него  на  колени.  Олег  напряг  слух,  с пересохших губ
Колоксая сорвалось:
     -- Все равно... все равно... я люблю...
     Зимородок счастливо улыбнулась, ее тонкие  пальцы  гладили
его безжизненную ладонь:
     -- Потерпи  еще  чуть...  Сейчас ты будешь здоров и силен,
как прежде.
     Его  губы  двигались,  кадык  дергался.  После  паузы   он
прохрипел:
     -- Все равно люблю... и буду вечно любить тебя, Миш...
     Зимородок отшатнулась, словно ей плюнули в глаза. Брови ее
сомкнулись,  она остановившимся взором смотрела в бледное лицо.
Воины замерли, чуя неладное.  Олег  сжался,  предчувствие  беды
стало  таким  неминучим,  что  едва  не  вскрикнул, а под левым
ребром возникла тупая боль.
     Он положил  ей  на  плечо  руку,  и  Зимородок  поднялась,
двигаясь как кукла, которую ведут чужие руки. Олег в самом деле
отвел   к   воинам,   что   толкли  смесь,  в  ступке  чавкало,
выбрызгивала зеленая слизь. Краем  глаза  он  все  время  видел
огромный  красный  диск,  что  наполовину  погрузился за темный
край, багровые  лучи  еще  питают  жизнь  Колоксая,  но  солнце
опускается так же быстро, как яичный желток сползает по горячей
сковороде...
     Ей  подали  приготовленный  кубок. Она быстрыми движениями
переложила слизь в кубок, ее пальцы ловко сняли с шеи крохотную
серебряную  баклажку.  Олег  часто  дышал,  молча   указал   на
заходящее солнце.
     Баклажка  была  полна,  воины затаив дыхание смотрели, как
выплеснулась  струйка  удивительно  чистой  воды,  в   сумерках
возникло чистое ровное свечение. Когда струйка ударила в кубок,
оттуда  вырвался  клуб  дыма.  Блеснул  огонь,  все  потрясенно
увидели, как кубок заполнился красным, как кровь, зельем.
     Красный  край  солнца  опускался  стремительно.  Зимородок
направилась  к  ложу.  Ее глаза не отрывались от распластанного
беспомощного мужа. Олег шел рядом, в груди был такой страх, что
он, неожиданно для самого себя, напомнил:
     -- Если он умрет, то умрешь и ты...
     От  нее  пошла  такая  ледяная  волна  презрения,  что  он
съежился  и  втянул  голову  в  плечи,  чувствуя себя полнейшим
ничтожеством. А Зимородок сказала чистым ясным голосом:
     -- Колоксай!.. Колоксай, узри меня!
     Тяжелые веки, красные и распухшие,  приподнялись  с  таким
усилием,   словно  герой  голыми  руками  поднимал  решетку  на
городских воротах. Олег  вздрогнул,  ибо  глаза  были  красные,
обезумевшие  от боли, незрячие. Синий безгубый рот дернулся, из
почерневшего рта выползло медленное, как улитка:
     -- Миш, я все равно люблю...
     Зимородок споткнулась. Олег, который смотрел на  Колоксая,
не успел на крохотный миг, рука метнулась перехватить кубок, но
Зимородок резко дернула его книзу, разжала пальцы. Из падающего
кубка  выплеснулась широкая струя, мигом вошла в горячий песок,
а пустой кубок подкатился к ложу Колоксая и там замер.
     Олег вскрикнул:
     -- Ты... ты это нарочно!
     Она молча указала глазами  на  виднокрай.  Красный  горбик
медленно шел вниз, оставался лишь самый краешек.
     В  великой  печали  Олег присел рядом с Колоксаем на ложе,
опустил ладонь на раскаленный, как болванка на  огне,  лоб.  Из
черного,  как  уголь, рта рвались хрипы, желтое лицо дергалось,
кровь текла изо рта и стекала на грудь. С другой стороны  встал
воевода,  собственноручно,  никому  не  доверяя, вытирал куском
чистого холста ему рот.  Олег  чувствовал,  как  холодеет  тело
богатыря.
     -- Бу... будет... ли... -- прохрипел Колоксай.
     Олег кивнул, голос был полон печали:
     -- Будут.  Черт,  неужто не увидишь?.. Хоть ты провел одну
ночь, однако родишь... у тебя родятся три сына,  три  богатыря,
равных которым еще не было на всем белом свете...
     Колоксай  улыбнулся,  глаза  смотрели на Олега с любовью и
надеждой. В этот миг тени слились и покрыли  весь  мир.  Выждав
чуть,   Олег  ласково  провел  ладонью  по  неподвижному  лицу,
надвинул веки, но губ не коснулся, пусть герой войдет и в вирий
с радостной улыбкой победителя.
     Бояре столпились возле ложа. Воевода всхлипнул, не стыдясь
слез. Колоксай упорно смотрел в темнеющее небо. Олег с  великой
печалью  в  груди  прошел  мимо  Зимородка,  но  она неожиданно
ухватила его за руку:
     -- Ты сказал, что убьешь меня. Ну?
     Гордая и прекрасная, она смотрела гордо и надменно.  Синие
глаза блеснули горькой насмешкой.
     -- Тварь, -- сказал Олег с отвращением.
     -- Ты дал слово, -- напомнила она с вызовом.
     -- Я сказал, -- возразил он, -- что если он умрет, то и ты
умрешь.  Он  умер,  теперь  и  ты  умрешь... когда-нибудь. Я не
говорил, что убью тебя.
     Она расхохоталась громко и жестоко, совсем не  похожая  на
прежнюю хрупкую и нежную девушку.
     -- Лицемер!..  И  дурак.  Как  ты  мог  подумать, что меня
испугают твои угрозы? Смотри же!
     В ее  руке  блеснул  спрятанный  в  рукаве  узкий  длинный
кинжал.  Лицо  ее  стало  светлым и прекрасным. Глаза сияли как
утренние звезды.  Олег  прыгнул,  пытаясь  перехватить  руку  с
ножом, но лезвие уже сместилось, он увидел сверкающую дугу, что
оборвалась внезапно и страшно под левой грудью Зимородка.
     Она побледнела, но сияние глаз стало торжествующим. Тонкие
руки,  сцепившись на рукояти, погружали лезвие все глубже, пока
рукоять не уперлась в ребра.
     -- Колоксай, -- сказала она ясным чистым голосом, --  лишь
та твоя жена, что пошла за тобой!
     Перед  ней  расступились, в глазах воинов был почтительный
восторг. Она приблизилась к ложу и легла, положив голову ему на
грудь. Ее тонкие руки обхватили его  за  шею,  и  так  замерла,
счастливая  и  тихая.  Золотые  волосы  рассыпались  по широкой
груди, ее синие глаза начали тускнеть.  Последним  усилием  она
опустила веки, последний тихий вздох вышел из груди замедленно,
и больше она не шевелилась.
     Воины  трижды  ударили  рукоятями  мечей в окованные медью
щиты.  Тяжелый  звон  прозвучал  скорбно  и  тягуче,  повис   в
неподвижном воздухе.

     Его  шатало,  когда  он  уходил, волосы сзади подсвечивало
гигантское багровое пламя. На краде из двух сотен дубов сжигали
тело Колоксая и его  верной  жены  Зимородка,  затем  скачки  и
стрельба  из  лука, победители получат по золотому кубку из рук
скорбящей царицы.
     Он чувствовал себя так, словно сам вышел  из  крады.  Душа
выгорела,  оставив  в  груди  томящую  пустоту,  а  в  теле же,
напротив -- взамен страшной слабости после перелета в вихре, --
мышцы вздрагивали, поры раскрывались, кожу жгло, неведомые силы
вливаются отовсюду, словно  пчелы,  избравшие  его  тело  своим
дуплом,  сотни  тысяч  незримых молний вползают и сворачиваются
крохотными узелками в его  груди,  теснятся,  но  в  груди  все
теснее и теснее...
     Что-то  опасно  нарушил  в  себе, он понимал, раньше после
вихря приходил в себя сутками, а теперь  после  тех  слез,  что
позорно  для  мужчины вскипели в глазах и тут же высохли, в нем
что-то раскрылось миру и звездам, и теперь весь  мир  наполняет
его мощью, как работник вливает в бурдюк молодое вино, а бурдюк
все раздувается и раздувается под тяжестью...
     Он  чувствовал,  как  от  него  непроизвольно  пошел  жар.
Мошкара, что пыталась поплясать над ним столбиком, вспыхивала и
сгорала мелкими искорками.  Когда  загорелись  крылья  чересчур
близко  пролетевшей  бабочки,  он  торопливо  свернул,  отыскал
уединенное место  среди  камней,  лег  на  спину.  Над  головой
медленно  проплывали  темные,  как преступление, облака. Звезды
проступили мелкие и злые, но  от  них  тоже  протянулись  узкие
лучики, по которым в его тело пошла злая дикая сила звезд.
     Надо  научиться  держать  себя  в  руках,  сказал он себе,
пробиваясь через вихрь суматошных злых  мыслей.  Перед  глазами
мелькали  отрубленные  головы,  горели  стены городов, рушились
башни, кричали в смертельном  страхе  женщины,  пытаясь  спасти
детей  из-под  горящих  обломков,  и  в  груди росла тяжесть от
осознания, что все это натворит он.
     Это и много больше, если не научится владеть собой.  Из-за
спины  Мрака  хорошо бурчать на кровожадность оборотня, свысока
посмеиваться  над  дуростью  певца,  который  ведом   дурацкими
чувствами,  а  вот  он,  волхв,  ну  прямо  чистая  мудрость  и
сдержанность!
     И все потому, что первые удары принимали на  себя  Мрак  и
Таргитай.  А  теперь увидел с ужасом, что ненамного ушел дальше
Мрака, для которого глав-ный довод -- кулаком в  рыло,  или  от
Таргитая, ко-торый сидя говорит одно, стоя -- другое, а лежа --
третье.

     Рассвет  застал его все так же распластанным в траве. Небо
медленно светлело, звезды истаивали, на востоке  робко  заалела
утренняя заря, начала медленно наливаться красками.
     По  коже  пробегал  волнами  озноб,  но жар еще переполнял
грудь. Удивительно, сколько в нем скопилось жара. Всюду блестят
прозрачные капли, но вокруг него на два шага трава  пожухла  от
его злости и жара.
     Он  с трудом поднялся, мышцы все застыли, в животе тянущая
боль, тяжело и холодно, словно это  он  хлебнул  воды  из  мира
мертвых.
     -- Сегодня,  --  сказал он вслух, и сердце сжало болью. --
Сегодня Перун наденет... или, в крайнем случае, завтра. А что я
сделал?
     Он зарычал от стыда и злости. С того дня, как расстался  с
Мраком  и  Таргитаем,  только и делал глупость за глупостью. Да
такие, что назвать глупостью -- это еще похвалить себя.
     Он снова сел,  сжал  ладонями  голову.  Как  бы  поступил,
скажем,  Мрак? Простой грубый и бесхитростный Мрак? Он сунул бы
колдуну  под  нос  свою  секиру,  предложил   бы   обнюхать   и
посоветовал  бы  тут  же  начинать  работать  на  человечество.
Иначе...
     Дурость, конечно, пронеслась в голове злая мысль. Не силой
же заставлять такое?
     Солнце высунулось краешком, но по ровной степи  яркий  луч
сразу  стрельнул  в  лицо, запрыгал красными пятнами под плотно
зажмуренными веками. Он повернул голову прямо навстречу солнцу,
пятна сменились пурпурным заревом, что объяло весь мир...
     Он вздрогнул, ноги  подбросили  его  с  такой  силой,  что
подпрыгнул.  Это пурпурное зарево вот-вот охватит весь мир, все
страны и народы! А он сидит, мыслит, ищет бескровные решения...
Если не знаешь, как делать правильно, то хоть что-то делай!  Да
и не бывает абсолютно бескровных решений.

     Сердце   едва   не   разламывало  грудь.  В  голове  стоял
неумолчный  звон,  словно  там  одна  за  другой  рвались  туго
натянутые   жилки.   Пламя   под  опущенными  веками  полыхало,
завивалось жгутами. Возникали странные пляшущие очертания, а он
в  странном  бессилии  и  оцепенении,  не  зная,  что   делать,
всматривался в них подобно дурному Таргитаю, замечал диковинных
зверей, странные башни и причудливые деревья.
     Зачем-то   удержался   от  желания  восстановить  ясность,
чувствуя, что нащупал в себе нечто, чего раньше не было.  Блеск
медленно  разросся,  слабый  и  трепетный, вот-вот угаснет, там
двигаются неясные тени, Олег задержал дыхание, весь ушел в этот
блеск, смутные очертания обрели  ясность,  он  как  в  сумерках
увидел  помещение,  стены  терялись  в волнах тумана, в комнате
человек, лицо смазано,  фигура  колеблется,  он  начал  слышать
голоса, сперва неразборчивые, затем все яснее и яснее...
     -- Это  все...  дурость...  --  донесся  голос, непонятно,
мужской или женский, слова доходили искаженные, то едва слышным
ревом, то истончаясь  до  комариного  писка.  --  Если  даже...
случайность...
     Другой  голос звучал глухо и невнятно, словно в самом деле
доносился из-за тридевяти земель, проник сквозь  толстую  стену
башни, а оттуда еще и донесся до его ушей:
     -- ...Тревожно... Не люблю...
     Голоса   продолжали  звучать,  ровные  и  монотонные,  как
осенний дождь:
     -- Никто... определение...
     -- ...Не знал... Доселе...
     -- ...Наша мощь...
     -- Сила Леса...
     Олег насторожился, говорят либо о нем, либо о его друзьях,
голоса стали звучать чуть громче, медленно обретали оттенки:
     -- Боровик всегда тревожится... нет определенности... Если
здесь мы уязвимы...
     -- Беркут сказал верно: мы уязвимы только вне  стен  своих
башен... но у себя дома, где все пропитано защитной магией...
     -- У  меня  не  только  стены, но и земля на версту вокруг
моей башни!..
     -- А у меня и над башней... грифы и грифоны.  Все  чародеи
мира не смогут...
     И еще один голос, который показался смутно знакомым:
     -- Я  не  понимаю,  что  у  вас за тревога? Ну удалось ему
уцелеть три раза  кряду.  Бывают  такие  случайности!..  Вы  же
смотрели, он выкарабкался без магии!
     И  чей-то новый голос, совсем старческий, вот-вот погаснет
от собственной немощи:
     -- Странно и дивно, что могучие маги говорят... да, просто
говорят... без брани и угроз...
     Сильный голос рыкнул:
     -- Кто там еще прется?
     И тот же голос:
     -- Тоже... которому неспокойно...
     Он услышал злое рычание, смутно  удивился,  где  же  волк,
только  тогда  понял,  что  рычит от стыда и злости он сам, ибо
наконец-то узнал милый голос, вспомнил и свой восторженный вид,
распахнутый от умиления и восторга рот, как же --  удивительная
женщина,  такая  умная, даже не замечаешь, что еще и достаточно
красивая, но умная, умная!
     Голос Хакамы прозвучал мирно и спокойно,  но  Олег  теперь
уловил страх в голосе волшебницы:
     -- Великий Беркут, ты должен быть особенно... осторожен.
     -- Почему?
     -- Мне ведомо, что это именно ты знаешь, где из подземного
мира выбился  источник  мертвой воды! И ты не только не засыпал
его землей, камнями и целыми скалами, но и  черпаешь  воду  для
неведомых целей...
     Голос другого колдуна прозвучал с глухим озлоблением:
     -- Можно подумать, ты поступила бы не так!
     -- Ну я же не поступила?
     -- Просто никто не нашел, а я нашел.
     -- Что ты с ним делаешь?
     Голос стал еще злее и подозрительнее:
     -- Я пытаюсь дознаться, в чем мощь этой воды. Так делал бы
каждый из нас.
     Голос ее был сладкий как мед под горячими лучами солнца:
     -- Да  я  ничего...  Просто  друг  этого красноголового из
Леса...  был  отравлен  мертвой  водой.  А  эти  люди   Леса...
дикари!..  считают  личным оскорблением, если кого из их друзей
убивают.
     К своему удивлению, Олег услышал в голосе грозного колдуна
страх и неуверенность:
     -- Я никого не боюсь... Просто я не хочу отвлекаться от...
от мудрых деяний на безобразные драки с пьяными дикарями!
     -- Но тому витязю с золотыми волосами, --  прозвучал  едва
слышный голосок Хакамы, -- поднесли кубок с мертвой водой...
     -- Кто  поднес  --  тот  и  отравил,  -- донесся еще более
слабый голос колдуна, -- я только сделал услугу  своей  дальней
родственнице. В обмен, конечно. Я получил...
     Голоса   истончились,   раздался  тончайший  звук,  словно
лопнула  нить  паутины,  в  ушах  Олега  били  барабаны   среди
оглушающей тишины.
     Грудь,   словно   скованная   булатными  обручами,  начала
раздвигаться. Усилие было такое, что  затрещали  ребра.  Он  не
понял,  откуда  чувство облегчения, пока в сознании не всплыло,
что о нем говорят, о нем помнят, за ним следят. Он что, в самом
деле что-то стоит или что-то значит?

     Глава 42

     Горе и ликование сшиблись  с  такой  силой,  что  грянулся
оземь, начал барахтаться в волчовке и веревке заплечного мешка,
потом  только  сообразил,  что в лихорадочном нетерпении что-то
делать немедля обратился в птаху раньше, чем сбросил одежду.
     Тело сотрясала дрожь, он едва  затолкал  клювом  одежду  в
мешок,  злясь,  что  все  так  медленно  и неуклюже, не зря Род
поставил людей над птицами,  а  не  наоборот,  сунул  голову  в
петлю, разбежался.
     Мешок  цеплялся  за  высокую  траву, бил по ногам. Однажды
Олег даже грянулся  мордой  оземь,  поцарапал  шею  и  едва  не
проткнул  крыло  об  острый  сучок,  но со второй попытки сумел
подпрыгнуть вовремя, прямо перед кустом, где мешок  застрял  бы
намертво,  крылья  ударили  по  воздуху с такой силой, что жилы
затрещали даже в лапах.
     Его бросило по дуге вверх, он бил крыльями часто и  мощно,
уже  чувствовал  по  свисту  встречного  ветра,  что несется со
скоростью  выпущенной  стрелы,   но   все   тело   дрожало   от
возбуждения,  и он ломился сквозь плотный воздух, словно крушил
каменную стену чужой крепости.

     Степь  время  от  времени  рассекали  узкие  клинья  леса,
сливались, переходили в широкие массивы, затем снова ровная как
стол  равнина  с густой сочной травой, где только редкие табуны
диких коней, едва заметные норки сусликов.
     Своими немыслимо острыми птичьими глазами он замечал  даже
муравьиные  кучи,  совсем  не  такие  крупные,  как  в лесу, но
замечал, как и редкие цепочки самих  муравьев,  особенно  когда
втроем, впятером тащили в коре жука или кузнечика.
     При  виде  муравьев  вспомнил  и  хозяйку  самого крупного
муравьиного племени, кровь ударила в голову,  он  услышал  свой
яростный  клекот,  а  крылья ударили с такой силой, что едва не
вывернул в плечах суставы.
     Степь,  двигаясь  навстречу,  внесла  с  виднокрая  башню,
заметную  даже издали. Сквозь красную пелену ярости он вычленил
ее сразу, ощутил смутно знакомое, снизился и пошел чуть  ли  не
над верхушками деревьев, не отрывая от нее взора.
     Со  всех  сторон  к  ней  прилепились каменные здания, что
придавало ей устойчивость, Олег рассмотрел  даже  стадо  коров,
медленно бредущее с поля к открытым воротам хлева.
     Это  не могла быть башня могучего колдуна, те не нуждаются
в сотне поселян, полях, садах и огородах, но теперь то странное
чувство, которому Олег раньше не доверял, смутно указывало, что
он  эту  башню  смутно  ощущал  в  том  странном   подслушанном
разговоре...
     Он  стиснул  челюсти, услышал жутковатый лязг, а затем еще
более страшный скрип. Это с превеликой  готовностью  сомкнулись
все   его  две  сотни  зубов.  Неприятно  поддаваться  чувству,
которому  не  доверяешь,  он  вообще-то  никаким  чувствам   не
доверяет, но сейчас, пока что, только пока не разберется...
     Крылья  уже  встали  ребром,  он  шел вниз по крутой дуге.
Земля быстро приближалась, стадо коров рассыпалось  на  десяток
коров,  двух  телят  и  могучего быка, за ними тащится пастух с
кнутом через плечо, острые птичьи глаза  позволили  рассмотреть
даже кольца в ременной плети.
     Из   осторожности   он  опустился  за  группкой  деревьев,
вернулся в личину рыжеволосого парня, влез в волчовку, и,  едва
перекинул через плечо мешок, за кустами послышался дробный стук
копыт.
     Пригнувшись  за  кустами,  он видел, как пронеслись верхом
двое молодых парней. Волосы развевались по ветру, оба в  легких
рубахах  с открытым воротом, не-оружные, только у одного в руке
длинная плеть, которой ленивую  корову  можно  достать  хоть  в
середке стада.
     На  всякий  случай  он обогнул деревья с другой стороны, а
когда открылся простор с удаленной башней,  что  с  поверхности
земли  выглядела  еще  устрашающе,  он  неспешно  зашагал  в ее
сторону.
     Негромкий  смешок  заставил   вздрогнуть.   Он   обернулся
медленно,  уже  глупо  раскрывая  рот, глаза вытаращил, на лице
изумление, кто же это так незаметно подкрался...
     С травы,  где  был  расстелен  роскошный  ковер,  поднялся
невысокий  сухой  человек  с  начисто  выбритой головой. Был он
смуглый, как горшок из старой глины, на  чисто  выбритых  щеках
блестела  синева, глаза были коричневые, под ними висели мешки,
которыми можно было бы ловить рыбу.
     -- Приветствую,  --  проговорил   он   высоким   гортанным
голосом,  лицо расплылось в широкой улыбке, но глаза оставались
цепкие, настороженные. -- Меня зовут Автанбор, я хозяин вот той
башни... Пока  я  предавался  неспешным  размышлениям,  в  моих
землях начали ходить странные люди...
     Олег  переступил  с  ноги  на  ногу.  Колдун, это явно был
колдун,  подозвал  его  повелительным  жестом.  Олег,  все  еще
сохра