1917 года и был первоначально по своей политической позиции  эсеровским.  Та
же картина наблюдалась в других уездных городах губернии и даже в  заводских
поселках. Только в Советах Орехово-Зуева, Иваново-Вознесенска  и  Коврова  с
самого начала преобладали большевики.
     На заводе я в те дни бывал редко. Чаще находился в Судогде, в доме, где
начала  работать  наша  социал-демократическая  ячейка.  В  ячейку   входило
несколько ткачей, стекольщиков, мастеровых, один учитель - Трофимов и  один,
кажется, служащий - Смирнов. Потом он куда-то уехал. Партийным руководителем
у нас был П. В. Ошмарин.
     Участник революции 1905 года, Петр оказывал на  меня  сильное  влияние.
Мне не хватало  политической  подготовки.  Ошмарин  оказался  подготовленным
лучше. Он рассказывал на заседаниях нашей ячейки обо  всем,  что  сам  знал:
какой должна быть рабочая революция; почему и  мы,  и  меньшевики,  и  эсеры
называли себя социалистами и кто из нас настоящий социалист; как нужно вести
агитацию среди граждан, чтобы они  поддерживали  революцию  и  выступали  за
интересы трудового народа. \20\
     Однако, хотя мы и считали себя большевиками, ячейка наша официально  не
была еще признана. Мы не имели связи ни с Владимиром, ни  с  Москвой,  очень
сильно чувствовали этот отрыв, действовали, можно сказать, вслепую.  Но  вот
во второй половине апреля нам  стало  известно,  что  в  Иваново-Вознесенске
состоялась губернская конференция организаций  РСДРП.  О  нас  там,  видимо,
ничего не знали. Позднее нам рассказали, что оргкомитет рассылал по губернии
пригласительные письма. Не подозревая о наличии в Судогде партийной  ячейки,
этот комитет не придумал ничего лучшего, как направить приглашение в местный
"Комитет общественной  безопасности",  надеясь,  что  заинтересованные  лица
как-нибудь узнают о конференции. Конечно же нам никто и не подумал  передать
приглашение. Не было  на  конференции  представителей  и  из  многих  других
уездных городов.  Тем  не  менее  она  сыграла.  большую  роль.  Конференция
продемонстрировала наличие в губернии новой мощной политической силы. На ней
обсуждались Апрельские тезисы В. И. Ленина. Абсолютным большинством  голосов
тезисы были одобрены. Конференция приняла также  постановление  торжественно
отметить день Первого мая.
     Узнав об этом постановлении, мы решили связать  начало  своей  активной
деятельности с организацией первомайской