тается либо
отступить, как вообще-то надо сделать, либо тупо переть вперед,
как сделал бы, скажем, Мрак. Но именно Мрак их вел, с  ним  все
получалось,  в  то  время  как  его  мудрость  часто заводила в
топь...
     Переводя дух, он на всякий  случай  почистил  ножны  обоих
швыряльных  ножей. Он привык, что из ножен выходят с легкостью,
но еще когда пробирался через лес, набилось чешуек коры,  сухих
листьев, и в нужный момент может потерять то мгновение, в какое
оценивается жизнь человека, будь он даже трижды магом.
     Он тупо уставился на быстро приближающийся смерч. Не сразу
сообразил,  что  это  он  вызвал,  а если не он, то это горячее
сердце подмяло под себя мозги и  возопило  о  крови  и  сладком
отмщении за Колоксая, за свое унижение, за насмешки!
     Кольцо  серых  гор  увидел  уже  сквозь бешено вращающиеся
стенки вихря. Тот несся расширяющейся воронкой,  круглые  стены
сходились  в  узкую  щель, где страшно выла пугающая чернота, и
когда среди искаженных  вершин  показались  те,  что  напомнили
кольцо,  он  решился на глупость, которая могла разом покончить
со всеми его планами. Собрал всю волю, закрыл глаза, представил
кольцо гор яснее, чем видел сквозь стенки вихря,  послал  Слово
Разрушения.
     Из  груди вырвало сердце, он закричал от боли, его понесло
вниз. Стенки стали мутными, расплылись розовым.  Он  знал,  что
это  кровь  хлещет  из носа, изо рта, может быть, даже из ушей,
потому что слышит только страшный грохот в голове...
     Внизу горы рушились, очень медленно взвились  тучи  снега,
похожие  на  облака.  Его  несло  высоко, и, оглянувшись, успел
увидеть, что вместо кольца высоких гор медленно двигается серая
масса, похожая на плывущую грязь.
     Дальше  в  глазах  померкло,  он  страшным  усилием   воли
удерживал сознание, иначе вывалится из вихря... а чтобы убиться
с  такой  высоты,  как  говорил Мрак, вовсе не надо пяти верст,
хватит и четырех...

     В окна светили сто тысяч солнц, но в  помещении  оставался
полумрак,  и  когда там повисла слабо светящаяся точка, Россоха
сразу насторожился.
     Держа защитные заклятия наготове, он  отступил  в  дальний
угол,   ждал.   Серые   точки  разрослись  до  пятен,  медленно
сдвинулись, начали натыкаться друг на друга, сливаясь  в  пятна
побольше, начали светиться.
     Он  с  нарастающим  раздражением  смотрел,  как в полутьме
выступило человеческое лицо, бросил неприязненно:
     -- Достаточно!.. Ты же знаешь, что  есть  для  меня  яркий
свет!
     Толстые  губы  неизвестного  медленно  шевельнулись, шепот
донесся как сквозь стену, но отчетливо:
     -- Крот и то видит больше...
     Россоха  вскинул  руки,  стиснул  кулаки,  и  свет   начал
меркнуть.  Лицо  отступало  в  тень, размывалось, он прошипел с
ненавистью:
     -- Никогда больше не вторгайся ко мне! Иначе я отучу,  сам
слепец, никогда больше не раскроешь глаз!
     На стене остались серые пятна, что измельчались, тускнели,
стена быстро возвращалась к черноте. Уже из самой глубины камня
донесся слабый вскрик:
     -- Погоди!.. Это очень важно!
     -- Проваливай.
     Стена  стала  совсем  черной, только одно пятно в середине
сопротивлялось. На его краях вспыхивали лиловые искры. Издалека
донесся затихающий глас:
     -- Опасно... гибель...
     Россоха разжал пальцы, сказал сухо:
     -- Говори, но быстро. А рожу твою грибью видеть не желаю.
     Пятно  подергалось,  пыталось  расползтись,  но   заклятия
черноты  держали  крепко.  С  хмурым  злорадством наблюдал, как
пятно наконец перестало дергаться,  застыло,  как  раздавленная
сапогом  жаба.  Донесся сладкий приятный голос, чересчур мягкий
для мужчины, Россоха понял, что  с  ним  пытается  говорить  та
безобразно растолстевшая копна с грибьим именем:
     -- Прости, я не думал, что ты вспылишь так сразу...
     -- Извинений  не  принимаю, -- отрезал Россоха. -- Говори,
иначе сейчас же закрываю!
     -- Над тобой нависла беда, -- торопливо сказал голос. -- В
нашем  мире  объявился  волхв  из  Леса.  Ну,  ты  его   должен
помнить... Ты знаешь, что только Лес остался местом, которое мы
так и не смогли ни понять, ни увидеть... Этот колдун могуч...
     Россоха прервал резко:
     -- И  ты,  тварь,  решился  побеспокоить  меня...  меня!..
только потому, что появился еще  один  колдунишко?..  Такое  же
жалкое ничтожество, как ты сам?
     Голос торопливо прокричал:
     -- Он  уничтожил  Автанбора!..  Стер с лица земли весь его
замок, смотровую  башню...  Я  на  другом  конце  земли  ощутил
грохот,  земля  подо  мной дрогнула. Я сразу понял где, а когда
посмотрел -- волосы встали дыбом!..
     -- Ну-ну, -- буркнул Россоха все еще недоверчиво.
     -- Там, где была цветущая долина... ты ее хорошо  помнишь,
теперь  куча  горячих  камней. От них сейчас только жар, словно
только что насыпали углей из небесного горна! Если знаешь,  кто
способен на это, скажи!
     Рука  Россохи  уже  вскинулась,  чтобы стереть изображение
наглеца, медленно пошла вниз. Он  сжал  губы,  складки  на  лбу
стали резче.
     -- И  почему  ты решил, -- сказал он зло, избегая называть
вторгшегося по имени, -- что это свершил этот человек из  Леса?
Мне он показался простоватым дурнем.
     Из стены прозвучало:
     -- Он  приходил  к  Сладоцвету.  Никто  бы  не  узнал,  но
Сладоцвет поспешил рассказать сразу же после его ухода о дурне,
что  хочет  объединить  всех  самых  сильных  колдунов,   чтобы
сделать... ха-ха... счастливыми всех людей...
     -- Такое  может  возжелать  либо  очень сильный чародей...
либо очень большой дурак, -- заметил Россоха своим резким,  как
скрип  напильника,  голосом.  --  В последнее, понятно, верится
больше.
     -- А если то и другое?
     -- Хуже смеси не бывает, -- признался  Россоха.  --  Но  я
все-таки не верю... Что еще?
     -- И   когда  Сладоцвет  рассказывал,  был  треск,  словно
рушились стены, крики слуг,  грохот,  затем  услышали  страшный
крик... ну, того колдуна, дальнего, с которым никто не знается,
но  который, поговаривают, ведает источником воды из подземного
мира. И даже вроде бы берет...
     Пятно  потускнело  еще  больше,  почти  не  выделяясь   из
черноты.  Россоха  нехотя  позволил  ему  увеличиться, но пятно
оставалось таким же безжизненным,  словно  потрясенный  Боровик
никак не мог собраться с силами.
     -- А   в  чем  опасность  для  меня?  --  спросил  Россоха
враждебно.
     -- Он  настойчиво  спрашивал  о  других  чародеях...   Ему
назвали тебя как самого сильного... после него, конечно.
     -- Конечно  же!  --  сказал  Россоха язвительно. -- Что ж,
если  тот  лесной  человек  явится  еще  разок,   он   встретит
настоящего  чародея,  а  не  копну  жира.  И  не дряхлого деда,
которого он видел в прошлый раз.
     Снизу донеслись крики, шум, грохот.  Россоха  прислушался,
еще  удивленный,  что  кто-то  посмел нарушать его тишину, а из
стены прозвучало:
     -- Не упоминай бера к ночи...

     Глава 44

     Стена разом стала черной, словно всю залило густой горячей
смолой. Россоха  чувствовал,  как  там  уплотняется  добавочная
стена из заклятий.
     Он замер, заклятие застыло на губах, ибо стряслось то, что
не могло произойти: мир сотряс грохот, затрещал пол под ногами,
а стена,  где  только  что  высвечивалось пятно с гнусной рожей
Боровика, задрожала, как  под  порывами  ветра  дрожит  грязный
холст, рассыпалась в серые глыбы, а те медленно обрушились... в
пропасть, которой не могло там быть!
     С  той  стороны  полыхнул  немыслимо  яркий  свет. Россоха
отшатнулся, закрыл лицо ладонями, но и сквозь  пальцы  проникал
режущий  глаза свет, впивался в мозг. Под пальцами стало мокро,
слезы побежали по щекам.
     Он смутно видел, как в блистающем свете возникла  огромная
человеческая  фигура,  черный  силуэт  без лица. Страшный голос
прогремел обвиняюще:
     -- Я слышал!
     Россоха прокричал, не видя ничего, кроме  яркого  света  и
смутно очерченной человеческой фигуры:
     -- Но разве я скрывал?
     -- Да!  --  грянул  голос  еще  громче.  --  Да, я выгляжу
дураком!.. Да, я непонятен, потому  что  всяк  зверь  гребет  к
себе, а только я да курица гребем от себя... Да, вы бы понимали
меня  и  сочувствовали,  если  бы я, скажем, взялся отвоевывать
огород у соседа, жену у кума или земли  у  другого  князя!..  А
если  бы  у  меня  еще и хоть какие-то права на чужие земли, то
даже взялись бы помогать... конечно, чтобы урвать  для  себя  в
кровавой  неразберихе. Когда двое дерутся, пользуется третий...
Но в любом случае меня бы понимал весь простой народ от кузнеца
до его князя!.. Но это же простой народ!..  Они  же  все,  хоть
конюх,  хоть князь, хоть царь, не зрят дальше своего брюха... и
дальше... да-да, не дальше! Но вы же не простые! Вы  --  умные!
Даже,  может  быть, мудрые, хотя теперь я сомневаюсь, ибо мудры
лишь те, кто уже наелся,  а  теперь  живет  для  других,  чтобы
накормить и одеть весь род людской!
     Россоха  усиленно мигал, омывая слезами обожженные глазные
яблоки. Из-под ладони в глаза бил режущий свет.
     Он прокричал, стараясь  отсрочить  удар,  который  вот-вот
обрушится на его голову:
     -- Ты не столько непонятен... Ты хуже!
     Из темного силуэта грянуло:
     -- Что может быть хуже?
     -- Ты  зануда,  --  сказал  он как можно отчетливее, чтобы
тот,  который  так  жадно  охотится  за  любым  знанием,  начал
слушать,  остыл, постепенно заглатывая крючок. -- Хочешь, чтобы
все жили высоким...  а  это  невозможно.  Всяк  человек  бывает
способен  на  высокое...  Но редко кто это совершает хоть раз в
жизни. А если делает такие поступки два-три раза за  жизнь,  то
его  считают  чуть  ли  не  праведником!  Если чаще -- то вовсе
святой. А ты по своей детской нетерпимости жаждешь,  чтобы  все
жили  только  высокими  идеями?  Забыв  о  том, что великий Род
сотворил первого человека из медведя, а медведь тоже  гребет  к
себе, нападает как спереди, так и сзади, совокупляется со своей
медведицей,  но смотрит и на чужих, гадит как за кустами, так и
на дорожке...
     Олег сказал зло,  но  колдун  ощутил  в  голосе  надрыв  и
страдание:
     -- Ты  по  крайней  мере  меня  понимаешь.  А  я...  устал
убивать. Устал крушить направо и налево. Устал сносить башни  и
трясти  землю.  Но  если  ты не поклянешься в верности... да не
мне, а верности... черт, я даже не  успел  придумать,  как  это
назвать!..  Словом, ты должен прилагать все силы, чтобы собрать
всех сильнейших в один могучий Совет. А  когда  мы  вместе,  мы
увидим, что нам нечего драться по мелочам... а нынешние как раз
и  дерутся  по  мелочам!..  сможем  править  всем  миром. Всеми
царями, королями, императорами. Мы будем указывать народам, как
жить без войн, как просто жить.
     В  нестерпимом  свете  колыхался  плоский  черный  силуэт,
страшный  и  с  нечеловеческим  голосом,  но  затем  на  голове
незнакомца вспыхнуло багровое пламя. Судорога скрутила Россоху,
он  не  сразу  понял,  что  это  просто  волосы,  волосы  цвета
кровавого  заката,  а  сердце  колотится часто и жалко, в груди
хрипит, он судорожно хватал ртом воздух, стараясь  не  умереть,
начал приходить в себя, в свете из разлома в земле стоял просто
человек, это его черный силуэт...
     ...Как  вдруг  из  черноты  блеснули  два  неправдоподобно
зеленых огня, чистых и пронзительных. Волны ужаса захлестнули с
головой, но в последний миг вспомнил, что эти  колдовские  огни
-- глаза  этого  странного  человека, неправдоподобные глаза, и
эта искорка позволила удержаться в сознании, он  вложил  в  нее
все оставшиеся силы, от слабости рухнул, но дрожь ушла, а шум в
голове утих.
     С  изумлением  он  чувствовал,  что  земля  уже не дрожит.
Глубоко в  недрах  слабо  ворчало  и  поскрипывало,  скреблось,
медленно затихая. Из-за спины огромного человека все так же бил
в  глаза  режущий свет, но его великанская фигура стала меньше.
Уже смутно различались крутые плечи, блеск на мускулах  толстых
рук, браслеты на бицепсах.
     Огромный  человек  стоял  неподвижно,  но, несмотря на его
слова об  усталости  ломать  и  крушить,  Россоха  чуял  и  без
колдовства,  что  если  у этого с зелеными глазами хватило мощи
расколоть  его  башню,  то  хватит  обрушить   здесь   все   до
преисподней.
     -- Да,  я  понимаю,  --  сказал  он торопливо. -- Понимаю,
понимаю!..  И  клянусь  в  верности...  во  всем,  чем   хочешь
поклянусь!..
     Клятвы,   вырванные   силой,   недействительны   ни  перед
человеком, ни перед богом. Но этот  дикарь,  похоже,  не  знает
даже этой простой истины.

     Солнце  уже  опустилось,  темные  тени  на  земле слились,
покрыли там, внизу, сумерками,  а  здесь,  в  башне,  Жемчужина
освещала все помещение радостным трепещущим светом.
     Даже  высоко под сводами, где на длинных балках колыхались
черные космы закопченной  паутины,  было  непривычно  светло  и
чисто. Летучие мыши, чьи силуэты Хакама с трудом различала даже
днем,  сейчас висели в ряд как спелые плоды. Их уши шевелились,
а красные глаза без  страха  смотрели  на  Жем-чужину,  что  не
слепила,  не  пугала, не изгоняла нещадным светом, как гнали их
сжигающие лучи солнца.
     Хакама с трудом оторвала взор от Первожемчужины, из  груди
вырвался  полувздох-полустон.  Пальцы  ее  задвигались, в руках
была дрожь, пришлось опустить на столешницу, но и тогда  трижды
промахивалась, два раза в кадушке вскипала вода, а на третий --
кадушка разлетелась с мокрым чавкающим звуком.
     В  стене  появилось  серое пятно. Тени двигались, медленно
возникли шорохи, наконец выросла человеческая фигура,  налилась
очертаниями.  Хакама  узнала  Сосику,  хотя  его  лицо  все еще
оставалось в тени.
     -- Мудрец, -- сказала она негромко, -- как я знаю, ты  всю
жизнь мечтал заполучить это?
     Она  повела  рукой  в  сторону  источника  света, но глаза
Сосику и так уже устремились к полыхающей Жемчужине. Брови  его
взлетели   так   высоко,  что  исчезли  в  седых  волосах.  Рот
приоткрылся:
     -- Невероятно... Это... неужели она и есть?
     -- Ты маг, -- ответила она. -- Тебя не обмануть.
     -- Да, но... Никто даже не  знал!  А  те  слухи,  что  она
погребена  под  краеугольным  камнем,  с  которого  Род начинал
творить мир... Невероятно, невероятно.
     Она проговорила ласковым мурлыкающим голосом:
     -- Еще невероятнее, если я скажу, кто ее добыл.
     Он быстро взглянул в ее насмешливое лицо.
     -- Неужто... тот варвар, у которого голова в огне?
     Теперь удивилась она:
     -- Ого! Значит, ты ощутил в нем силу?
     -- Слишком дикую, -- ответил он нехотя, глаза как прилипли
к драгоценной Жемчужине. -- Чересчур...
     -- Но ты первым назвал его! Хотя могучих чародеев на свете
немало.
     Он уклонился от ответа:
     -- Как ты сумела отнять?
     Она расхохоталась весело и звонко:
     -- Отнять? Фу, как ты груб. И недостойно умных  людей.  Он
добыл,  принес  и отдал мне в белы руки. Потому что он... всего
лишь он, а я... Но я потревожила тебя  не  потому,  что  решила
побахвалиться.  Самое невероятное, что я готова отдать тебе эту
Жемчужину.
     Его не по-старчески острые глаза блеснули. Он  дернулся  и
задержал  дыхание  так  резко,  что она на миг пожалела о своем
предложении.
     -- Отдать?
     -- В обмен, -- пояснила  она.  --  Кое-что  хочу  получить
взамен.
     -- Если  не  мою жизнь, -- прошептал он, -- то... все, что
угодно. Но  что  за  варвар!  Если  бы  только  знал,  что  эта
Жемчужина может! Так что ты хочешь за нее?
     Она прямо посмотрела в его сразу посерьезневшее лицо:
     -- Всего лишь твои звездные таблицы.
     Он отшатнулся:
     -- Ого!  Это  же  труд всей моей жизни!.. И труд... многих
поколений чародеев до меня!
     Она переложила  Жемчужину  из  ладони  в  ладонь,  любуясь
переливами  внутреннего  света.  Отблески  играли  на ее чистом
милом личике.
     -- Жаль. Но мне хотелось только этого. Все остальное  либо
у меня есть... либо мне не нужно.
     Он смотрел исподлобья. Проговорил, колеблясь:
     -- Ты могла бы получить с помощью этой Жемчужины.
     -- Могла  бы, -- согласилась она. -- Но я уже сталкивалась
с выполнением желаний... И думала, лучше бы не загадывала. Что,
если получу, но не буду знать,  как  пользоваться?  Ты  старше,
опытнее.  Ты сумеешь и себя обезопасить, и получить от нее все,
что она может дать. Отдам сразу,  если  научишь  понимать  свои
звезды.
     Он поколебался, кивнул:
     -- Твое   личико   обманчиво,   женщина.  Ты  мудрее,  чем
выглядишь.
     -- Спасибо.
     -- Скажи  только...  Почему?   Почему   ты   предпочитаешь
Жемчужине мои таблицы?
     Она прямо посмотрела в его старое сморщенное лицо:
     -- Мне не надо так спешить, как тебе. Я могу разобраться в
твоих  таблицах,  вычислить жизни и будущее каждого из людей...
Ну, каждый меня не интересует, но я смогу видеть те звезды, что
движут королями, царями и, самое  главное,  колдунами,  которые
пока  что  для меня недосягаемы! Я просмотрю их будущее, увижу,
кто на что способен, кому  что  грозит,  кто  когда  умрет  или
погибнет...  Эта  власть больше, чем может дать Жемчужина, если
хочешь всю правду.
     Он медленно кивнул. Она замедленно,  чтобы  он  не  видел,
перевела  дыхание. Похоже, она выбрала верную линию, сказав всю
правду. Он слишком опытен, сразу заподозрил бы  в  чем  угодно,
если бы в голосе или жесте допустила хоть малейшую фальшь.
     -- Клянусь великой клятвой, что я передам все без обмана и
обучу, как читать небо.
     Она  перебрасывала  Жемчужину из ладони в ладонь, глаза ее
смеялись:
     -- А я клянусь передать Жемчужину сразу же, как только  ты
передашь  и обучишь. Поручителем пусть будет тот, кому доверяем
мы оба.
     -- Это не должен быть колдун, -- сказал он торопливо.
     -- Согласна, -- ответила она  охотно.  --  Ни  колдун,  ни
чародей,  ни  маг,  а  человек честный и простой, кто еще верен
слову чести и верен клятве. Таких много в мире. Как князей, так
и простолюдинов. Мы быстро отыщем.
     Его глаза не отрывались от  чудесного  комка  света  в  ее
руках.  Узкие  лучики  просвечивали  между  пальцами,  а  плоть
светилась нежным розовым светом, внутри которой темнели тонкие,
как у птички, косточки.
     -- Я готов тебе отдать таблицы прямо сейчас.
     -- Я готова принять.
     -- А Жемчужину?
     Она раскрыла рот для ответа,  но  застыла:  совсем  близко
донесся  слабый  треск. Звук был такой, словно полумертвая мышь
скребется под полом, пытаясь дотащиться  до  выхода  из  норки.
Тревога  не  успела  проявиться на лице волшебницы, как ее губы
скривила презрительная улыбка. Кто-то  очень  могучий  пытается
проломиться  сквозь  ее защиту. Самое большее, что удается, вот
так попищать, поскрестись. Она  подняла  вопрошающие  глаза  на
Сосику, но старый мудрец повел глазами в сторону:
     -- К тебе кто-то пытается попасть?
     Она удивилась:
     -- Тебе слышно?
     -- Нет, но я вижу твое лицо.
     -- От  тебя  ничего  не скроешь, -- сказала она льстиво, а
про себя подумала, что верно сделала, не солгав даже в  мыслях,
этот старик все равно бы заметил. -- Кто-то пытается, но нам не
нужны свидетели.
     Он сказал серьезно:
     -- Допусти.  Сейчас  в  мире  творится  что-то странное. Я
никогда еще не видел такого расположения звезд! Они  предвещают
великое потрясение...
     Она поколебалась, ведь услышит и он, а вдруг ей собирались
сказать  что-то  стоящее,  но с другой стороны -- сейчас важнее
всего заполучить звездные карты, а для  этого  надо  не  терять
расположения этого старца.
     В  стене  напротив  светлого  пятна,  где  светилось  лицо
Сосику, возник и налился светом  неровный  квадрат,  проступили
огромные  глаза,  толстогубый  рот.  Губы  задвигались, хриплый
голос прорычал:
     -- Хакама... Не скажу, что рад тебя видеть, но есть  общее
дело. Это кто там на той стороне? Чье рыло?
     -- Говори,  --  обронила  она сухо. -- И не оскорбляй моих
гостей, и