оглянула скачущая четверка коней.
В колеснице  на  миг  показался  человек  в  блистающих  грозно
доспехах. Красные кони несли по  небу  неистово,  из-под  копыт
летели длинные искры.
     Голубка,  пронеслось  в  голове.  Голубка освободила шлем!
Жаждущий крови  бог,  уже  в  нетерпении  облаченный  в  боевые
доспехи, наконец-то ухватил шлем и с мечом наперевес вскочил на
боевую  колесницу. Быть большой крови, быть пожарам, быть лязгу
мечей, стуку стрел о щиты, крикам умирающих...
     Неистовый Перун снова начинает великую войну!
     Он  быстро  посмотрел  на  башню,  в  груди  стало  жарко,
запекло,  яростная  мощь  жгла, но он еще чуть помедлил, все ли
колдуны там, покончить со всеми разом, и наконец выплеснул  всю
ослепляющую ярость в единый всесокрушающий удар...

     Хакама  быстро  переходила от одного колдуна к другому. Не
все общались друг с другом, воздух  пропитан  ненавистью,  надо
смягчать,  служить  даже  толмачом,  что  удобно вдвойне, можно
вязать сложную сеть интриги, пусть все так  и  общаются  только
через  нее, она от роли хозяйки убежища быстро переходит к роли
хозяйки вообще...
     Решетка на окне внезапно налилась багровым. Пошел  тусклый
свет,  решетка  мигом превратилась в оранжевую, потекли тяжелые
капли металла. За пару  мгновений  все  истаяло  как  воск  под
жаркими  лучами,  на  полу  медленно застывали красные наплывы,
темнели, бугрились.
     В тесный оконный  проем  втиснулась  огромная  птица.  Все
молча  ждали,  а  птица  рухнула  на  пол, затрепыхалась, роняя
перья, поднялся некрупный человек с суровым напряженным  лицом,
сухой,  жилистый,  черноволосый, с небольшой сединой на висках.
Дыхание вырывалось частое, он быстро  посмотрел  на  оборванные
рукава,  на  перья, что остались даже в оконном проеме, перевел
взгляд на остальных. В круглых птичьих глазах была злость.
     -- Что за окна?..
     Вокруг него заструился воздух. Хакама проговорила мягко:
     -- Приветствуем тебя, мудрый и  могучий  маг!..  Не  спеши
укреплять доспехи на своем теле. Здесь все союзники...
     -- Союзники?
     -- Пусть   сообщники,   --   поправилась   она,  такая  же
чувствительная к словам, как и все маги. -- Но сейчас все здесь
заинтересованы в жизни и здоровье другого. Пусть  это  впервые,
но  это  случилось...  ибо  чем  больше  нас, тем лучше отразим
угрозу. Потому не спеши укрываться от нас, взгляни на стены.
     Новоприбывший обвел всех подозрительным  взором,  осмотрел
еще  раз,  а  потом  еще  и магическим оком просмотрел все, что
казалось подозрительным. Почти все без магических  щитов,  зато
вокруг  башни  тройной  заслон  из магии настолько плотной, что
пущенная в ее сторону стрела сгорит  не  только  мгновенно,  но
даже  пепел  исчезнет без следа. Да что там стрела: метни целую
гору, все равно сгорит, песчинки не долетит...
     -- Ладно, -- сказал он хмуро. -- Меня зовут Россоха,  я  с
этим  человеком встретился раньше вас всех. И могу подтвердить,
что он в самом деле страшен... Страшен для всех нас.
     Беркут разглядывал его подозрительно:
     -- Россоха?.. Я слышал, тебя зрели  в  облике  большого  и
тучного.
     -- Я принимаю различные обличья, -- отмахнулся Россоха, --
но сути не меняю... как многие из вашей породы. С ним я впервые
общался  в  облике старца... Почему нет? Я в самом деле древний
старец для двадцатилетних. Он испугал  меня  еще  в  первую  же
встречу.  Не  силой,  нет. Но я давно не встречал таких порывов
души... Он жаждет осчастливить весь свет, а мы знаем,  в  каких
случаях   начинаются   самые   кровавые   войны,   самые  лютые
потрясения, когда насмерть бьются не только люди, но и маги,  а
то и сами боги!
     Ковакко булькнул брезгливо:
     -- Прекраснодушных   много.   Обычно   они   мрут  еще  во
младенчестве! Остальные не доживают до отрочества, ибо их  бьют
даже куры.
     Россоха бросил предостерегающе:
     -- Этот  не  просто  выжил.  Первый  раз,  желая  от  него
отделаться, я послал его спросить у Яфета. Не помню  что,  сами
знаете   эти  детские  вопросы,  на  которые  отвечать  труднее
всего!.. А второй раз отправил к самому Перуну.
     В  помещении  повеяло  зимней  стужей.  Чародеи   ежились,
переглядывались. Хакама спросила нервно:
     -- И что же... он побывал у него?
     Россоха развел руками:
     -- Похоже   на  то.  С  его  упрямством  он  мог  решиться
вломиться в покои самого бога войны! Но почему остался жив, ума
не приложу.
     С другого конца комнаты Беркут прорычал:
     -- Да и наша хозяйка... тьфу на ее  голову,  хозяйка  этой
башни!..  тоже  посылала  его  не за пряниками. Но это воины из
дальних походов возвращаются обессилевшие, изнемогающие от ран,
а колдуны либо гибнут, либо обретают новую мощь. Что  он  умеет
теперь?
     -- Мудрость   предпочитает  переосторожничать,  --  сказал
Россоха серьезно. -- Беспечные маги до мудрости не дожили.
     Он уже спешно  бормотал  странно  щелкающие  для  колдунов
равнин  слова,  вздымал  руки  и  приглаживал ладонями незримые
стены.
     Хакама бросила быстрый взгляд за окно. В  двух-трех  шагах
от   третьей   скорлупы  заискрилась  черная  как  ночь  стена,
выгнулась, накрыла куполом. В помещении внезапно стало  темнее,
чем  в  погребе.  Кто-то  вскрикнул,  голос Россохи пробормотал
что-то успокаивающее. Тьма медленно сменилась сумерками,  затем
посветлело вовсе, а купол медленно ушел от простого взора.
     -- Черт,  --  сказал  Беркут  с  нервным смешком, -- да он
покрепче, чем... Как же ты его сумел так...
     -- Потому что умею, -- ответил Россоха,  но  чувствовалось
по  голосу,  что  колдун  собой доволен. -- Когда имеешь дело с
таким, то ничто не лишнее. Хакама, я на твоем  месте  пригласил
бы  всех,  кого достигают твои нити. Или хотя бы тех, кого этот
лесной волхв задел или напугал.
     Хакама кивнула, улыбаясь загадочно,  что  не  укрылось  от
Россохи:
     -- Ты прав. Кого ты советуешь?
     -- Хотя  бы  Короеда, Боровика, Сладоцвета, Беркута... Ах,
Беркут уже здесь? Никогда бы не  подумал,  что  могучий  Беркут
может  сидеть  тихий  и мелкий, как воробей под дождем. Короед,
конечно, дурак... как и все  здесь,  но  он  знает  кое-что  из
древесной  магии,  которая  неведома  даже мне. Если тебе нужна
помощь в отыскании...
     -- Нужна, -- ответила Хакама светло. -- Вместе  мы  их  не
только  отыщем!  Стоит  им  увидеть  нас впятером, прибегут без
страха.

     Короед,  едва  переступив  через  магическое  окно,  сразу
натянул  шатер,  похожий  на  свою  неопрятную  бороду,  поверх
защитного купола Россохи. Утолщаясь, он в то же  время  таял  с
виду,  а  когда исчез, Короед еще долго шептал и двигал руками,
уплотняя стенки, усиливая, укрепляя. Даже если его  скорлупа  и
слабее  той,  что  натянул Россоха, но все-таки основание шире,
магии ушло на создание больше, а поддерживать такой панцирь под
силу только великому магу.
     Боровик набросил свой магический щит, теперь башня  Хакамы
блистала   как   драгоценное   зернышко,  упрятанное  в  восемь
скорлупок, по прочности превосходящих алмаз.
     Хакама, напряженная, как тетива на луке, неспешно обходила
гостей, стараясь держать пальцы на виду, не колдует, улыбалась,
про красноволосого волхва почти забыла, ибо в  ее  башне  самые
сильные,  самые  могучие  и знающие... Как воспользоваться, как
завладеть их знаниями?.. А если не удастся с чужими знаниями...
если останется одна, то что ж, у нее  есть  своя  голова,  есть
звездные карты.
     Колдуны  стояли  и сидели порознь, исподтишка следили друг
за другом. У  каждого  брови  сдвинуты,  над  каждым  сгущается
облачко, мысль работает бешено, каждый не прочь воспользоваться
случаем...
     Все услышали тяжелый грохот. Не сговариваясь, одновременно
бросились  к  окнам. Степь выглядела ровной и спокойной, вокруг
башни  блистали  и  вспыхивали  искорками  сгорающие   пылинки,
которых ветром бросило на незримый панцирь.
     Тишину разорвал нервный смешок Боровика:
     -- Фу, я уж думал...
     -- Да, это ему не горы ломать, -- согласился Беркут.
     Даже  Хакама  нервно  улыбнулась, на щеках появился слабый
румянец:
     -- Похоже, он разбил нос.
     -- Хорошо бы лоб, -- бросил Беркут.
     -- Ну, это вы уж чересчур! -- возразил Россоха. --  Лоб  у
варвара -- самое крепкое место.
     -- А не зад?
     Россоха   ответить   не  успел,  тяжелый  гул  повторился.
Радужная скорлупа начала подрагивать, появилась вмятина, словно
туда  уперли  невидимое  бревно.  Несколько  мгновений   пузырь
подрагивал,  затем вмятина начала расширяться, невидимое бревно
давило   сильнее,   пленка   магического   пузыря   натянулась,
послышался  тонкий  звон, словно в комнате разом за-звенели сто
тысяч комаров...
     Хакама инстинктивно собрала и бросила  магическую  мощь  в
пленку,  это  оказалось  странно  легко,  а  когда оглянулась в
недоумении, увидела закушенную губу Беркута,  напряженное  лицо
Россохи,  их  губы двигались, маги впервые в жизни не только не
вредили друг другу, но крепили оборону вместе.
     Раздался резкий пронзительный звон. Хакама  дернулась,  на
миг  заболели  все  зубы,  тут  же  затихло, но в груди остался
страх, а когда подняла глаза на  панцирь,  страх  вздыбил  кожу
мелкими бугорками.
     Скорлупа  исчезла!  Невидимый таран уперся во второй слой.
Хакама не успела укрепить слабое место, как снова по ушам резко
щелкнуло, острая  боль  стегнула  уже  не  только  в  зубы,  но
защемила  глаза.  Непроизвольно она бросила все силы на тре-тий
слой, теперь уже он стал внешним,  справа  и  слева  хрипело  и
булькало  во  впалых  грудных  клетках  магов,  кто-то бормотал
вслух, не обращая внимания, что  могут  услышать  и  запомнить,
кто-то  ругался...  а может, это тоже заклятия, очень мужские и
крепкие.
     -- Да помогите же!
     Она услышала свой вскрик, больше похожий на стон. Боровик,
что стоял посреди, как полусгнившая копна соломы, все обозревал
и ни во что не вмешивался, вздрогнул и двинулся к ее окну.  Она
ощутила  волну  жара,  что  пошла  от  его тела, скорлупа сразу
задрожала,  вмятина  перестала  углубляться,  медленно-медленно
начала вытеснять незримый таран.
     В  помещении  было влажно и жарко, как в натопленной бане.
Хакама захлебывалась, грудь  жадно  прогоняла  нечистый  воздух
через  легкие.  В  узкие  окна вливались жалкие струйки, тут же
тонули, ибо восьмеро магов разогрели воздух и даже  стены,  как
раскаленные слитки металла.
     Внезапно  треск разбитой скорлупы ударил по ушам резко, до
боли в зубах. Она ощутила соленый  вкус  во  рту.  В  помещении
стояла  ругань,  кто-то  во  весь  голос  призывал богов, рядом
воздух дрожал от рук Россохи, что мелькали как крылья ветряка.
     -- Он проломил и эту скорлупу! -- прозвенел чей-то тонкий,
как лезвие острого ножа, голос. -- Он проломил...
     Беркут гаркнул люто:
     -- Ну и что? Остались еще четыре! Быстрее всю  мощь,  пока
он не собрался...
     Пот  бежал  по бледным лицам. Она слышала хриплое дыхание,
всюду вытаращенные глаза, бледные лица.  Сцепив  заклятия,  они
удерживали  скорлупу,  уплотняли,  наращивали  слой  за  слоем,
выкладывали всю мощь, уже не оставляя ничего для защиты друг от
друга.
     Когда скорлупа  дрогнула,  все  ощутили,  что  это  только
пробный  удар,  затем тряхнуло, еще и еще, но скорлупа держала.
Они боялись посмотреть  друг  на  друга,  и  не  зря:  скорлупу
затрясло, удары обрушивались с разных сторон.

     Глава 47

     Багровое   солнце   медленно   опускалось.   Башня  слегка
вздрагивала,  но  уже  глухо,  а  дыхание  колдунов,  напротив,
выравнивалось.  Хакама  первая  ощутила,  что хотя от усталости
едва может пошевелить губами, однако напор выдержали.
     -- Сколько? -- прошептала она.
     Воздух был горяч, пропитан запахом пота,  хриплое  дыхание
раздавалось  сразу  из  восьми  глоток, но ее услышали, Россоха
выругался, задыхаясь и хрипя, как загнанный конь, бросил люто:
     -- Одна!
     -- Чт-т-то?
     -- Последняя, -- повторил он сипло. --  Теперь  мы  крепим
твою...
     Мир  покачнулся перед ее глазами. Когда зрение очистилось,
она рассмотрела, что башню окружает ее скорлупа,  а  дальше  по
степи  расходятся  семь  выжженных кругов, где земля спеклась в
отвратительную ноздреватую массу.
     Семеро мужчин, бледных и  взмокших,  стояли  у  окон.  Она
видела, как дрожит над ними воздух, все держат последний барьер
всеми силами, все вливают свою мощь в ее скорлупу!
     -- А где он?
     -- Сейчас взгляну, -- ответил Россоха. -- Пора...
     Несмотря на потрясение, ее сердце радостно екнуло. Могучий
колдун,  полный  силы,  которой никто не знает даже теперь, уже
начал выполнять ее повеления. Пока бездумно, а потом...
     В десятке шагов от скорлупы на  траве  распластался  лицом
вверх  человек.  Он  бессильно раскинул руки, голая грудь часто
вздымалась, а когда Россоха  приблизил  магический  глаз,  лицо
лесного  колдуна  выросло,  уже  и другие увидели нечеловечески
зеленые глаза, потемневшие от усталости, на лбу  крупные  капли
пота,  побледнел  как  мертвец,  а  скулы вот-вот прорвут сухую
кожу.
     -- Так вот он каков, -- проговорил Беркут задумчиво. --  Я
его видел... но не таким.
     Сейчас,  когда  опасность  миновала, он уже вовсю старался
понять источник его мощи. Без злобы, без недоброжелательства.
     -- Он опасен, -- обронила Хакама.  --  Если  бы  я  знала,
насколько он опасен!
     В ее сладком голосе проскользнули тонкие булатные нити. От
края стены   на   лицо   Беркута  падали  тени,  она  не  могла
рассмотреть выражение его глаз, но голос не  понравился,  когда
Беркут  все  всматривался  и всматривался в крохотную фигурку с
красной головой.
     -- Он же совсем мальчишка!
     -- Мальчишка, -- согласилась Хакама. -- Тем и опасен.
     -- Старик бы так не  рискнул,  --  согласился  Беркут.  --
Старик  вообще бы махнул рукой на весь белый свет. Мне хорошо и
ладно. А у молодого... мы все когда-то  хотели  все  исправить,
все переделать, всех осчастливить...
     В  жарком  воздухе  потекли запахи гнили, рыбьей икры, все
ощутили,  что  открыл  рот  Ковакко,  а  потом   услышали   его
булькающий голос:
     -- Он  просто  туп.  Все еще торчит, пень! Понятно же, что
теперь  только  лоб  раздробит.   Мы,   если   честно,   сперва
растерялись, но сейчас даже Хакаму на испуг не взять.
     Колдунья  скользнула  по  нему  прохладным  взором. Беркут
ощутил, как по всему его телу пробежали сотни муравьиных лапок.
     -- Он выдохся, -- предположила она.  --  Сейчас  его  муха
собьет с ног.
     -- Потому и не поднимается, -- засмеялся Боровик.
     -- Лучше бы так и лежал...
     -- А  жратаньки?..  Когда  я  был помоложе, меня все время
терзал голод.
     Беркут предположил осторожно:
     -- А он не сможет куда-то  быстренько  сбегать,  поесть  и
вернуться?
     Хакама покачала головой:
     -- На  сотни  верст  корм только для моих муравьев. Это не
нарочно, просто я заботилась о своем муравьином народце.
     Боровик сказал задумчиво:
     -- А что толку?.. Он уйдет за едой, мы разбежимся, а  если
он  вернется?.. Сотрет с лица земли эту башню, одной Хакаме его
не удержать. А потом отыщет и нас.

     Автанбор и Сладоцвет держались ниже травы тише воды,  даже
к  окнам подошли, когда остальные колдуны попадали в кресла без
сил, шумно  дышали,  старательно  набирая  магической  мощи  из
пространства.
     К ним дважды подходила Хакама. Все видели, как оба колдуна
в первый  раз  даже  отпрянули,  но  она  говорила  и говорила,
наконец Автанбор кивнул, в глазах  блеснула  свирепая  радость.
Сладоцвет  наклонил  голову  с явной неохотой, но когда вскинул
руки  к  потолку,  донесся  далекий  гром:   небо   подтвердило
нерушимость его клятвы.
     Все  услышали сдавленный возглас Автанбора. Он стоял возле
окна, багровый свет заката падал изнутри на его худое лицо.
     -- Что там? --  спросил  Беркут  настороженно.  Он  сделал
движение подняться, закряхтел, поморщился и остался в кресле.
     -- Вам   не  придется  решать,  --  ответил  Автанбор,  не
поворачивая головы, -- не придется решать, что делать, когда он
уйдет...
     Голос его был мрачным. Чувствуя беду, потащились к  окнам.
Варвар  уже нашел силы перевернуться на живот, затем вовсе сел,
опираясь руками о землю. Перед ним прикрыла траву широкая белая
скатерть, а на ней теснилась еда. Можно было различить  жареных
лебедей,  глубокое  блюдо  с рыбой, а рядом на траве стояли два
кувшина с толстыми боками.
     Хакама слышала тяжелое  дыхание,  снова  учащенное,  потом
сдавленный голос Беркута:
     -- Черт...  Как  я  забыл,  он умеет... Эта оборона совсем
мозги вышибла.
     "Нельзя вышибить то, чего нет, -- подумала она мстительно,
-- а если  и  есть,  то  вышибу  я...  попозже",  --  а   вслух
произнесла рассчитанно испуганным голоском:
     -- Он может сторожить нас вечно!
     Россоха откликнулся:
     -- Захочет ли?
     Беркут буркнул:
     -- Почему нет? У него в запасе молодость.
     -- Молодость как раз нетерпелива.

     В  молчании  смотрели,  как  неспешно  ест  варвар, словно
чувствует, что за ним наблюдают восемь пар глаз. Ноги протянул,
нимало не заботясь, что стоптанные подошвы  на  скатерти,  мясо
запивает водопадами вина из обоих кувшинов.
     Россоха сказал мечтательно:
     -- Если  бы  можно  было...  На миг снять защиту! Я бы сам
достал его огнем. Или Стрелой Заката.
     -- То, что так долго крепилось, --  ответил  благоразумный
Короед,  --  в одночасье... тем более в одномигье не снимешь. А
он заметит сразу, что скорлупа тает. Тут же  шарахнет  со  всей
дури!
     По  комнате  пронесся  ледяной ветер. С потолка посыпалась
мелкая снежная крупа,  что  тут  же  превратилась  в  блестящие
капельки.
     Беркут  морщился,  колдуны  слишком  нервничают, не держат
себя в узде, могут натворить  что-то  и  похуже,  чем  вьюга  в
комнате. Сказал рассудительно:
     -- Если со скорлупой едва не смял, то без скорлупы... даже
не берусь представить, что здесь будет.
     Россоха смотрел в окно не отрываясь:
     -- А точно заметит?
     Беркут буркнул:
     -- Пощупай скорлупу!
     Лицо  Россохи стало отстраненным, губы зашевелились, глаза
ушли под лоб. Внезапно вздрогнул, посмотрел дико:
     -- Ощущение странное... как будто на куполе огромная лапа.
Снимем защиту, нас если даже не сомнет... тут  же  удар  другой
лапищей.
     В  помещении  пронесся холодный призрак, разросся, охватил
всех и, поднявшись на потолочную балку, смотрел оттуда мертвыми
жаждущими глазами.

     В помещении становилось все жарче.  Мелкие  капельки  пота
усеяли  даже  зеленое  лицо  Ковакко. Россоха сам дышал тяжело,
часто. Он не раз находил на дне кувшинов мертвых мышей, которые
погибли, как сперва казалось, без всякой причины.  Он  потратил
годы,  пытаясь  отыскать  неведомую  магию,  пока не понял, что
мышки просто задыхались в загаженном воздухе. Свежий  оставался
наверху,  а  тот, который прогнали через свои крохотные мышиные
легкие, становился вскоре ядовитым.
     Беркут взглянул коротко, буркнул:
     -- Это все кажется. Хоть  воздух  не  выходит,  но  и  под
скорлупой хватит на десяток лет. А этот столько не высидит даже
на зеленой травке.
     Россоха  отвел взгляд в сторону. Неприятно, что тебя видят
насквозь, но, похоже, они все думают  об  одном  и  том  же.  И
Беркута тоже трясет, а говорит чересчур громко и напористо.
     -- Она  недолго  будет  зеленой,  -- пробормотал он. -- Но
вряд ли этот станет ждать до наступления снега.
     -- А что он может?
     -- Кто знает. Мы знаем, что можем мы.
     Беркут проговорил угрюмо:
     -- Ты хочешь сказать, что мы можем... не так уж и много?
     Россоха сказал  нехотя,  никто  не  любит  признаваться  в
неумении что-то делать:
     -- Мы  соперничаем... но черпаем из одного источника. Наша
магия построена на долгом овладении тайнами слова, на отыскании
сокро