церкви. Вижу я, что сейчас, действительно, он даст сигнал к  стрельбе.
Прошу разрешения у Михайлова объехать поле стороной,  добраться  до  станции
лесом и срочно связаться с нашими бригадами и с  находящимся  в  Серебрякове
комиссаром  Петровым.  Услышав,  что  я  видел  на  станции  Петрова,  члены
Реввоенсовета переменили тон и немедленно дали разрешение. Только я поскакал
к лесу, как началась артиллерийская перестрелка. На счастье, гляжу,  опушкой
бежит Петров со штабным знаменем в руке. Остановив  комиссара,  я  рассказал
ему о происходящем. Он повернул к  колокольне  вразумлять  командарма,  а  я
пошел на другой конец хутора, нашел там бригаду и объяснил ее командиру, как
лучше выбрать дорогу,  Вскоре  дали  команду  отходить  на  Поворино,  и  мы
двинулись в путь.
     Всю дорогу я отмалчивался, хотя и был  страшно  зол.  Зато  другие,  не
переставая, обсуждали случившееся. Свидетелей имелось  немало,  и  никто  не
понимал,  зачем  командарму,  не  разобравшись,  понадобилось  через  головы
белоказаков, хорошо заметных с колокольни, бить по кому-то, кого он  сам  не
мог разглядеть, да к тому же ему говорили, что это - свои. А меня еще больше
злило, что опять отступаем как  попало.  "В  сторону  Поворино"  -  что  это
значит? Ведь вся армия на одной станции не разместится. Кто будет прикрывать
Новохоперск? А кто - Елань? А  кто  -  путь  на  Балашов?  И  почему  мы  не
обороняемся,  не  создаем  промежуточных  рубежей?  Тянемся  на   север   от
Серебряково уже довольно долго и выполняем  приказ  точно,  но  тот  ли  это
приказ, который нужен? Или же просто я не  вижу  всего  со  своей  маленькой
вышки, а армейскому начальству виднее?
     Под утро, качаясь на ходу в седле  и  держась  за  повод,  я  задремал.
Чувствую, трясут меня за плечо. Открыл глаза - а это члены Реввоенсовета.  -
Откуда вы знали, что Всеволодов собирался изменить? - То есть как  изменить?
- не понял я. - Вы не скрывайте, говорите все, что вам известно. У вас  были
какие-то данные?
     Я все еще не мог сообразить, что конкретно они имеют в  виду,  подумал,
что они вернулись ко вчерашнему инциденту, и сказал: \47\
     - Как там хотите, а  я  говорил,  что  думал.  Если  человек  совершает
нелепые поступки, вредные для нашего дела, и не прислушивается к донесениям,
то объективно он помогает противнику. Конечно, тут  недалеко  до  измены.  -
Теперь уже поздно сокрушаться об этом, - заскрипел зубами Михайлов. -  Он  у
белых! А ты, парень, не сердись и скажи, откуда ты знал?
     Командарм  сбежал,  переметнулся  к  врагу!  Вот  так  история!  Теперь
понятно, почему  вчера  он  так  подозрительно  вел  себя!  Наверное,  давно
замыслил измену, иначе 9-я армия по-другому строила бы при отступлении  свои
боевые порядки. Совершенно ошарашенный,  я  медленно  свыкался  со  страшным
известием. А члены Реввоенсовета все выспрашивали у меня какие-то  сведения.
Предстоял военно-судебный  разбор  обстоятельств  дела.  Они  были  рядом  с
предателем, да не один день, и проморгали измену. Им  грозил  трибунал  или,
вполне возможно, исключение из партии. К сожалению, я мало чем  мог  помочь.
Повторил еще раз слово в слово вчерашний разговор со  Всеволодовым.  Штабной
писарь тут же записал сказанное, мы все расписались. С тех  пор  я  и  помню
детали этого эпизода.
     Около полудня я принял дела начальника штаба  1-й  стрелковой  бригады.
Нам придали кавалерийский  полк  нашей  же  дивизии  и  приказали  отбить  у
противника хутор Чумаковский, захваченный белоказаками  той  же  ночью.  Они
преградили нам дорогу на Поворино. Нужно было сбить врага с  позиции.  Вдоль
лесной опушки гарцевали донцы,  стремясь  побудить  нас  к  неорганизованным
действиям. Но мы спокойно изготавливались к  атаке.  Тогда  противник  решил
упредить нас и сам пошел в атаку.
     Казаки мчались с гиканьем и  свистом,  свесившись  набок  с  лошадей  и
выставив пики. Пехота заволновалась, нужно было воодушевить ее. Кавполк  еще
не успел развернуться и  осаживал  одним  крылом.  Чтобы  побыстрее  рвануть
другое его крыло вперед и прикрыть пехоту, комбриг, комиссар бригады  Ефунин
и я выехали перед строем кавалеристов и дали  шпоры.  По  копытному  гулу  я
почувствовал, что красные конники мчатся следом.  Сначала  мы  трое  скакали
рядом. А потом лошади понеслись сами во весь карьер.  Моя  оказалась  резвее
других. Она вынесла меня резким рывком,  а  на  все  остальное  понадобилось
несколько минут. Стреляя на ходу из нагана, я увертывался от  нацеленных  на
меня \48\ казачьих пик. Казаки проскочили мимо, но один из них успел рвануть
из-за спины карабин и почти в упор выстрелить. Я почувствовал,  как  обожгло
голень. Держать ногу в стремени стало трудно.  Два  товарища,  видя,  как  я
сползаю с седла, подхватили меня на руки и отвели в сторону, потом разрезали
сапог и кое-как забинтовали рану.
     Белые отступили, и 14-я дивизия пробилась  к  Поворино.  До  вечера  мы
преследовали казаков, а потом вернулись в Чумаковский. Мне  с  каждым  часом
становилось все хуже.  На  хуторе  нашелся  фельдшер,  но  у  него  не  было
хирургических инструментов. Тогда  он  прокалил  на  огне  стальной  крючок.
Товарищи зажали меня покрепче, чтобы я не дергался от боли, а старичок  стал
ковыряться в ране и наконец подцепил застрявшую там пулю. Потом  он  наложил
мне свежую повязку, боль  постепенно  утихла,  и  я  уснул.  Сутки  пролежал
спокойно. Затем рана начала гноиться,  боль  возобновилась.  В  хату  пришли
друзья по бригаде и дивизии. Приехал навестить меня и Степинь. Его назначили
командармом, как человека, доказавшего свою  преданность  делу  революции  и
проявившего большую смелость в тяжелых условиях.  Мы  тепло  попрощались,  и
меня отправили на операцию в госпиталь. Больше мне не довелось  увидеть  9-ю
армию. Находясь на излечении, я  пытался  следить  за  ее  судьбой.  Кое-что
рассказывали случайно встречавшиеся бывшие сослуживцы, За  нанесенный  врагу
урон  под  Екатерининской  нашу  14-ю  дивизию  наградили  орденом  Красного
Знамени. Его вручил комиссару перед строем бойцов М. И. Калинин. В июле 1919
года 9-я армия заняла позиции  у  Балашова,  прикрывая  дорогу  на  Ртищево.
Осенью она. в составе, уже Юго-Восточного фронта, снова  двинулась  на  Дон,
вышибла белоказаков из Новочеркасска, потом прошла на  Кубань  и  освободила
Екатеринодар (Краснодар).
     Я не смог сразу вернуться в строй и пролежал в госпитале до осени. Меня
подлечили  как  следует,  и  я   уехал   в   Москву:   пришло   распоряжение
откомандировать всех оставшихся в живых слушателей первого  набора  Академии
Генерального штаба для прохождения второго курса. \49\

ТРЕТЬЕ ВОЕННОЕ ЛЕТО

     От Москвы до Умани. - Идем в прорыв! - Житомирская притча. -  На  полях
Галиции. - Львовский поворот.
     В третий раз я участвовал в боевых действиях на полях гражданской войны
летом  1920  года.  Кончалась  вторая  передышка.  Многие  фронтовые  армии,
незадолго до  этого  превращенные  Советским  правительством  в  трудовые  и
направленные на восстановление транспорта, шахт и на заготовку  дров,  опять
стали под ружье.
     С запада и с юга Советской России угрожала новая опасность. Хорошо  шли
дела у нас на востоке, на севере и на Кавказе. Но в  Крыму  собирал  остатки
деникинцев  провозглашенный  "главнокомандующим  вооруженными   силами   юга
России" барон Врангель. А на западе  буржуазно-помещичья  Польша  упорно  не
хотела идти на мир. Воззвание ВЦИК к  Польше  осталось  без  ответа.  Вскоре
белопольские войска перешли в наступление, а 25 апреля захватили Киев.
     12 мая в РСФСР вновь  ввели  военное  положение.  Командующим  Западным
фронтом назначили М. Н. Тухачевского. 15-я и 16-я армии должны были  нанести
по белополякам основной удар. Тем временем  Юго-Западный  фронт  обязан  был
очистить от врага Центральную Украину.  Командующий  фронтом  А.  И.  Егоров
спешно стягивал силы в район Приднепровья. Газеты оповестили о  партийных  и
рабочих мобилизациях. Уже отдавшие ранее фронтам лучших людей,  пролетарские
центры страны слали на запад и юго-запад новые рабочие полки.  Сворачивались
занятия  на  командирских  курсах,  и  молодых  красных  офицеров   досрочно
направляли в действующую армию. Опустела и  наша  академия.  В  мае  большая
группа слушателей была откомандирована в Харьков, где находился штаб  А.  И.
Егорова.
     До Харькова мы добирались кто как мог. Одна из групп "академиков"  (как
нас называли в шутку) попала в  вагон,  который  прицепили  к  поезду  члена
Реввоенсовета фронта И. В. Сталина. Другим членом РВС  Юго-Западного  фронта
назначили  латыша  Рейнгольда  Иосифовича  Берзина.  Талантливый  литератор,
участник первой русской революции, \50\ прапорщик-фронтовик  в  дни  мировой
войны, один из руководителей боевых операций  против  белопольского  корпуса
Довбор-Мусницкого после Октября, главнокомандующий так  называемым  Западным
революционным фронтом, а потом Северо-Урало-Сибирским фронтом и  3-й  армией
против Колчака, инспектор армии Советской Латвии, затем  член  Реввоенсовета
ряда фронтов, Берзин был надежным и стойким человеком. Я познакомился с  ним
несколько позже. Не знал я раньше лично и И.В. Сталина, хотя слышал  о  нем,
находясь на Южном фронте годом раньше.
     Прибыв в Харьков, мы отправились в штаб фронта.  Его  начальник  И.  Н.
Петин не  пожалел  для  нас  доброго  часа.  Он  обстоятельно  рассказал  об
обстановке, ввел в курс событий и упомянул,  что  служить  мы  будем  в  1-й
Конной армии. Эту армию уже  в  то  время  знали  все.  Каждый  слышал,  как
небольшой  кавалерийский  отряд  Буденного,  постепенно  становясь   полком,
бригадой, дивизией, корпусом, армией и  набираясь  опыта,  громил  вражеские
войска  Краснова,  Богаевского,  Мамонтова,   Шатилова,   Врангеля,   Шкуро,
Сидорина, Улагая, Покровского и других белоказачьих атаманов  и  деникинских
генералов. Воевать под конармейским знаменем было немалой честью.  Вместе  с
тем это означало, что нам предстояло  очень  скоро  принять  самое  активное
участие в операциях, ибо кого-кого, а  уж  Конармию  держать  в  резерве  не
будут. И мы с нетерпением ждали минуты, когда  вольемся  в  этот  коллектив,
овеянный боевой  славой.  Но  начштаба  повел  нас  сначала  к  командующему
фронтом. Александр Ильич Егоров  тепло  напутствовал  молодых  генштабистов,
после чего с нами пожелал встретиться И. В. Сталин.
     В комнате Сталина беседа текла дольше. Мы сидели и отвечали на вопросы,
а член Реввоенсовета фронта ходил, покручивая в  руках  трубку,  неторопливо
задавал нам вопросы, выслушивал ответы и снова спрашивал. Сотни  раз  с  тех
пор беседовал я со Сталиным и в похожей, и в иной обстановке, но, конечно, в
тот момент о будущем я не мог  и  подозревать.  Кто  бы  мог  подумать,  что
наступит  время,  когда  мне  доведется  в  качестве  начальника   Генштаба,
заместителя наркома обороны и командующего фронтами разговаривать с этим  же
человеком - Генеральным секретарем ЦК  нашей  партии,  Председателем  Совета
Народных  Комиссаров  и  Верховным  главнокомандующим!  Однажды,  уже  после
Великой Отечественной войны, Сталин спросил \51\ меня: "Товарищ Мерецков,  а
с какого времени мы, собственно говоря, знакомы?" Я напомнил  ему  о  поезде
Москва - Харьков и о майской беседе 1920 года. Сталин долго смеялся, слушая,
как  я  тогда  удивился,  что  первый  вопрос,  который  он   задал   группе
генштабистов,  касался  того,  знакомы  ли  мы  с  лошадьми.  Действительно,
разговор шел в тот раз сначала примерно такой:
     - Умеете ли вы обращаться с лошадьми?
     - Мы все прошли кавалерийскую подготовку, товарищ член Реввоенсовета.
     - Следовательно, знаете, с какой ноги влезают в седло?
     - А это кому как удобнее! Чудаки встречаются всюду.
     - А умеете перед седловкой выбивать кулаком  воздух  из  брюха  лошади,
чтобы она не надувала живот, не обманывала всадника, затягивающего подпругу?
     - Вроде бы умеем.
     - Учтите, товарищи, речь идет  о  серьезных  вещах.  Необходимо  срочно
укрепить штабы 1-й Конной армии, поэтому вас туда и посылают. Тому,  кто  не
знает, как пахнет лошадь, в Конармии нечего делать!
     Штаб фронта перемещался тогда в Кременчуг. Добравшись вместе со  штабом
до  этого  города,  мы  должны  были  дальше  уже  сами   искать   Конармию,
находившуюся где-то на подходе к Умани. В  штабе  фронта  нам  сказали,  что
основной штаб Конармии разместился в Елисаветграде, а там будто бы  нетрудно
узнать, где остановился  полевой  штаб.  Начальник  основного  штаба  Н.  К.
Щелоков  оказался  в  отлучке,  но  и  без  него  выяснилось,  что   прямого
железнодорожного пути из Елисаветграда в Умань нет. Лошадей нам обещали дать
только  в  дивизиях.   Значит,   трактом   через   Новоукраинку,   Тишковку.
Новоархангельск и Бабанку не поедешь. А железная дорога описывала крюк: либо
северный - через Смелу, Шполу и Тальное,  либо  южный  -  через  Помошную  и
Гайворон. Как же добраться поскорей? Нас было несколько  человек,  вчерашних
слушателей академии, направленных к  С.  М.  Буденному  в  качестве  штабных
работников. Мы понимали, что нас ждут, да и сами не хотели опаздывать: через
два дня должно было начаться наступление.
     Вот и Умань. Пройдя через бесконечные сторожевые посты (сразу бросалось
в глаза, что охрана  штабов  стоит  на  высоте),  мы  явились  к  армейскому
начальству. Один красный казак поинтересовался, чего мы тут шляемся. \52\
     Ответили, что мы из Академии Генштаба. "Пленные?"  -  ухмыльнулся  тот.
"Смотри, - говорим, - как бы мы тебя самого сейчас в плен не взяли!"  Парень
сделал большие глаза и пошел докладывать.
     Мы думали, что увидим начальника полевого штаба С. А. Зотова, но к  нам
вышли первый член Реввоенсовета армии, он  же  командарм,  Семен  Михайлович
Буденный и второй член РВС Климент Ефремович Ворошилов (с третьим членом РВС
Сергеем Константиновичем Мининым мы познакомились позже). Оглядев нас с  ног
до головы, Ворошилов заметил: - Вероятно, нам неправильно о вас доложили.  -
Нет, - возражаем, - мы действительно генштабисты, вот наши предписания.
     Завязался разговор. Так я впервые познакомился с двумя славными героями
гражданской войны. Потом нас  накормили  и  поторопили  с  отъездом  в  свои
дивизии. Меня определили  в  4-ю  кавалерийскую  дивизию  Д.  Д.  Коротчаева
помощником начальника штаба дивизии  И.  Д.  Косогова  по  разведке.  Другой
помощник ведал оперативной работой.
     Ко мне назначили писарем  одного  бывшего  студента;  сказали,  что  он
грамотный товарищ, но неорганизованный. Он действительно  оказался  неплохим
работником, строчил бумаги бойко, я с удовольствием избавил себя от излишней
писанины, целиком отдавшись постановке разведки. В мои  обязанности  входило
представлять начальнику штаба дивизии проект дивизионного донесения  в  штаб
армии, для чего вначале нужно было собирать разведданные. В целом разведка в
Конармии была хорошей, но о новом  противнике  знала  мало.  Штаб  фронта  в
туманных выражениях  сообщил,  что  против  нас  стоят  пехотные  части  2-й
польской армии, кавалерийская дивизия Карницкого и отряды  бывшего  царского
офицера, в тот момент атамана Куровского. Начальник разведотдела армии И. С.
Строило сам не имел достаточных сведений о враге.
     Прежде  всего,  я  не  понимал,  почему  мы  воюем  с  белополяками,  а
натыкаемся всюду на банды Куровского.  Позднее  выяснилось,  что  белополяки
выставили бандитов по всей линии фронта как заслон.  О  силах  своих  хозяев
бандиты ничего толком не знали, да и воевали кое-как. Набранные  в  основном
из всякого сброда, они относились к числу тех,  кто  годом  раньше  именовал
себя "зелеными", а теперь окончательно скатились  в  лагерь  контрреволюции.
\53\
     В конце мая  4-я  дивизия  прорвала  бандитский  заслон  и  вступила  в
соприкосновение с солдатами  Юзефа  Пилсудского.  И  тут  сразу  продвижение
замедлилось. - Слушай, разведка, - говорил начштаба, - где твои глаза? Мы  -
конница. Наша работа - прорваться на фланге,  ударить  по  тылам,  атаковать
огнем и клинком, применяя маневр на широком просторе, а не тянуть дивизию на
проволочные заграждения. Ищи обход!
     Я и сам видел,  что  Конармия  зачастую  воюет  не  по-кавалерийски,  а
постоянно спешивается, чтобы пробиться через проволоку и окопы.  Так  фронта
не прорвешь! Но где найти этот проклятый обход?! Немногочисленные пленные  в
один голос твердили, что всюду одно и то же.  Разведотряды,  куда  я  их  ни
направлял, натыкались на плотный  артиллерийско-пулеметно-ружейный  огонь  и
глубоко эшелонированную оборону. Может быть, комбриги что-либо знали? Стал я
выспрашивать командиров бригад. Комбриг-3 А. А. Чеботарев охотно отвечал  на
вопросы, но сам недоумевал, где найти обход. Он говорил, что прошедшей зимой
под Батайском бригады напоролись на прочную оборону деникинцев в  болотах  и
тоже успеха не добились. Нужно менять в таких случаях  тактику  боя,  искать
что-то новое. А комбриг-1 Ф. М. Литунов в ответ на мои вопросы ворчал: - Кто
у нас разведка, ты или я? Это  твое  дело  показать  мне,  как  расположился
противник, а мое дело воевать.
     Комбрига-2 И. В. Тюленева мне редко удавалось  поймать.  Кончился  бой,
лезу в самую гущу, а комбриг уже уехал смотреть трофеи. Я за ним в трофейную
команду, а он уже у начдива. Я к начдиву, а Тюленев успел доложить обо всем,
что узнал, и опять  ускакал  в  полки.Только  позднее  я  сообразил,  что  в
некоторых случаях следует получать сведения и у самого начдива.
     Постепенно выяснилось, что наши соседи испытывают те же затруднения.  И
6-я дивизия С. К. Тимошенко, и 11-я дивизия Ф. М. Морозова, и  14-я  дивизия
А. Я. Пархоменко никак не могут преодолеть  оборону  противника  и  нащупать
место для прорыва. Стало ясно, что здесь  совершенно  иные  условия  борьбы,
нежели в степях Восточной Украины, Дона и Кавказа. Для меня это был полезный
урок. Как Южный фронт в 1919 году был не похож на Восточный в 1918 году, так
теперь Юго-Западный был не похож на Южный. Как же  действовать  кавалерии  в
условиях глубоко эшелонированной обороны противника? Искать,  где  она  \54\
слабее. Затем отказаться от линейных фронтальных атак, собрать  все  силы  в
кулак, прорвать оборону в этом слабом месте и уйти в  рейд,  а  там  громить
вражеские тылы.
     Следует отдать должное польскому солдату. Солдаты воевали хорошо. Этому
искусно  способствовала  буржуазная  националистская   пропаганда.   Войскам
противника назойливо внушали, что в их руках "судьба родины".  В  1772  году
Пруссия, Австрия и Россия осуществили первый раздел Польши, в  1793  году  -
второй раздел, в 1795 году  -  третий.  Воссозданное  Наполеоном  герцогство
Варшавское частично снова  отошло  в  1815  году  к  России.  В  19-18  году
независимая Польша возродилась, а  вот  теперь  русские  опять  хотят-де  ее
покорить. Это действовало. Уланы и  жолнежи,  даже  окруженные,  дрались  до
последнего и сначала в плен сдавались редко.
     Только длительная интернационалистская пропаганда, разъяснение польским
солдатам  смысла  происходивших  событий,  разоблачение   грязной   политики
пилсудчиков и установление прямого контакта с польским  пролетариатом  могли
дать здесь  должный  эффект.  Но  на  это  требовалось  время.  А  пока  что
интервентов,  на  которых  сделали  ставку   международный   империализм   и
реакционная белогвардейщина,  необходимо  было  привести  в  чувство  мощным
ударом. И Конармия стала его готовить.
     Удар наносила под Озерной наша  4-я  дивизия.  За  ней  следовала  6-я.
Фланги обеспечивали 14-я и 11-я. Нам противостояли соединения бывшей, только
что расформированной 2-й польской армии, попавшие в стык между  оборонявшими
Киев 3-й и Винницу 6-й польскими армиями.
     Перед буденновцами поставили задачу пробиться к Бердичеву и  разгромить
вражеские тылы. 5 июня после затяжного и яростного  боя  противник  дрогнул.
4-я див