о ли будет что-то такое...
     "Трус  я  подлый,  --  подумал  он  с раскаянием. -- Всего
боюсь, но из этого всего нет страшнее откровенного разговора  с
женщиной.   Мужчине  дать  в  лоб  могу,  мозгами  раскинет  на
полдвора,  но  как  объяснить  этой  молодой   и   ослепительно
красивой,  что  не  хочу  в  князья,  что  чего-то бы такого...
такого..."
     Бедная девушка тут же в слезах напрыгнет на  зеркало,  что
же  в  ней  такого,  ведь  даже на уродинах женятся, неужто она
такое страшилище, но кони ж не пугаются, да и люди говорят, что
не страхолюдина, не могут же все врать!
     Он распахнул двери в сени.  Молодая  девка  с  готовностью
вскочила, мощно колыхнула спелыми грудями.
     -- Что изволишь, господин?
     Голос  был игривый, глазки стреляли по сторонам, не слышат
ли, успеют ли, Олег посмотрел бараньим взором, велел:
     -- Ну-ка, принеси мою волчовку.
     Девка  от  удивления  распахнула  рот  так,  что  он   мог
рассмотреть под нею половицы. Даже отшатнулась:
     -- Это... какую?
     -- Мою,  --  повторил он раздельно. -- В которой я пришел.
Из волчьей шкуры. Не этих серых... что  как  зайцы  шныряют  по
полям, овец режут, а из шкуры настоящего волка...
     Она  разевала  рот  как рыба на берегу. Глаза от удивления
вылезали из пещер.
     -- Но княжна велела... На тебе, витязь, лучшая  одежка  во
всем  княжестве!  Лучшие  девки-золотошвейки трудились, очи при
лучине портили, старались!
     -- Верю, -- сказал он терпеливо. -- Но сейчас принеси  мне
мою волчовку! Поняла?
     Она   опасливо  попятилась,  витязь  явно  сердился,  хотя
непонятно за что. Попробовала объяснить:
     -- Теперь негоже в этой поганой шкуре на людях-то!..  Ведь
встречают  по  одежке.  Кто  силен да умен, кто видит? А одежду
издали видно. Эта сияет так,  что  как  бы  вороны  не  сперли.
Только золотое да красное!
     -- Это дурак красному рад, -- буркнул он.
     -- А умный носит, -- парировала она.
     Он повысил голос, эту девку не переспоришь, здесь и князья
подчиняются  обычаям,  которые только для странников да волхвов
не писаны:
     -- Где? Моя? Волчовка?
     Она отступила еще, перемена в голосе  молодого  витязя  не
нравилась.
     -- В главной палате. Княжна по совету бояр велела повесить
ее над  престолом.  Чтобы  все  видели, в чем пришел человек из
Леса, спасший ее княжество! И каким князем стал.
     -- В какой одежке теперь, -- сказал он понимающе. -- Так?
     Он  раскованно  слетел  по  лесенке,  напомаженные  маслом
волосы  растрепались,  встали неопрятными красными космами, как
застывшие языки пламени. Подошвы  утопали  в  мягких  коврах  и
шкурах,  на  перилах мелькали резные фигурки диковинных зверей,
пахло душистыми травами, но он уже  чуял  за  стенами  простор,
свежий  ветер  и  внезапно  понял степняков, для которых высшее
счастье вскочить на коня и мчаться по  степи,  разрывая  грудью
встречный ветер.

     Задний  двор  тоже  полон  челяди, режут скот для пира, но
хоть нет княжны или воеводы,  Олег  бегом  пронесся  к  забору,
прыгнул,  ухватился,  перебросил  себя  на ту сторону, на улице
что-то шарахнулось, загремели горшки. Стены домов замелькали  и
слились в серую полосу быстрее, чем если бы мчался на коне.
     Когда возникла и начала стремительно надвигаться городская
стена, он не стал высматривать ступеньки и лесенки, подпрыгнул,
с разбегу   сильно   ударился  грудью  и  коленями,  но  пальцы
зацепились за край,  без  усилия  встащил  себя  наверх,  сразу
соскочил  на  ту  сторону и, пригибаясь, словно по нему стрелял
десяток  лучников,  метнулся   от   бревенчатой   стены   через
вырубленное место к близкому лесу.
     Еще  ввиду  городских  стен  увидел,  как  на опушку вышел
огромный матерый  лось,  брезгливо  понюхал  воду  в  крохотном
озерке,  отхлебнул,  огляделся,  принялся  нехотя, как боярин в
хате простолюдина, цедить воду.
     Вроде  бы   мудрецу   пристала   неторопливость   и   даже
величавость, Олег об этом вспомнил уже на спине лося. Тот несся
напролом  через  кусты, колючие ветви хлестали по голым плечам,
прыгал через буреломы, и душа замирала в страхе, ибо если  лось
грохнется, то шеи сломают оба...
     Ноги лося выдерживали, Олег дважды тыкался лицом в твердые
рога,  разбил  лоб и разодрал губу. Наконец, когда после долгой
бешеной скачки вдали  замаячили  хатки  уже  не  из  бревен,  а
глиняные,  он  понял,  что  земли Бруснильды кончились, это уже
другое племя, здесь другие правители, а о  нем,  скорее  всего,
пока что не слыхали.
     Освобожденный   зверь   метнулся   в  лес.  Олег  проводил
завистливым взглядом. Хотя  нет,  там  надо  уединяться,  когда
наберет мешок, а лучше два, разных разностей, что не поместятся
и  не  уложатся  в  голо-ве, а выбросить жалко. Тогда в пещеру,
чтобы все осмыслить, приладить,  понять,  придумать,  как  жить
дальше  с тем, что узнал, как всем этим пользоваться. Сейчас же
дурак дураком, какие пещеры, какое отшельничество?
     Деревья раздвинулись  приглашающе.  Узнав  своего,  повели
было  в  чащу,  но вовремя почуяли его новую жажду, бросили под
ноги тропинку, что вела хоть и вроде бы в глубину,  но  там  за
лесом  новые  распаханные  поля, новые веси и даже, может быть,
города или хотя бы городища...
     Ноги двигались все быстрее, деревья замелькали, он ощутил,
что мчится, как только что мчался  лось.  Бег  --  естественное
состояние  человека,  а  в  последние  дни он ходил как старик,
которому не  до  бега.  Сейчас  же  даже  не  разогрелся,  ноги
отмахивали  версту  за  верстой,  только  сердце застучало чуть
чаще, гоняло кровь, но дыхание почти не участилось, сила в теле
не тает, даже прибавил в беге, стараясь изнурить свои мышцы, но
сила все еще выплескивалась из ушей.
     Когда деревья разбежались в стороны как  вспуганные  куры,
впереди  на  просторе  зеленели хлебные поля, а дальше виднелся
город, обнесенный  высоким  частоколом  и  даже  рвом.  Правда,
дорога  к  воротам  не  через  мост,  но  все же так защищаться
легче...
     Он снова вспомнил о войне, мир  померк,  и  только  сейчас
кровь  участила  бег,  дыхание  стало  хриплым,  а тело ощутило
усталость.
     На воротах стражи лишь  скользнули  по  нему  недружелюбно
завистливыми  взглядами:  ишь какой рослый и широкий, где такие
только и водятся, сотню-другую князю в  дружину,  и  соседи  бы
присмирели...
     Олег,  стараясь держаться незаметнее, пробирался к центру.
Если есть в городе колдун, то обязательно там. Либо при местном
властителе, как думают все, а на самом деле правит  именно  он,
либо  вовсе  не  вмешиваясь  в мелкие делишки не посвященного в
высшие тайны люда.
     Куры, что как раз переходили  дорогу,  внезапно  с  дикими
криками  бросились  обратно.  От  их  машущих  крыльев взвилась
тонкая придорожная пыль, воздух стал желтым.  На  Олега  начали
оглядываться совсем зло, кто-то пробормотал ругательство.
     "От Мрака разбегались собаки, -- подумал Олег несчастливо,
-- потому что видели в нем огромного волка, а от меня разве что
куры..."
     Вдруг    в   спину   несильно   клюнуло.   Он   оглянулся,
непроизвольно дернул головой, и камень или  комок  сухой  земли
пролетел  мимо. Мальчишка тут же скрылся за высоким забором, но
краем глаза Олег видел,  как  еще  двое  воровато  выглянули  в
сторонке  из-за  плетня,  в  руках  камни.  Детский срывающийся
голосок выкрикнул:
     -- Рыжий, рыжий!
     -- Злой колдун! -- поддержал другой.
     Олег поспешно двинулся посреди  улицы,  не  драться  же  с
детьми. Он не тот древний пророк, что за подобные детские крики
наслал на шалунов медведей, и звери разорвали сорок детишек...
     Ободренные,  незнакомец  почти  бежит,  дети  погнались  с
победными криками. Олег втянул голову в плечи.  Камни  и  комья
твердой  земли  били  в спину, попадали по голове. Из окон и из
дверей выглядывали взрослые, что за  крики,  с  любопытством  и
недоброжелательностью смотрели на чужака.
     Внезапно  кто-то крикнул сердито, град ударов прекратился.
Навстречу Олегу шел молодой мужик, очень худой, одет бедно,  но
с веселым лицом.
     -- Брысь!  --  крикнул  он  снова,  стараясь сделать голос
грозным.  --  Вы  знаете  меня,  Горнила   Закопченного!   Если
рассержусь, то рассержусь!.. Я беру этого человека под защиту!
     Олег  с  изумлением  оглянулся.  Его  мучителей как ветром
сдуло, только вдали по улице слышался стук убегающих ног, а  за
плетнями вовсе затихло.
     -- Благодарствую,  --  сказал он с облегчением. -- Я вижу,
тебя здесь боятся. Кто ты?
     -- Да  не  боятся,  --  засмеялся   человек,   назвавшийся
Горнилом  Закопченным.  --  Просто я единственный кузнец в этой
части города. Их родителям я кую подковы...
     -- Родителям?
     -- Их коням, -- поправился Горнило со смехом, --  а  детям
делаю свистульки из глины. Детям, понятно, за так. Вот и боятся
меня  рассердить!  Пойдем,  сегодня мне заплатили за решетку на
боярском окне. Я купил еды, прошу разделить ее со мной.
     Дом его  оказался  поблизости,  а  когда  Олег  переступил
порог,  он  поразился  чистоте и бедности, в которой живет этот
молодой кузнец, а  еще  удивился  его  постоянной  улыбке,  еще
шуткам,  жизнерадостности.  Из  еды  кузнец  купил только хлеб,
правда свежий, да головку сыра, но в доме нашелся еще кувшин  с
чистой родниковой водой.
     -- Люди  здесь  не злые, -- сказал Горнило за трапезой. --
Просто наш город стоит вдали от дорог,  здесь  все  друг  друга
знают.  Когда-то его основали две семьи, что решили выбрать эту
долину для жилья, потому все  здесь  одинаково  длинноносые,  у
всех  волосы  русые,  а  брови  мохнатые  и широкие. Ты с твоей
шевелюрой как диковинка! Мне отец рассказывал, что есть  города
и  земли,  где  все  люди либо с волосами цвета спелой пшеницы,
либо с черными как ночь, а есть даже вот такие рыжие,  как  ты,
незнакомец...
     -- Твой отец повидал мир, -- заметил Олег.
     -- Да, он был купцом, -- ответил Горнило. Глаза его слегка
задернуло  печалью,  самую  малость,  но Олег заметил, смолчал,
только проронил негромко:
     -- Люди могут быть всякими... Но как придумать так,  чтобы
стали хорошими?
     Горнило  скупо  улыбнулся,  жестом  указал Олегу на хлеб и
сыр.
     -- Для сына купца ты живешь небогато, -- заметил Олег.
     -- Купцы бывают разные, -- ответил Горнило. -- Правда, мой
был довольно богатым... Ты ешь, не стесняйся! Я молод и  силен,
завтра  должен перековать тройку коней, так что будут и хлеб, и
сыр!
     На миг мелькнула мысль унести  со  стола  далекого  богача
хорошие  яства,  устроили  бы  пир  с этим добрым человеком, но
посмотрел на довольного кузнеца, в сердце кольнуло сомнение.
     Не стоит обесценивать дар кузнеца. Так он предложил чужаку
половину своего  богатства,  и  когда  тот  принял,  то  хозяин
чувствует  в  полной силе свою доброту и щедрость. А появись на
столе жареный кабан, щедрые дары кузнеца сразу померкнут.

     Глава 12

     Олег проснулся от стука в дверь, крика:
     -- Горнило! Открой дверь, несчастный!
     Постель кузнеца была пуста, Олег  вскочил,  чувствуя  себя
снова  свежим и готовым к любым неожиданностям. На пороге встал
грузный мужчина в богатой одежде, отшатнулся, увидев Олега:
     -- А ты кто?
     -- Гость, -- ответил Олег лаконично. -- Что надо?
     Мужчина оглянулся, за его  спиной  начали  останавливаться
любопытные.  Двери  в  соседних  домах  приоткрылись, выглянули
женщины. Одна, прислушавшись, указала на далекую хижину, откуда
уже поднимался сизый дымок, Горнило пораньше разжег горн.
     Мужчина тоже понял, что кузнец спозаранку  уже  взялся  за
работу,  но  лишь  отступил на шаг, прокричал громко, обращаясь
как к Олегу, так и ко всем, кто жадно вслушивался:
     -- Я хочу, чтобы  сегодня  же  его  здесь  не  было!..  Он
задолжал  мне  двадцать  серебряных  монет!.. Последние пять он
взял под заклад этой своей конуры! Теперь она моя!
     Олег удивился:
     -- Зачем такому богатому человеку такая лачуга?
     -- Я здесь  поставлю  свою  конюшню,  --  ответил  мужчина
гордо.
     Он  удалился,  прохожие  начали  расходиться. Женщина, что
указывала на кузницу, подошла к Олегу. Глаза ее были печальные.
     -- Ты его гость?.. У Горнила горе, но он  такой,  тебе  не
покажет, чтобы не огорчать.
     -- Ему придется уйти?
     -- Да. А то и вовсе из города.
     -- Может  быть, -- сказал Олег задумчиво, -- это и хорошо.
Человек должен видеть мир. Особенно мужчина. Правда, Горнило не
похож на тех, кто  любит  ходить  даже  на  соседнюю  улицу.  А
правда, что у него отец был богатым купцом?
     Женщина скорбно улыбнулась:
     -- Не просто богатым.
     -- Да?
     -- Очень  богатым!  Но  он  оставил  все свои земли, дома,
стада, все-все имущество -- другим.
     -- Он не любил сына?
     Она в растерянности пожала плечами:
     -- Да нет, любил... Мне было уже двенадцать лет, когда  он
умер,  а  Горнилу  было  десять лет... Отец всегда с ним играл,
учил грамоте, но когда пришла  пора  помирать,  он  собрал  всю
родню, а это чуть ли не треть восточной части города, и сказал:
"Пусть  моя  родня,  где  расположены мои земли, мои дома и мои
стада, возьмет из них все,  что  пожелает,  и  пусть  все,  что
пожелает, отдаст Горнилу". Ну, понятно, что они взяли себе все,
не  оставив  ему ничего, кроме самого жалкого клочка земли, где
теперь его лачужка. Да и ту уже, считай, отобрали... И  кто  бы
отбирал! Если чужой, то как-то понятно, но когда родной дядя?
     Она сердито плюнула под ноги, застеснялась и, за-крыв лицо
платком,  поспешно  засеменила  вдоль  улицы.  Олег проводил ее
задумчивым взором, посмотрел на небо, солнце уже высоко,  мысли
вернулись  к  книге на дне мешка, и ноги сами понесли обратно в
дом.

     Горнило вернулся перед обедом. Усталый, пропахший  горячим
железом и покрытый копотью, обрадовался, увидев Олега:
     -- Решил задержаться?.. Вот и хорошо! Гость в дом -- бог в
дом. Отдохни, я сейчас принесу холодной воды из колодца, а хлеб
и сыр у нас еще остались...
     -- Я  воды  уже  принес, -- сообщил Олег. -- После обеда я
пойду, но сперва хочу дождаться возвращения твоего дяди.
     Горнило помрачнел, глаза  его  погасли.  Молча  подошел  к
кадке  с  водой,  долго  плескался.  Смывая пот и копоть, из-за
которой и получил прозвище, вытерся  насухо,  глаза  прятал,  а
голос   прозвучал   приниженно,  словно  это  он  сам  совершил
недостойное:
     -- Я все-таки думал, что мой дядя не станет вот так...  Он
сказал, что приведет власти?
     -- Ровно в полдень, -- подтвердил Олег.
     Горнило  сел  за  стол,  локти разъезжались на столешнице,
словно держали непомерную тяжесть.  Губы  раздвинула  виноватая
улыбка:
     -- Прости,  я не хотел, чтобы ты знал о моих бедах. У тебя
тяжелая дорога, ты должен уходить с легким сердцем.
     Он умолк, брови его начали подниматься. С улицы  нарастали
голоса,  крики,  затем  послышались  тяжелые шаги, когда в ногу
идут  гридни  в  тяжелых  доспехах.   В   дверь   требовательно
постучали.  Горнило  медленно поднялся, на лице было обреченное
выражение.
     Олег встал  легко,  в  два  шага  пересек  комнату.  Дверь
распахнулась, он вышел за порог, щурясь от яркого солнца. Улицу
запрудил  народ,  а  впереди  стоял  тот самый грузный человек,
одетый еще богаче. За его  спиной  пятеро  стражей,  а  с  ними
немолодой угрюмый человек, явно из числа княжеских управителей.
     За  спиной  Олега  появился  Горнило, вышел и встал рядом.
Дядя закричал гневно:
     -- Ты все  еще  здесь?..  Нет,  мое  терпение  лопнуло!  Я
помогал  тебе,  как  мог,  но сейчас не могу больше разоряться.
Этот дом и этот участок земли теперь мои, ибо  ты  брал  деньги
при свидетелях, уважаемых людях, и они подтверждают!
     Угрюмый  управитель  нехотя  кивнул, он смотрел на Горнила
сочувствующе, но правда есть правда, на ней общество держится.
     Горнило развел  руками,  Олег  ткнул  его  в  бок,  шагнул
вперед:
     -- А теперь послушайте меня!..
     Голос  его  был  сильный,  злой,  легко перекрыл шум, даже
крики разносчиков на близком базаре. Все взгляды уставились  на
этого  красноголового  чужака,  молодого,  но  с  таким суровым
лицом, что каждый дал бы ему лет вдвое больше.
     -- Ты  кто?  --  крикнул  дядя  рассерженно.  --  И   чего
вмешиваешься?
     -- Я  тот,  -- ответил Олег, -- кто умеет слушать. И умеет
понимать простые вещи. Сложные пока нет, а вот простые... Когда
отец этого человека умирал, что он сказал?
     Все непонимающе смотрели, потом Олег увидел, как у  многих
губы  зашевелились,  многие  бормотали  слова умирающего купца,
пытаясь отыскать в них скрытый смысл, потом снова уставились на
него с недоумением, что быстро перешло в подозрение.
     Олег вскинул руку:
     -- Напоминаю! Он сказал: пусть моя  родня,  что  живет  на
моих  землях,  возьмет все то, что пожелает... так он сказал?..
вот-вот, а дальше он сказал, что пусть то,  что  они  пожелают,
отдадут  Горнилу.  Зачем  он  так  сказал?  Да  потому, что его
любимому сыну Горнилу  было  тогда  лишь  десять  лет,  сам  он
распорядиться не сумел бы, а попроси умирающий распоряжаться за
Горнила  его родне, вашей жадной стае, вы ж все равно растащили
бы так, что у него не осталось бы и этой лачуги! Потому  купец,
зная   вашу  жадность,  а  жадность  ослепляет,  составил  свое
завещание  так,  чтобы   вы   считали   его   имущество   своим
собственным,  заботились  о  нем,  берегли  и  умножали. Но вот
сейчас Горнило уже окреп, умеет отличить правду от кривды,  его
любят  в  городе  за трудолюбие и честность... и, я думаю, пора
вам всем, жадный вы  и  слепой  народ,  узреть  истинный  смысл
завещания.  Повторяю, воля умирающего была такова: пусть родня,
что живет на его землях, возьмет все то, что  пожелает,  а  все
то, что пожелает, отдаст Горнилу. Так что дядя прав, эта лачуга
-- отныне  его.  Но  все его земли, как и остальной родни, весь
скот, все дома и все,  что  в  них,  отныне  принадлежит  этому
человеку! Горнилу Закопченному!
     Он видел, как на него смотрят как на сумасшедшего, даже по
спине   пробежал   холодок,  что  на  этот  раз  камни  полетят
покрупнее, иные  не  понимают  даже  простых  истин,  но  вдруг
угрюмый  управитель  улыбнулся, весело и удивленно посмотрел на
Олега, что-то сказал стражу. Тот вскинул брови, затем  внезапно
захохотал,  толкнул  другого.  В  толпе  кто-то сообразил тоже,
начал   возбужденно   объяснять   другим.   Головы    качались,
послышались   удивленные   вскрики,   аханье.   Смех,   громкие
восторженные вопли, а дядя растерянно оглядывался, все  еще  не
понимая,  ибо  жадность ослепляет, потом к нему наклонился один
из родственников. И Олег видел, как румяные щеки  дяди  покрыла
смертельная бледность.
     Управитель  шагнул  вперед,  повернулся  к  толпе  лицом и
вскинул руки:
     -- Слушайте  все!..  Как  управитель  и  городской  судья,
свидетельствую, что истинный смысл завещания состоял... состоит
в  том,  что  родня должна была сразу же отдать Горнилу то, что
желала  себе.  Но  они,  ослепленные   жадностью,   не   поняли
завещание...  не  захотели понять, все забрали себе. Посему все
надлежит вернуть кузнецу Горнилу по прозвищу Закопченный...  не
думаю,  что  он  долго проносит это прозвище... а также Горнило
вправе потребовать  у  ответчиков  пеню  за  пользование  своей
землей, своими стадами, своими домами.
     Горнило  стоял  ошарашенный,  жалко  хлопал  глазами.  Ему
весело орали, лезли поздравлять.  Городская  стража  сдерживала
людей,  на  случай если Горнилу надо отвечать, а один с длинной
седой бородой сказал с горечью:
     -- Как же нам должно быть стыдно, что  мы  такие...  А  со
стороны-то все видно!
     -- Со   стороны  всегда  виднее,  --  крикнули  из  толпы,
оправдываясь.
     -- Но мы помнили эти слова двадцать пять  лет,  --  сказал
старик. -- Повторяли их, удивляясь черствости отца, обделившего