астую как раз и несет благо. Увы, дать  сдачу  легко!  Можно
еще  и гордо оглядеться по сторонам: вот какой я лихой! А слово
"лихой" ведь от "лихо"...
     -- Что я должен? -- повторил Олег нетерпеливо.
     Он косился по сторонам, готовый прыгнуть  хоть  в  пруд  с
этими  сонными  кувшинками и жабами, только бы начинать быстрее
овладевать мастерством чародея.
     -- Научиться смирению, -- ответил мудрец. Он  с  сомнением
оглядел  Олега,  его широкие плечи, пудовые кулаки. -- Смирение
-- это победа над собой, над своими звериными  привычками!  Нам
дано  многое,  а  вот  смирение  мы  должны  воспитывать  сами.
Смирение -- самое трудное для человека. Особенно для молодого и
сильного. Но только смирение раскрывает тайники  души,  придает
силы...
     Олега затрясло от нетерпения, выпалил:
     -- Говори, что делать? Что? Я сделаю все!
     Сосику  помедлил,  его  взор  обежал поверх верхушек сада,
затем вернулся к ласкающему взор пруду:
     -- Видишь вон корягу?
     -- Да!
     -- Ты можешь за нее держаться. В воде тебе надо пробыть...
пробыть...
     Он задумался, губы шевелились, высчитывая точные сроки,  а
Олег взмолился:
     -- Сколько скажешь!
     Мудрец вздохнул:
     -- Ладно.  Я  сам  приду  и  скажу  тебе, что испытание ты
выдержал.
     Он отшатнулся, ибо красноголовый волхв скакнул как козел с
места, обрушился на пугающе неподвижную поверхность, словно  та
из  застывшей  черной  смолы, но вода приняла его без плеска, и
только потом выметнулся столб застоявшейся воды, коричневой  от
толстого слоя ила.
     Олег   вынырнул,  ухватился  за  корягу,  плавать  еще  не
научился, лицо счастливое, в  глазах  восторг,  красные  волосы
прилипли,  закрывая  глаза,  он  смахнул  ладонью,  не отпуская
другую от коряги, прокричал:
     -- Я понял! Но для меня это слишком легкое испытание! Вода
теплая как молоко!
     Сосику смотрел с удивленным одобрением. Покачал головой:
     -- Это только кажется, что легкое.
     Олег провожал взглядом его сухощавую фигуру, пока  тот  не
скрылся  за  красными  от  обилия  цветов  кустами.  Коряга  на
расстоянии протянутой руки  от  камней  на  краю  пруда,  можно
вылезти  в любой миг, если передумает. Ноги не касаются дна, но
вода в самом деле как только что сдоенное  молоко,  на  листьях
лягушек почти нет, пиявок вроде бы тоже...

     Глава 32

     Уже  приходилось  висеть  над  бездной, когда далеко внизу
камни, но тогда напряжение  всех  жил,  спертое  дыхание,  ноги
судорожно  ищут  опору,  а  сейчас  в теплой воде, правой рукой
придерживается за лозу, что неспешно  заползла  по  колонне  на
крышу и там распустила широкие зеленые листья, но корни свисают
в  воду, его пальцы скользят по этим белесым щупальцам, похожим
на огромных подземных червей, не видевших  света,  другую  руку
уже  начал совать под мышку, грел, вода только вначале казалась
теплой, но наступила ночь, из воздуха ушло тепло, к утру остыла
и вода, а когда на востоке посветлело, он уже едва сдерживался,
чтобы жалко не лязгать зубами.
     В  доме  вроде  бы   скрипнули   ставни.   Ему   почудился
внимательный взгляд, затем ощущение исчезло, он снова висел, не
касаясь дна, в полном одиночестве, угрюмый и озябший.
     Затем  ноздри  уловили  запах  жареного мяса. В за-стывшем
теле что-то  дрогнуло,  Олег  ощутил  боль,  словно  в  желудке
шевельнулся  нож.  Мясо  пахло  горькими  травами. Он как наяву
увидел запеченного в  своем  соку  барашка,  коричнево-янтарную
корочку,  что  покрывает нежное молодое мясо, пузырьки кипящего
сока, трещины в этой корочке, через которые проглядывает  белое
сочное  мясо,  что  тает  во  рту раньше, чем успеваешь впиться
зубами...
     Он судорожно глотнул, по горлу пробежала струйка зловонной
жижи. Выплюнул с отвращением и, высунувшись повыше, с жадностью
хватил  раскрытым  ртом  воздух,  хоть  и  наполненный  запахом
гниения водяных растений, но все же чище этой болотной воды.
     Это  смирить  нетрудно, сказал себе мрачно. Это всего лишь
голод. Животное на его месте уже выскочило бы,  а  он  человек!
Человек может заставить себя пропускать эти запахи мимо себя.
     Правда,  пропускал не равнодушно, все-таки это он человек,
а желудок от волка, но  все-таки  ощутил  смутную  гордость  от
своей стойкости.
     С  полудня  к Сосику прибыли гости. Он слышал приветствия,
потом их увели то ли на мудрые беседы, то ли на обильный  обед,
а он все висел, глотая голодные слюни.
     После  обеда  мудрецы  прогуливались по саду. Он слышал их
неспешные журчащие голоса. Иногда кто-нибудь проходил по  самой
кромке,  по  воде  двигалась  перевернутая фигура. Стоило Олегу
шевельнуться, по пруду пробегали острые зигзаги, рассекали так,
что по отдельности двигались голова, туловище и ноги.
     Воздух медленно прогревался,  но  вода  осталась  ледяной.
Тело застыло, он чувствовал, что весь как огромная колода, даже
как  каменная  плита. Пальцы не слушались, вот-вот выпустит эти
слизкие корни...
     Медленно пришли озлобленные мысли о своем унижении,  когда
эти сытые и тепло одетые люди сейчас роются в библиотеке, жадно
вчитываются в старые свитки, постигают древние тайны, как будто
им  их  мало, а он, молодой и жаждущий знаний, висит по горло в
гнилой воде, вокруг  лягухи,  болотные  травы,  широкие  листья
кувшинок,  темно-коричневые тела гниющих коряг с лохмами ряски,
темно-зеленой тины...
     Он вздохнул, волна пошла от его губ, ударилась  в  корягу,
колыхнув  ее,  и  пока  он смотрел на нее, волна пошла обратно,
плеснула в лицо, едва успел сжать губы.

     Небо медленно темнело, наливалось синевой, что  перешла  в
фиолетовый  оттенок. Звезды высыпали непривычно яркие и в таком
количестве, что луна совсем ни к  чему,  но  она  тоже  всплыла
медленно  и  неспешно,  словно  со  дна озера поднялся огромный
блистающий пузырь.
     Внизу все  сверкало  и  искрилось,  только  вода  в  пруду
осталась  страшновато  темной.  Олег  пытался  напрягать плечи,
гоняя кровь по телу, но мышцы постепенно слабели. Ему казалось,
что он впадает  в  забытье,  чудятся  голоса,  иногда  поднимал
голову   и  натыкался  на  внимательный  взгляд  Сосику.  Такое
случалось редко, мудрец следил за ним издалека... если  следил,
как чудилось ему все чаще.
     На  третье  утро  он  очнулся  от забытья, услышал молодые
звонкие  голоса.  По  саду   медленно   двигались,   беззаботно
переговариваясь,  две  красивые  молодые девушки. Олег видел их
стройные ноги, слегка тронутые солнцем, нежную  кожу,  а  когда
обе приблизились, даже ощутил аромат чистой и здоровой кожи, не
умащенной  маслами  и  благовониями,  а просто чистой и свежей,
какая бывает только у очень  молоденьких  девушек,  здоровых  и
спелых, как наливные яблоки.
     Не  замечая  его голову среди таких же неподвижных коряг и
водяных лилий, они хохотали, щебетали весело и беззаботно,  как
небесные пташки, а когда оказались у самой воды, одна сказала:
     -- Лейлина, сбегай в дом за фруктами!..
     -- Госпожа будет здесь?
     -- Да, я посижу у воды.
     -- Может быть, принести и кресло?
     Красавица    наморщила   носик,   тонкие   брови   красиво
приподнялись.
     -- Пожалуй, -- протянула она. -- Здесь тень, прохладно...
     Служанка поспешила в дом,  а  Олег  смотрел  вытаращенными
глазами,  как  девушка  грациозно  села  на  край  бассейна  и,
опершись обеими руками о нагретый камень,  беззаботно  опустила
ноги  в  воду,  поболтала,  пошли круги. Волна, обогнув корягу,
плеснула Олегу в рот, он нечеловеческим усилием задавил кашель,
заставил себя  даже  не  хлопать  глазами,  чтобы  не  привлечь
внимание.
     Девушка   продолжала   болтать   ногами,  брызги  взлетали
блистающие, как жемчужины. Она хохотала,  потом  за  ее  спиной
раздался  дробный  смех  служанки. Она подбежала, держа в одной
руке легкое кресло, в другой несла огромный поднос  с  крупными
кистями винограда, оранжевыми грушами, краснобокими яблоками.
     -- Чудесно!  -- воскликнула юная госпожа. Она вспорхнула в
кресло, на длинных ногах  блестели  жемчужины  воды.  --  Давай
сюда!
     Служанка  держала  перед ней поднос. Хозяйка знаком велела
опустить на камни,  рот  полон,  вдвоем  ели  виноград,  груши,
смеялись,   затем   служанка  подхватила  опустевший  поднос  и
умчалась в дом.
     Юная госпожа сидела в кресле над самым краем пруда. Взгляд
ее, устремленный в дали, стал рассеянным.  В  задумчивости  она
стала   еще   прекраснее,   у  Олега  перехватило  дыхание.  Он
чувствовал, что вот-вот пойдет ко дну, но даже  если  бы  сумел
раскрыть рот, то не позвал бы на помощь.
     В  голове  шумело,  он  чувствовал,  что  застыл  так, что
умирает. Он не услышал шаги и, только когда сверху упала  тень,
смутно ощутил, что кто-то стоит на краю пруда и смотрит сверху.
     Донесся сквозь шум крови в ушах мужской голос:
     -- Цинция,  разве не на что любоваться в саду?.. Ты решила
посмотреть, как утонет этот раб?
     И ее испуганный голос:
     -- Раб? Какой раб?.. Ой, там в пруду за корягой мужчина!
     Олег с трудом согнал пелену с глаз. На каменном ограждении
стоял высокий мужчина,  сухощавый,  лицо  надменное,  в  глазах
привычка повелевать, взгляд подозрительный и оценивающий.
     -- Ты его не видела?
     -- Нет,  -- донесся ее голос. -- Что с ним? Почему он... в
таком виде?
     Мужчина проговорил все еще подозрительно:
     -- Ты слишком рассеянна. Я человека  разгляжу  за  версту,
даже если схоронится в траве или в лесу.
     -- Ты воин, Семизал!
     -- Я   чародей,   --   возразил   он,  но  в  голосе  было
самодовольство. -- Правда, и среди воинов я  не  встречал  себе
равных.
     -- Семизал, -- сказала она, в голосе послышались умоляющие
нотки. -- За что его так?
     Он отмахнулся:
     -- Не знаю.
     -- Он утонет?
     -- Наверняка,   --   согласился   Семизал  равнодушно.  --
Какого-то раба Сосику решил наказать таким  образом...  Что  ж,
кто-то  бросает  в яму к голодным псам, кто-то сажает на кол, а
Сосику предпочитает топить,  чтобы  корни  его  болотных  лилий
получали корм из разложившихся трупов. Пойдем в дом?
     Она  поднялась,  легкая и грациозная, как пушинка, большие
внимательные глаза не оставляли лица Олега.  Он  чувствовал  ее
сострадание,  но  в  ответ  не мог даже пошевелить омертвевшими
губами.
     -- Раб совсем замерз, -- определил Семизал. --  Даже  если
его сейчас вытащить, он не выживет. У него все застыло внутри.
     -- Жаль, -- прошептала Цинция.
     Она  подошла  к  Семизалу,  еще раз оглянулась на человека
среди коряг и болотных растений. В ее глазах было  сострадание,
Олег  видел,  что  и  Семизал  это заметил. Брови чародея-воина
сошлись на переносице. Несколько мгновений  он  изучал  бледное
лицо обреченного, неожиданно захохотал:
     -- Он мечтает согреться! Сейчас я ему помогу...
     Олег  не  понимал,  что  тот  задумал,  но  девушка  вдруг
вскрикнула возмущенно:
     -- Семизал, как ты можешь! Да еще при мне!
     Он захохотал:
     -- Это и есть власть!.. Это свобода!
     Горячая струя хлестнула Олега по  лицу,  намочила  волосы.
Вода  перед  лицом вскипела, брызги обжигали щеки, ноздри, уши.
Ноздри забил зловонный запах крепкой мужской мочи.
     Олег жмурился, вонючая горячая струя  наконец  истощилась,
но  он  не  открывал глаз, ибо и сквозь опущенные веки видел, с
какой брезгливой жалостью девушка смотрит на него, и  без  того
грязного  и  жалкого,  а теперь еще и опозоренного, над которым
надругались настолько подло и мерзко...
     -- Семизал, ты просто гадок сам...
     Хохот звучал могуче,  в  нем  чувствовалась  власть,  мощь
мужчины над женщиной, а значит -- и над всем миром:
     -- Это  зависит  от  того, где находишься... ха-ха!.. Если
там, внизу...
     Тело Олега пронзила судорога. Он закричал, боль  страшная,
суставы  выворачивало,  он чувствовал треск связок, острые ножи
вонзились в тело со всех сторон.  В  животе  разгорелся  огонь,
словно туда насыпали горящих углей, что сжигают внутренности...
     Крик  был страшен, в нем не осталось ничего человеческого,
горло сжимало, он выталкивал ком и не мог протолкнуть, в глазах
потемнело от удушья.
     Не понимая, что делает, он барахтался, скрылся с  головой,
вынырнул,  снова  погрузился,  а  когда голова его показалась в
третий раз, последний, как чувствовал он, пальцы зацепились  за
твердое, гладкое, покрытое слизью.
     Потом его грудь проползла по этому покрытому мхом камню, и
он смутно  понял,  что  как-то  вытащил себя из пруда, и сейчас
лежит на самой  кромке,  жадно  хватая  широко  раскрытым  ртом
воздух.
     Над  ним  колыхались  две  тени, затем мужской хохот начал
удаляться. Боль внутри начала утихать, зато все тело встряхнула
дрожь. Он снова  ощутил,  насколько  промерз  в  этом  чертовом
пруду,  насколько  все  в  нем  задубело,  насколько он жалок и
близок к незавидной смерти.
     Долгую звенящую тишину наконец разорвали торопливые  шаги.
Донесся стонущий голос:
     -- Что ты натворил, что натворил!
     Олег с трудом повернул голову. К нему подбежал сгорбленный
седой  человек,  не сразу узнал Сосику, в глазах все еще плыло,
дергалось, время от времени застилало, как в снежную бурю.
     -- Я... я...
     Горло не слушалось, а Сосику вскрикнул с горечью:
     -- Ты все испортил!
     -- Но я...
     -- Испортил, -- повторил  Сосику  печально.  --  Это  было
последнее   испытание...   Ты   выдержал   одиннадцать,  но  на
последнем, двенадцатом...  Ты  достаточно  силен,  чтобы  почти
всегда  держать себя в руках, словно ты не могучий полнокровный
юноша, а умудренный жизнью  старец,  но  все  же  то,  что  так
глубоко  в  тебе  сидит,  иногда  будет  прорываться на волю. И
тогда...
     Он умолк, но по его глазам Олег понял, что тогда добра  не
жди. Ни окружающим, ни ему самому.
     -- Ладно,  --  прошептал  он, тело еще сотрясали судороги,
зубы жалко лязгали, а руки дергались, как у  больного  падучей.
-- Как  получилось,  так получилось... Только пусть тот Семизал
мне не попадается!
     Сосику сказал печально:
     -- Он всего лишь выполнял мои пожелания.
     Олег остро взглянул  на  престарелого  мудреца,  проглотил
слова, что рвались из глотки, сказал только:
     -- Он выполнял слишком хорошо.
     -- Он хороший ученик...
     -- За что и прибью, -- сказал Олег, -- как только встречу!
     Он с трудом распрямил спину, в позвоночнике за-трещало. Он
перекосился  от боли во всем теле, но удержался в распрямленном
облике, когда плечи широки, грудь выпукла, а  по  рукам  видно,
что умеют держать не только посох, чтобы отгонять собак.
     Сосику сказал скорбно:
     -- Но  что  ты можешь? Ты не достиг ни глубин смирения, ни
вершин мудрости!
     Олег покачал головой,  яростный  огонь  в  зеленых  глазах
разгорался все ярче:
     -- У  меня  были  два  друга...  Я  вижу, что пока что они
научили больше, чем все мудрецы белого света... Нельзя сидеть и
ждать, когда поумнеешь. Нельзя всю  жизнь  поглощать  мудрость,
чтобы потом, когда овладеешь всеми знаниями, начинать приносить
пользу...  ибо познание бесконечно. Надо когда-то остановиться,
выйти из библиотек... пусть знания поглощают другие, а я  начну
возвращать полученное...
     Когда он уходил, Сосику вдруг сказал негромко:
     -- Погоди.
     Олег  обернулся.  Старик  протягивал  ему  толстый  свиток
пожелтевших  пергаментных  листков.  Тонкая  красная   ленточка
перетягивала  посредине,  но  Олег  не  заметил  ни  колдовской
печати, ни признаков заклятия.
     -- Что это?
     -- Возьми, -- произнес Сосику грустно. -- Это мои звездные
карты. Многие бы отдали половину своего умения... а то  и  все,
только  бы заглянуть в них хоть одним глазом. По этим картам ты
можешь видеть будущее любого человека.
     Олег покачал головой:
     -- Я не могу принять этот дар.
     -- У меня нет  учеников,  --  сказал  Сосику  грустно.  --
Почему,  не  знаю.  Мои знания могут умереть со мной. А я хочу,
чтобы эти карты знало все человечество.  Чтобы  каждый  человек
мог  посмотреть,  прочесть,  найти  свою звезду в темном небе и
определить свое место на земле. Я тоже, как и  ты,  хочу  людям
счастья.
     Ветер легонько шевелил его волосы, редкие и прозрачные. Он
весь был  прозрачен,  он истаивал, как тонкая пластинка льда на
жарком солнце.
     Олег протянул руку:
     -- Я не знаю, как  отблагодарить  тебя...  Но  если  надо,
чтобы  о  твоих звездных картах узнали все люди на свете, я это
обещаю!

     Глава 33

     Он вызвал вихрь, будь  что  будет,  но  все  же  рисковать
сильно  не  стал,  как только в ушах начинался предостерегающий
звон,  тут  же  бросал  смерч  на  землю,  отдыхал,  жадно  пил
магические  воды  хоть  из  камня,  земли  или воздуха, а когда
начинало  выплескиваться  из  ушей,  снова  вызывал  крутящийся
ветер.
     Прочесал  горы, а когда, кроме трех десятков колдунов, что
не могут пальцы сосчитать  на  одной  руке,  не  увидел  ничего
стоящего, пошел над лесами и долами к югу.
     Вихрь  терзал,  это не на Змее, зато быстро, а его сжигало
злое нетерпение. Война все не начинается, колдуны грызут локти,
он тоже пальцев не сочтет, а что ни пытается делать... лучше бы
не делал вовсе.
     Сквозь  яростный  вихрь  под  ногами  видел   проплывающие
зеленые пятна. Города и селения попадались так редко, что порой
сутками  на  тысячи  и  тысячи  верст  ни распаханного поля, ни
табунов кочевников. И все-таки ухитряются  натыкаться  друг  на
друга! Набрасываются тут же, убивают, убивают, убивают...
     Долго  тянулась  степь,  он только один раз успел заметить
небольшое стадо, всадников не больше десятка, потом  снова  мир
перегородила  горная  цепь, снежные вершины поднимались высоко,
рвали в клочья  проплывающие  облака,  пришлось  подняться  еще
выше.
     С  той стороны гор начинался лес, зеленые кроны сомкнулись
так плотно, что он не видел полян на сотни верст вокруг.  Вихрь
нес  все  медленнее,  Олег  чувствовал,  что  выдыхается,  тело
похолодело, а в животе противно дрожали мелкие жилки.
     Чувство  опасности  пришло,  когда  горы   уже   скрылись,
усилилось,   затем   начало  ослабевать.  Олег  заставил  вихрь
повернуть и снизиться, страх волнами ходил по телу,  но  сквозь
стиснутые  зубы  твердил  себе,  что  это  всего  лишь ощущение
большой силы, а страх того же порядка, что и страх пса, который
в грозу визжит и забивается под лавку...
     Вихрь едва держал. Олег обливался потом, нигде ни полянки,
наконец  завис  над  одним  раскидистым  деревом,  напрягся   и
вывалился из кокона, растопырив руки.
     Его  с  треском  понесло  сквозь зелень, листья, царапало,
наконец  он  ухватился  за  толстую   ветвь.   Та   с   треском
переломилась,  но  уже  не  несся  к земле как падающий с небес
камень, ухватился за следующую,  повис.  Его  раскачивало,  как
подвешенную  к  дереву  шкуру  лося,  зацепился ногами, перевел
дыхание.
     Потом  спускался  через  многоповерховую   зелень,   ветви
становились  все  толще,  стволы  массивнее,  наконец слезал по
старому  стволу,  цепляясь  за  оттопыренные,  как  серые  уши,
чешуйки коры.
     Под  ногами  прогнулся  толстый  ковер.  Мир  шатнулся: то
Пески, то  Горы,  отвык  от  человечьего  Леса,  под  подошвами
пискнуло, слой листьев свеж, но толстый, как взросший на жирных
желудях    кабан.   Воздух   по-лесному   влажный,   застойный,
недвижимый, по запахам можно понять не только что и где сейчас,
но и что было неделю назад.
     Долго лежал, приходя в себя и восстанавливая силы. Пока не
магические, потом спешно набрал и магии, теперь он хорошо чуял,
когда это неведомое вливается через его кожу. Еще лежа, кое-как
разжег костерок, навис над  ним,  вбирая  огонь  в  замерзающее
тело,  магия  всегда уносит с собой и тепло, а когда отогрелся,
стянул откуда-то жирного гуся, долго и  старательно  уничтожал,
пока с приятной тяжестью в желудке не ощутил и такую же тяжесть