но кивнул:
     -- Да,  для  настоящих людей нет ничего хуже смерти, а для
настоящих мужчин... есть много такого, что страшнее и гаже.
     -- Спасибо, -- прошептал  Олег,  в  горле  стоял  ком,  он
глотал  и  не  смог  проглотить. -- Спасибо... Меня предали те,
кому верил, меня бросили на смерть те, для кого сделал все, что
от меня требовали... И сейчас меня спасли те, для кого я должен
принести беду...
     Его  слушали  внимательно.   Олег   чувствовал   на   себе
осторожные ощупывающие взоры. Хозяин сказал со вздохом:
     -- Ты  молод,  но  говоришь достойно и мудро, как человек,
проживший долгую жизнь и познавший добро и зло. Тем  более  нам
горько, что беда должна прийти от тебя, ибо это значило бы, что
если ты достоин и чист, то мы -- недостойны и погрязли...
     Второй, подумав, сказал медленно:
     -- Или  же  ты  -- ложный пророк. Тому дано будет говорить
настолько близко к правде, что люди пойдут за ним, а он  уведет
с дороги Истины...
     Олег помотал головой, сказал поспешно:
     -- Нет-нет,  в  пророки я не гожусь. Ни рылом не вышел, ни
годами. Мне только перевести дух,  понять...  почему  я  других
считал  дураками,  а  сам  дурак  куда больше... и тогда, может
быть, я смогу сдвинуться хоть в какую-то сторону.

     Как он понял чуть позже,  это  был  не  караван,  а  целое
племя.  Народ,  как  они  назвали  себя  с  достоинством.  Он с
удивлением и завистью смотрел на этих бедных и одетых в  тряпки
людей,  что,  в  отличие  от  его  родного  племени,  постоянно
двигаются через весь белый свет.  Если  невры  не  выходили  из
Леса,  да  не  просто  Леса,  а  из своего пятнышка, именуемого
Светлолесьем, ни шагу в сторону Чернолесья, Темного Леса, Чужой
Стороны за Ручьем, то эти остаются на месте лишь для  короткого
отдыха,  ужинают  под  звездным  небом,  спорят и доискиваются,
почему небо куполом, а не плоское, куда уходит солнце на  ночь,
сколько  джиннов поместится на кончике волоска верблюда, нимало
не заботясь, что можно бы остановиться в какой-нибудь  цветущей
долине,  еще не заселенной, поставить добротные домики, разбить
сады  и  огороды,  копать,  сеять,  собирать,   чинить,   шить,
тачать...
     Правда,  тогда уже некогда будет посмотреть на небо. Будут
жить богаче, зажиточнее, но о смысле бытия уже думать не будут,
а больше о том, как отелится корова, не ударят ли заморозки  по
яблоням,  пора  отвести  козу  к  соседскому  козлу,  прополоть
огород, поставить курятник на  столбы,  а  то  лиса  повадилась
таскать цыплят...
     Нет,  сказал  себе  почти  вслух и понял, что наткнулся на
одно из правил, что останутся в нем если не навсегда, то  очень
надолго,  для них, может быть, и хорошо бы осесть на землю, как
все, но для рода человеческого это будет потеря.  Пусть  народы
идут  разными  путями!  Они  тоже ищут истину. А чем больше нас
пойдет ее искать...

     Он попытался предложить им золото,  драгоценности,  трудно
ли  натаскать  для  таких  людей,  но старейшины племени качали
головами, благодарили, снова качали, да он и сам видел, что  не
примут  ценности  другого  мира.  Не из гордости, а просто куда
ценнее выяснить, был ли пупок у первого человека, --  у  первой
женщины,  понятно,  был,  но  стерся,  --  сколько  же все-таки
джиннов уместится на  кончике  волоска  верблюда  и  сможет  ли
всемогущий  Творец создать такой камень, который не в состоянии
поднять?
     -- Спасибо, -- сказал он с неловкостью. -- Я возвращу  вам
долг так, как вы хотите. Я все понял!
     Потом  они  видели,  как  этот  человек,  стоя  на вершине
золотого бархана, вскинул к небу руки, песок закружило, взвился
страшный  вихрь,  здесь  именуемый  самумом,  старики  тут   же
заговорили,  что  все  же пески дают приют злому духу, но самум
унесся, забрав с собой весь бархан, а на его  месте  обнажилась
голая  земля, где тут же появилось и начало расплываться мокрое
пятно.
     -- Если это злой дух, -- сказал старейшина в  затруднении,
-- то зачем ему было открывать новый родник?

     Крупные красные, как алая заря, облака висят все на том же
небе,  яркие  птицы  в  саду с золотыми яблоками верещат во все
луженые глотки, в ушах трещит, по дорожкам, посыпанным  золотым
песком, прыгают заморские зверьки.
     Деревья  расступились, открылось ровное зеленое поле, а на
той  стороне  высился  блистающий  дворец  из   белого   камня,
настолько  чистый,  что  казался игрушкой, вытесанной из одного
куска белоснежного мрамора.
     Едва Олег вышел на поле, дорожки,  странно,  нет,  как  от
дворца  понеслись  всадники.  В  руках  блеснули  узкие длинные
клинки. Олег не остановился, хотя сердце екнуло, а  ноги  стали
ватными.   Ни  один  не  станет  рубить  безоружного  одинокого
человека раньше, чем узнает, кто он  и  зачем  идет.  А  в  его
случае,  как  еще  и  попал  в сад, куда комар не мог пролететь
незамеченным... но все-таки ноги  с  каждым  шагом  тяжелее,  а
спина  сама  начинает  горбиться, будто так нарастает черепаший
панцирь.
     Всадники, их пятеро, взяли его в кольцо.  Двое  держали  в
руках луки. Один вскричал гневно:
     -- Что за невежа осмелился...
     Второй  толкнул  его  под  локоть, что-то горячо зашептал.
Всадник смотрел вытаращенными глазами, потом поспешно  спрыгнул
и уже на земле поклонился:
     -- Прости,  не признали друга нашего правителя... будущего
правителя... князя Колоксая!
     Олег  сдержанно  кивнул,   не   признаваться   же,   какое
неслыханное  облегчение ощутил, когда мечи опустились обратно в
ножны. Похоже, Колоксай  все  еще  не  заменил  местную  стражу
своими людьми, что удивительно.
     -- Ведите,  -- велел он коротко. И добавил: -- Надеюсь, он
в добром здравии.
     Он чувствовал неслыханное  облегчение.  Оставляя  Колоксая
одного,  шел  на  риск,  ибо  Миш  явно  не смирится с участью,
захочет избавиться от непрошеного жениха и мужа. Будь он рядом,
уберег бы, но оставив Колоксая одного...
     И только смутное предчувствие, что Колоксай  выживет,  что
свадьбе быть, заставило его пойти на сделку с царицей.
     Старший  дружинник  сам  подал  своего  коня,  сам повел в
поводу. Остальные почтительно  держались  по  бокам  и  чуточку
позади.  Кони  фыркали,  настороженно  прядали  ушами, чувствуя
некоторое напряжение. Даже стук копыт по дороге показался Олегу
недобрым. Старший сказал услужливо:
     -- Князь велел, что буде ты, великий герой, объ-явишься  в
его краях, немедленно просить к нему, соскучился, дескать!
     -- Я  пришел,  --  сообщил  Олег.  --  Почему  зовете царя
князем?
     Старший опасливо посмотрел на всадников, те смотрели вдаль
и делали вид, что родились глухими.
     -- Он царь в своей стране, -- ответил  старший,  приглушив
голос.  -- Но здесь... пока что князь, да и то по милости нашей
хозяйки. Подготовка к свадьбе закончена, завтра все  свершится,
вот тогда-то... возможно, он и будет зваться царем.
     У Олега вырвалось невольно:
     -- Подготовка к свадьбе! Сколько же времени прошло?
     Старший  долго считал, смотрел в небо, морщил лоб, загибал
пальцы, наконец сообщил с глубоким удовлетворением:
     -- Да уже неделя почти!
     -- Неделя, -- повторил Олег потрясенно. Его тряхнуло,  ибо
за эти дни прожил целую жизнь. -- Всего-то неделя?
     Старший взглянул с недоумением:
     -- Неделя... Что-то стряслось?
     Олег погладил встревоженного коня по шее, пробормотал:
     -- Да нет. Ничего особенного.
     Если  не  считать,  добавил  про  себя,  что  исколесил...
правда, не на  колесах,  весь  белый  свет,  двигал  горами  на
севере,  разрывал  земную  плоть  на юге, был в сердце западных
лесов, замерзал в краю вечных льдов! Если исколесил... э-э-э...
искрылил, искрыластил гряду горных хребтов и бескрайнюю степь.
     На  стене  блестели  железные  шапки  двух  стражей.  Один
крикнул хриплым от пьянства голосом, ворота без скрипа медленно
и величаво растворились.
     Прямоугольник  входа показался темным на фоне яркого света
там, во дворе, и когда кони проехали под аркой, всадники попали
в сверкающее  великолепие,  ибо  все  пространство  двора  было
вымощено  плитами из белого мрамора. Солнце дробилось в изгибах
стен  дворца,  надстройках,  переходах  на  уровне  второго   и
третьего  поверха,  отблески  падали  вниз,  здесь вспыхивали с
новой силой.
     Старший посматривал на  Олега  с  усмешкой,  неделю  назад
плиты  были  из  простого  гранита, но человек в звериной шкуре
лишь сдвинул тяжелыми глыбами плеч:
     -- Слишком слепит. Отвыкнете видеть дичь в лесу.
     Старший сказал разочарованно:
     -- Так эти ж в лес не ходють... Да и где тут лес?
     Олег соскочил с коня, в голосе было презрение:
     -- Вот-вот, что за страна, даже леса нет!
     Он пошел вперед, а за спиной старший тихонько бурчал,  что
леса  вообще-то  есть,  но  далеко, у них не какая-то там дикая
земля, у них царство, до которого всем остальным  как  до  Края
Земли,  здесь  даже  по  ночам  не  всегда  слышно,  как в лесу
голодные волки воють...

     Колоксай,  все  такой  же  красавец  великан  с   золотыми
волосами до плеч, бросился навстречу, распахивая огромные руки:
     -- Наставник!.. Учитель!
     На  них  смотрели с недоумением. Красноголовый не выглядел
умудренным старцем, да и вообще на старца не тянул,  а  с  виду
оба  по  возрасту  близки.  Конечно,  Колоксай так много пролил
крови за свой короткий срок, что захмелел, и в душе  проснулась
жажда  к тому, что достигается не мечом, чего железом вообще не
добыть.
     Олег вытерпел бурные объятия,  красавец  витязь  скачет  и
прыгает вокруг, как щенок, сдавил в ответ, отстранился:
     -- Ладно, всего обслюнявил. Так ты все еще в женихах?
     -- Все еще, -- ответил Колоксай со вздохом.
     Теперь  Олег видел глубокие линии на лице, складки на лбу,
даже морщинки, что мужчины привыкли не замечать друг  у  друга.
Глаза   слегка   запали,  нос  заострился,  а  скулы  обозленно
выдвинулись вперед, вызывающе натягивая кожу.
     Не сумев  вывернуться  от  вопрошающего  взора  Олега,  он
сказал неохотно:
     -- Это  у нас, простых... тяп-ляп и вся свадьба. А то еще,
если умыкнешь, то и вовсе... Здесь же пока все не  освятят,  не
побрызгают,  не  сошьют особые платья, не созовут родню со всех
концов света... Видишь, к свадьбе даже двор перепахали!
     Он  говорил  быстро,  оправдываясь,  обоим  же  ясно,  что
невеста   идет  под  венец  по  принуждению,  нехорошо,  только
Колоксай все еще уверен, что стерпится -- слюбится, что она еще
не почувствовала, как он смел, отважен, нежен, добр, как  умеет
развеселить,  как  он  будет  любить и на руках носить, терпеть
любые ее капризы!
     -- А когда свадьба?
     -- Да завтра уже, завтра, -- почти выкрикнул Колоксай.  --
Как я ждал этого дня!
     Олег кивнул:
     -- Тогда я вовремя.
     -- Еще  как  вовремя, -- просиял Колоксай. -- Ты будешь по
мою праву руку! Главным боярином. Хоть один из моих краев!
     -- Да-да, -- согласился Олег, хотя насчет одних  краев  --
это  если  понимать как от Края и до Края, но странное недоброе
чувство билось в груди и холодило кровь, что  в  самом  деле  в
день  свадьбы побыть бы вблизи отважного влюбленного дурака. --
Интересно, какие здесь  свадебные  ритуалы...  Гм,  я  видел  и
весьма... весьма необычные.
     Колоксай отмахнулся:
     -- Да  зачем мне необычные? Мне бы сгрести ее и... Свадьба
-- это множество оберток, а  мне  бы  добраться  до  жемчужинки
внутри!  Пойдем,  я  сам отве-ду тебя в палаты близь моих, а по
дороге... а потом и за пирком в твою честь поведаешь, где  был,
о чем мыслил!
     -- А  ты,  --  спросил  Олег  с недоверием, -- так и сидел
здесь, свадьбу ждал?
     -- Точно, --  согласился  Колоксай.  --  Пару  раз  только
отлучился.
     -- Куда?
     -- Да  так,  --  отмахнулся  Колоксай. -- Тюринцев смирил,
багнюков примучил, воеводу Гнилозуба из полона освободил...  Да
это  было  просто! Ну, еще отыскал в пещере чудище трехголовое,
прибил, сокровища достал, народу раздал в возмещение убытков...
Это все рядом! Тут хоть и сад с этими золотыми, но  за  оградой
Змей  на  Змее, кощеи стаями, нежить, навьи... Кто хочет славы,
только за ворота выйди!
     Олег прикусил язык. С героем  что-то  происходило.  Неделю
тому  он еще доказывал, что Змея прибить -- подвиг из подвигов,
а сейчас в глазах странное ожидание чего-то еще ярче, что  ждет
в той, другой жизни, что ждет его за свадьбой.
     -- Да,  --  согласился он с неловкостью, -- пустячки... Но
что ж тогда, по-твоему, народ называет жизнью, полной подвигов?
     Колоксай в затруднении пожал плечами. Он  сам  чувствовал,
что  с  ним что-то происходит... начинает происходить, но чтобы
это осмыслить сразу и полно, надо в пещеры, а какая  свадьба  в
пещере?
     -- Это  хорошо,  --  сказал Олег с великим облегчением, --
что ты это... освобождал,  завоевывал...  э-э...  примучивал  к
дани. Это хорошо.
     Колоксай   смотрел   с  удивлением.  Темны  движения  души
мудреца, а мысль их  непонятна  вовсе.  Во  всяком  случае,  он
говорит о чем-то другом, а не о завоеваниях или подвигах.

     Глава 38

     В  окно  падал  рассеянный  бледный свет. Медный лик луны,
изъеденный пятнами, смотрел через решетку мертвыми  колдовскими
глазами.   Узкий  луч  высвечивал  плотно  подогнанные  дубовые
половицы.
     Олег неслышно подошел к окну. Железные прутья  толщиной  в
палец,  каждый  кован  искусно,  лепестки  из металла, набухшие
почки... Многое сумел передать умелец кузнец, жаль, что за пару
лет все равно все изойдет ржавчиной. Ну, пусть не за  пару,  но
все же...
     По  спине  прошла  волна  холодка, хотя он знал, что сзади
дверь закрыта да еще и подперта.  А  если  бы  и  распахнулась,
изнутри  повалит теплый дух человеческого жилья, разогретых тел
челяди, что спят вповалку внизу.
     Колоксай, как он уже знал, в своих палатах спит с мечом  у
изголовья.   Не  дурак,  понимает,  что  слишком  многие  хотят
избавиться от чужака, но в открытом поединке мало  кто  рискнет
сойтись грудь в грудь. А вот прокрасться в опочивальню с острым
ножом в зубах...
     -- Какие  поединки,  --  пробормотал  он, -- какие мечи...
Здесь правит женщина. Значит, и ответ  должен  быть  женским...
Без  железа.  А  то и без крови вовсе... Хотя за последнее я бы
голову не положил. Даже палец...
     Смутная угроза шла от темного приземистого  здания  далеко
за  садом.  Он  чувствовал тяжелые волны, что катятся неспешно,
одна за другой. Высокие настолько, что накрывают  дома  и  даже
весь  дворец.  Только  птицы...  а  сейчас  жуки и летучие мыши
носятся поверх незримого половодья чар.
     Уже заалел на востоке небосвод, но понять угрозу не мог. С
каждым часом, а теперь с каждым  мгновением  там  накапливалось
нечто враждебное, огромное, наливалось злой мощью.
     В отчаянии он перебрал все, что знал, но душа съежилась от
стыда  за  такую  скудость.  Он  чувствовал унижение, словно на
глазах всего люда облили помоями да  еще  и  хохочут,  указывая
пальцами.  Ну,  не обучен хитросплетениям заклятий, когда одним
уколом иглы можно перетряхнуть устои государства, сменить  одно
племя  другим,  когда умело сказанное заклятие поменяет в груди
человека  сердце  на  селезенку,  и  тот  внезапно  рухнет  как
подрубленное дерево на глазах изумленных соседей...
     Громко  пропел  петух,  в  ответ заорали, перекрикивая, во
всех дворах. Перекличка  прокатилась  по  всему  граду,  где-то
замычала  разбуженная  корова. С заднего двора послышался скрип
колодезного ворота.
     Внезапно он ощутил, как унижение уже давно перерождается в
нечто злое, оскорбленная душа пытается  разогнуться,  стряхнуть
помои,  а еще лучше -- смыть эти помои кровью того, кто обрушил
на него всю эту бадью.
     -- Перестань, -- сказал он себе, морщась. --  Не  пристало
волхву  вести  себя  как задиристый мальчишка или как... просто
человек. Не пристало! И я не стану...
     В слабом рассвете он видел  над  домиком  колышущееся  как
студень  облачко. Прозрачное, так дрожит нагретый воздух, в нем
любят толктись безобидные комарики, прозванные  толкунцами,  но
этот  воздух не поднимается, словно вокруг дома незримый шар из
бычьего пузыря...
     Он словно ощутил в груди злое жжение. Плечи  раздвинулись,
он  чувствовал,  как  от  гнева  перехватило дыхание. Несколько
мгновений боролся, затем вдруг как  молния  блеснула  мысль:  а
почему  нет?  Пока  он  добивается,  чтобы  никому  пальчик  не
прищемить,  власть  захватывают,  как  говорил   Мрак,   просто
сильные...  даже  не  столько  сильные,  как уверенные, наглые,
идущие к цели напролом, наступая другим не только на ноги, но и
на головы.
     -- Да черт с тобой, -- вырвалось у него обозленное. -- Мог
бы остаться поселянином, пас бы коров, никто бы...
     Он чувствовал, что оправдывается,  а  в  груди  затрещало,
незримая  рука  начала  выдирать  внутренности.  Боль,  тянущая
пустота, а под ногами дрогнуло, раздался сухой  треск,  грохот.
На  том  месте, где виднелся домик, взвился столб огня, побежал
как огненная ящерица с высоким пламенным гребнем по  извилистой
линии.
     Дом  исчез, на его месте зияла страшная трещина. С десяток
саженей вширь, в длину не  угадать,  концы  уходят,  постепенно
сужаясь,  за  пределы  сада.  Треск  умолк,  только  земля  еще
вздрагивала.  Стали  слышны  отчаянные  крики,  плач,   мычание
испуганного  скота. Зато тяжелое давящее ощущение беды исчезло,
словно это не он только что... да ладно, тот напросился.
     За садом взвились струи темного  дыма.  Медленно  поднялся
темный  столб и за садом. Олег, натужившись, медленно свел края
трещин вместе. Воздух наполнен гарью и дымом, когда же  узнает,
что горит в недрах...
     Края  соприкоснулись,  затрещало,  снова  грохот, гул, что
прокатился под ногами. Когда утихло, за садом огонь  разгорелся
сильнее,  а  крики  оттуда  доносились хоть и далекие, но страх
звучал в каждом вопле.
     Через двор промчался человек:
     -- Пожар!.. Пожар!
     Олег крикнул:
     -- Что горит?
     -- Летние палаты царицы!.. Все туда с ведрами!
     Олег проводил его долгим взглядом, двор качался,  а  перед
глазами плыло. В теле была такая слабость, что на ощупь отыскал
край лавки, опустился как куль с отрубями. Можно бы попробовать
дождь, но по всему телу вскакивают волдыри, когда вспомнит, как
вместо дождя то рыба с небес, то жабы, то вовсе раки и тина...
     Дверь вылетела с петель, снесенная мощным ударом. Колоксай
выскочил  как  ярый  тур,  в  глазах  ярость и отвага, голый до
пояса, мышцы блестят, весь в буграх  мускулов,  руки  развел  в
стороны, как для схватки.
     -- Олег?.. Что там?
     -- Тряпки  горят,  --  ответил  Олег  слабым  голосом.  --
Видать, девки-рукодельницы лучину обронили...
     Из-за деревьев вздымался уже не только черный  дым,  но  и
языки багрового огня. Колоксай не сводил взгляда с зарева.
     -- Да   нет,  что  за  грохот  был?  Земля  тряслась,  как
перепуганный конь.
     -- А, это, -- протянул он  слабым  голосом.  --  Это  все,
видать,  их  новый  колдун. Они все пробуют новые заклятия, вот
и...  допробовался.  Земля  расторглась,  а  сам  он  с  домом,
челядью,  собакой...  я  видел  собаку,  добрая  была, хорошая,
всегда хвостом виляла и никогда не  гавкала!  А  теперь  это  в
диковину, всяк норовит ухватить, грызануть, цапнуть или хотя бы
обгавкать...
     За садом багровые языки медленно скрывались в черном дыме.
Высокий  столб,  в  котором  уносились  и  снопы  искр, все еще
упирался в голубеющее небо. Колоксай спросил с беспокойством:
     -- Так, говоришь, сами управятся?
     -- Сами, -- утешил Олег. -- Не жениховское это дело!
     -- Чертов колдун, -- вырвалось у Колоксая, -- сколько  зла
натворил.
     -- А  сколько  еще  собирался, -- добавил Олег, потому что
насчет натворенного зла не был уверен. Может быть,  это  первая
гадость, которую собирался делать, но, как говорят старые люди,
чего  н