ны и в первый ее период; работа в Наркомате обороны...
     По напряжению,  которое  я  тогда  испытывал,  эти  четыре  года  могут
сравниться только с годами  Великой  Отечественной  войны.  В  то  же  время
непосредственное  общение  с  советскими   государственными   и   партийными
деятелями  дало  мне  очень  многое.  Меня  учили  мыслить  не  только   как
военнослужащего, хотя бы и высокого ранга. Наблюдая  вплотную  за  тем,  как
решались   нашими   партийными   и   государственными   органами   важнейшие
экономические и политические проблемы, как ставились и обсуждались связанные
с ними вопросы, я учился масштабности мышления, учился рассматривать события
прежде всего в крупном плане, с точки зрения общегосударственных  интересов.
\166\
     Неверно было бы думать, что ранее это не имело  места.  Все  мы  сверху
донизу, каждый на своем посту, вносили лепту в общее дело:  и  красноармеец,
на полигоне готовивший себя к борьбе с  настоящим  противником;  и  рабочий,
обтачивавший на станке деталь; и колхозник, собиравший в  закрома  хлеб  для
Родины; и ученый, разрабатывавший проблемы научно-технического прогресса;  и
служащий, подсчитывавший  в  учреждении  ежедневные  расходы  и  доходы.  Но
никогда прежде я так остро не чувствовал, что от точности  и  безошибочности
того, что я делаю на доверенном мне посту, тоже в  какой-то  степени,  пусть
ограниченной,  зависит  наше  общее  благополучие.  И  чем  сильнее   ощущал
ложащуюся на меня ответственность, тем с большей благодарностью и  уважением
вспоминал тех, кто вывел меня в люди.
     Настоящую  дорогу  в  жизнь  открыл   предо   мною   Великий   Октябрь;
Коммунистическая партия пестовала меня и  воспитывала;  старшие  товарищи  и
друзья передавали мне свои знания и  опыт.  В  воспоминаниях  перед  глазами
проплывал полустертый годами или расстоянием облик тех, кто еще трудился  во
славу социалистической Отчизны, и тех, кого уже не было: крутой лоб  Микова,
впалые щеки и бородка Ошмарина,  скуластое  лицо  Говоркова,  волевые  глаза
Степиня, мужественный образ Уборевича...
     Незабываем июнь 1937 года, когда  я  после  девятимесячного  отсутствия
ступил на родную землю. Тогда радость возвращения была  омрачена  печалью  и
ужасом известия о том, что  Тухачевский,  Уборевич,  Якир  и  другие  видные
военачальники разоблачены как изменники и враги. Адъютант наркома обороны Р.
П. Хмельницкий поздравил меня с успешным  возвращением  и  пригласил  срочно
прибыть в наркомат. Я ожидал, что мне  придется  рассказывать  об  испанских
делах, и собирался доложить о том главном, что  следовало,  на  мой  взгляд,
учесть как существенный опыт недавних военных действий. Получилось же совсем
по-другому.  В  зале  заседания  наркомата  собрались  многие  командиры  из
руководящего  состава  РККА,  и  вскоре   нас   ознакомили   с   материалами
относительно М. Н. Тухачевского и остальных. А еще через  несколько  дней  в
Кремле состоялось  совещание  высшего  комсостава,  на  котором  обсуждалось
трагическое событие. Выступал ряд лиц, и многие из них говорили о том,  кого
из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли. \167\
     Когда на совещании мне  предоставили  слово,  я  начал  рассказывать  о
значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была  трудная,
из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не  о  главном.
Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы  работал  с  Уборевичем
бок о бок. И. В. Сталин  перебил  меня  и  начал  задавать  вопросы  о  моем
отношении к повестке совещания. Я отвечал,  что  мне  непонятны  выступления
товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях  и  недоверии.  Это  странно
выглядит: если они подозревали, то  почему  же  до  сих  пор  молчали?  А  я
Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и  никогда  ничего
дурного не замечал. Тут И. В. Сталин сказал: "Мы тоже верили  им,  а  вас  я
понял  правильно".  Далее  он  заметил,  что  наша  деятельность  в  Испании
заслуживает хорошей оценки; что опыт, приобретенный там, не пропадет; что  я
вскоре получу более высокое назначение; а из совещания  все  должны  сделать
для себя поучительные выводы о необходимости строжайшей бдительности.
     Отсюда видно, что И. В. Сталин высоко ставил откровенность и прямоту. Я
и в дальнейшем не раз убеждался в этом. Вскоре начальник  Управления  кадров
Наркомата  обороны  А.  С.  Булин  сообщил,  что  я  назначен   заместителем
начальника Генерального штаба Б. М. Шапошникова.
     Работать вместе с Борисом Михайловичем и под его прямым руководством  -
это была большая  честь  и  серьезное  испытание  деловых  качеств  каждого.
Шапошников считался у нас "патриархом" штабной службы. К тому вре-, мени  он
уже около двадцати лет занимал ведущие должности  в  Генеральном  штабе,  по
заслугам ценился как крупнейший в СССР специалист своего дела, и  мне  очень
не хотелось ронять себя в его глазах. Борис Михайлович превыше всего  ставил
два момента: максимально  полное  выполнение  штабами  их  предназначения  и
культуру штабной работы. Он, как никто, умел использовать все то лучшее, что
было внесено в деятельность российского Генштаба еще при Д. А. Милютине и Н.
Н. Обручеве, а потом поднято на уровень современных требований  в  советских
органах - Всероссийском главном штабе (до 1921 года) и штабе РККА  (до  1935
года).  Именно  он   приложил,   наряду   с   другими   видными   советскими
генштабистами, все усилия к тому, чтобы полностью претворить в  жизнь  завет
М.  В.   Фрунзе   о   создании   и   развитии   "могучего   и   гибкого\168\
военно-теоретического штаба пролетарского государства".
     Вступая в новую должность, я вспомнил о  том,  как  легко  удалось  мне
установить контакт с И. П. Уборевичем после  того,  как  ознакомился  с  его
трудами и постиг таким путем  склад  мышления  и  привычный  образ  действий
непосредственного начальника. Естественно, что,  находясь  долгое  время  на
штабной  работе,  я  не  раз  обращался  к  соответствующим  фундаментальным
сочинениям по специальности, скажем к книге Н. Головина "Служба Генерального
штаба" или Ф. Макшеева "Русский Генеральный штаб". Служа в Москве уже вместе
с Уборевичем, я систематически изучал  только  что  вышедшее  тогда  в  свет
трехтомное сочинение Б. М. Шапошникова "Мозг армии". Теперь я решил еще  раз
проштудировать этот труд, и, как показала жизнь, не напрасно.
     Коллектив, членом которого я стал, в своем большинстве  давно  был  мне
известен. Он состоял в подавляющей массе из способных и  талантливых  людей,
беспредельно преданных делу Коммунистической партии и не мысливших себя  вне
служения на военном поприще. Трудолюбие сотрудников Генштаба не  поддавалось
описанию. Если требовала обстановка, они могли работать днем и ночью,  чтобы
выполнить задание.
     Будучи  заместителем   начальника   Генерального   штаба,   я   являлся
одновременно секретарем Главного военного совета. Должность эта налагала  на
исполнителя  большую  ответственность  и  требовала,  помимо  того,   личной
инициативы, полной организованности и даже немалых  физических  усилий,  так
как очень утомляла. Заседания Г В С проводились дважды либо трижды в неделю.
Как правило, на них заслушивались доклады командующих военными округами  или
родами войск.
     В Совет входило человек восемь из руководителей  Наркомата  обороны,  а
председательствовал народный комиссар. По каждому рассматривавшемуся вопросу
принималось решение. Затем оно утверждалось наркомом и  направлялось  И.  В.
Сталину.   Это   означало,   что   практически   ни   одна    военная    или
военно-экономическая проблема,  стоявшая  перед  страной,  не  решалась  без
прямого  участия  Генерального  секретаря  ЦК   ВКП(б).   От   него   проект
партийно-правительственного решения поступал на  рассмотрение  правительства
СССР, принимался там, иногда с некоторыми \169\ поправками, и поступал далее
в Генштаб уже как постановление, обязательное для исполнения.  Сталин  часто
присутствовал на заседаниях ГВС. В этих случаях  он  приглашал  вечером  его
членов, а также командующих округами и окружных начальников штабов к себе на
ужин. Там беседа нередко продолжалась и затягивалась до поздней ночи, причем
Сталин подробнейшим  образом  расспрашивал  военачальников  о  положении  на
местах, о запросах, требованиях, пожеланиях, недостатках  и  поэтому  всегда
был в курсе всей армейской жизни.
     Мое вступление в новую  должность  не  обошлось  без  курьеза.  Получив
назначение, я ждал, что Б. М. Шапошников вызовет  меня  для  беседы  и  даст
указания по работе. Сижу в своем кабинете, знакомлюсь с делами, а начальство
все не вызывает.  Проходит  день,  второй,  третий...  Как  быть?  Возможно,
начальник Генштаба хотел посмотреть, сумею ли я проявить самостоятельность и
инициативу. Может быть, у него были и иные соображения. Только вижу  я,  что
надо что-то предпринимать. Приказ о назначении был подписан. Значит, я  имею
право действовать.  Начал  я,  познакомившись  с  делами,  вызывать  к  себе
подчиненных и отдавать распоряжения. Примерно через неделю подчиненные  один
за другим стали сообщать мне, что  Шапошников  спрашивает,  почему  делается
так, а не иначе, кто распорядился и т. п. Вскоре он меня вызвал.  Доложил  я
ему о проделанном за эти дни. Борис Михайлович воспринял все как должное.
     И ЦК ВКП(б), и Совет  Народных  Комиссаров  уделяли  огромное  внимание
вопросам обороны СССР.  Судя  по  тому,  как  часто  Секретариат  ЦК  партии
интересовался состоянием Красной Армии, как обстоятельно и почти  непрерывно
вникал в ее жизнь И. В. Сталин, не будет преувеличением, если я  скажу,  что
руководство партии все свои  помыслы  направляло  на  то,  чтобы  обеспечить
безопасность социалистической  державы,  чтобы  страна  всегда  была  готова
отразить удар врага. Ни одна крупная задача  в  области  промышленности  или
сельского хозяйства, в сфере  партийной,  государственной  или  общественной
деятельности не решалась без учета  того,  как  связана  она  с  укреплением
обороноспособности СССР, как влияет на его  международное  положение  и  как
отражается на росте мощи РККА. В течение того года с небольшим, что я пробыл
в должности секретаря Главного военного совета, партия и правительство \170\
приняли ряд решений по разным крупным военным мероприятиям,  бившим  в  одну
точку - укрепление обороноспособности страны. Любой  наш  успех  в  развитии
народного  хозяйства,  любой  поворот  в  международной  обстановке   тотчас
сопровождались внесением необходимых коррективов в  программу  строительства
армии. И наоборот, каждый существенный запрос со стороны РККА в свою очередь
вызывал ответные меры, заставляя выдвигать перед  оборонной  промышленностью
новые задачи.
     Та пора памятна мне и еще  одним  событием:  я  удостоился  чести  быть
избранным в депутаты Верховного Совета СССР (первого созыва).
     Как-то  в  сентябре  1938  года  И.  В.  Сталин  вызвал  меня  и  задал
неожиданный вопрос: не трудно ли мне? Я ответил, что  должности,  которые  я
занимаю, дают человеку чрезвычайно много: я впервые со всей  глубиной  начал
понимать,  что  такое  государственная  работа,  мои  познания  и   кругозор
необычайно расширились. А сложностей действительно немало. К тому же нелегко
сочетать исполнение обязанностей на двух должностях сразу. Сталин задумался,
а потом  заметил,  что,  пожалуй,  я  прав.  На  таких  постах  очень  долго
находиться одному и тому же человеку тяжело. А обстановка, верно,  нелегкая.
Все мы порой нервничаем. Пусть я поработаю еще некоторое время, а потом буду
назначен командующим одним из военных округов. Пора, сказал он, пройти мне и
через эту должность.
     Вскоре я действительно получил назначение на пост командующего войсками
Приволжского военного округа. Перед моим отъездом Сталин вновь беседовал  со
мною,  интересовался,  справлюсь  ли  я.  Я  дал  утвердительный  ответ,  но
обусловил его необходимостью оказывать мне помощь. Генеральный секретарь  ЦК
ВКП(б) обещал помогать и сдержал  свое  слово.  Я  не  раз  пользовался  его
поддержкой, работая в округе.
     Большую помощь оказал мне и секретарь Куйбышевского обкома партии Н. Г.
Игнатов. У нас с ним сохранились хорошие деловые отношения и позднее,  когда
перед Великой Отечественной войной я в ходе  инспекционных  поездок  посещал
Орловскую область, где он работал также секретарем обкома партии.
     Командовал войсками Приволжского военного округа я недолго. За короткое
время добиться существенных  результатов  было  трудно.  Тем  приятнее  было
узнать, что на \171\ XVIII съезде партии меня  избрали  кандидатом  в  члены
Центрального Комитета. Несколько  ранее  того  я  был  назначен  командующим
войсками Ленинградского военного округа. Перед отъездом в Ленинград  побывал
в Наркомате обороны. Народный комиссар дал  указание  как  можно  тщательнее
изучить театр  военных  действий  округа  в  условиях  разных  времен  года;
постараться детально проанализировать состояние войск и их  подготовленность
на  случай  военного  конфликта,  опасность  которого  в  связи   с   резким
обострением международной обстановки быстро нарастала. Далее К. Е. Ворошилов
предупредил, что Политбюро ЦК партии и лично И. В. Сталин очень интересуются
обстановкой  на  нашей  северо-западной  границе,  что  Политбюро   тревожит
усиливающееся сближение Финляндии с крупными империалистическими  державами,
что мне вскоре придется докладывать об увиденном.
     По прибытии в Ленинград  я  решил  в  первую  очередь  познакомиться  с
оперативными планами, имевшимися в штабе округа.  Мне  показалось,  что  они
несколько устарели. Это  касалось,  во-первых,  Финляндии.  Ведь  буржуазная
Финляндия в  случае  выступления  империалистической  коалиции  против  СССР
оказалась бы наверняка в стане наших противников. Поэтому знать состояние ее
армии, экономики и. общие политические планы было для командующего  войсками
ЛВО, да и не только для него, жизненной  необходимостью.  Мы  располагали  в
изобилии данными политического характера. Но конкретных  сведений  об  армии
Финляндии не хватало. Во-вторых, это касалось  ее  потенциальных  союзников.
Как конкретно собираются использовать Финляндию и другие страны  Скандинавии
главные враги социализма - Германия, Англия, Франция, США? В какой это стоит
связи с их планами по вовлечению в антисоветскую  авантюру  трех  буржуазных
республик  Восточной  Прибалтики?  Округ  дополнительно   запросил   военную
разведку  в  Москве.  Мы   получили   развернутую   информацию,   но   опять
преимущественно экономического и политического характера. Собственно военных
сведений было маловато,  особенно  о  нацеленных  на  Ленинград  финляндских
военных сооружениях на Карельском перешейке, известных под  названием  линии
Маннергейма.
     Вторым по важности мероприятием на новом посту  я  считал  установление
товарищеских деловых контактов с областным и городским партийным и советским
руководством.  \172\  Первым  секретарем  Ленинградского  обкома  партии  со
времени  трагической  гибели  С.  М.  Кирова  был  А.  А.  Жданов.   Являясь
одновременно секретарем ЦК ВКП(б), ас  марта  1939  года  членом  Политбюро,
Жданов играл огромную роль в повседневной жизни нашего северо-запада. Он был
членом Военного совета ЛВО. Андрей Александрович предупредил,  что  помогать
будет охотно,  но,  ввиду  того  что  очень  загружен  всевозможными  делами
экономического и иного характера, к тому  же  находится  нередко  в  Москве,
посоветовал мне повседневный  контакт  поддерживать,  особенно  при  решении
проблем, не требующих вмешательства Политбюро, с товарищами Т. Ф. Штыковым и
А. А. Кузнецовым. У меня быстро установился с ними полный контакт.
     Алексей Александрович Кузнецов, секретарь горкома партии, еще  молодой,
однако очень инициативный работник, помогал мне, в частности, при разработке
общих мероприятий округа и  Балтийского  флота,  в  котором  он  был  членом
Военного совета. Терентий Фомич Штыков, второй секретарь обкома ВКП(б), стал
моим боевым товарищем на долгие годы. Ему пришлось с  небольшими  перерывами
служить позднее в качестве члена Военного совета 7-й  армии,  а  затем  трех
фронтов в годы Великой Отечественной войны. Его боевая деятельность началась
с финской кампании. Мы работали с ним бок о бок с  осени  1939  года,  а  до
этого я чаще обращался по разным вопросам к  Жданову  и  Кузнецову.  В  свою
очередь местная парторганизация вовлекла меня в  деятельность  по  партийной
линии, и я принимал участие в ее  работе  как  член  Ленинградского  обкома,
горкома и бюро обкома.
     Впервые я познакомился с округом в зимнее  время.  С  тех  пор,  как  в
начале 20-х годов я инспектировал здесь местные  органы  Рабоче-Крестьянской
милиции, утекло много воды, но природа области, естественно, не  изменилась.
Как только выехал на Карельский перешеек, машину  сразу  обступили  глубокие
снега.  Извивавшаяся  между  холмами  дорога   довольно   скоро   вывела   к
государственному рубежу. Я, конечно, хорошо знал, что граница  находилась  в
32 километрах от Ленинграда. Но одно дело - думать об этом на расстоянии,  и
совсем другое - став командующим, своими глазами убедиться, что дальнобойная
артиллерия закордонного соседа может прямо со своей территории  стрелять  по
улицам города Ленина. Ощущение было такое, что в  самое  сердце  ЛВО  уперся
ствол вражеского орудия. \173\
     Ладожско-Онежский перешеек, наиболее развитая в экономическом отношении
часть Карельской республики, был завален снегами еще сильнее. А  тут  еще  и
густые леса, и лежащие под снегом незамерзающие озера  и  болота,  и  крутые
холмы. На случай военных действий местность грудная. Готовить  территорию  и
войска здесь нужно, по-видимому, особым образом, имея в виду  ряд  моментов:
хорошие дороги, надежная связь, учения в лесисто-болотистом  районе  во  все
времена года, теплое обмундирование зимой, специальные лыжные  соревнования,
повышенный расход боеприпасов, незамерзающая смазка для оружия...
     Все это проносилось в  голове  одно  за  другим  и  побуждало  поскорее
проверить  состояние  соединений.  На  серьезные  размышления   наводило   и
ознакомление с пограничной службой, особенно  в  таком  глухом  районе,  как
1000-километровый участок от Ладожского озера до Кольского полуострова. Весь
этот простор охранялся редкой цепочкой застав в составе погранотрядов. Мест,
через которые могли бы просочиться не  только  отдельные  диверсанты,  но  и
целые вражеские  группы,  существовало  сколько  угодно.  Быт  пограничников
оставлял желать  лучшего.  Плохие  дороги,  плохая  связь,  плохие  жилищные
условия, отсутствие складских помещений  и  хороших  бань,  оторванность  от
культурных центров... Даже радиоточки имелись не на всех заставах. Газеты  и
письма доставлялись с большими перебоями. В неимоверно трудных условиях наши
доблестные пограничники несли службу без единой жалобы  и  стойко  выполняли
свой долг. Но при наличии иной материальной базы можно было бы выполнять его
значительно лучше. Следовали строить, строить и строить...
     Силы  округа  на  данном  участке  тоже  были  слабоваты.  На  Кемьском
направлении стояла горно-стрелковая дивизия неполного  состава  (не  хватало
полка). На Кандалакшском направлении стоял  горно-стрелковый  полк  всего  с
одной батареей. Еще в одном месте  дислоцировалась  стрелковая  дивизия  под
командованием В. И. Щербакова. Она оказалась лучше подготовленной, чем такое
же соединение, находившееся южнее, бойцы которого, как выяснилось, ходили на
лыжах плохо. Возвратившись в Ленинград, я тотчас же послал  наркому  обороны
донесение. Затем пошел к  Жданову.  -  Андрей  Александрович,  обстановка  в
округе недостаточно благоприятная. Предстоит, как мне кажется,  много  \174\
строить. Необходимо также провести длительные  учения,  а  это  нуждается  в
материально