могут   помочь,
остановить эти войны? Кто может ответить?
     Колдун,  похоже,  совсем  потерял  интерес  к  разговору с
молодым волхвом, что не смотрит в  рот  восторженно,  склоняясь
перед  его  мудростью,  а  сам, оказывается, где-то был, что-то
видел, а это ущемляет самолюбие даже  немолодого  колдуна,  ибо
мудрец тоже человек...
     -- Кто  может  ответить?  --  Колдун  задумался,  внезапно
засмеялся:  --  Разве  что  тот,  кто  первым  пришел  сюда  из
неведомого  края... От него пошел весь род людской. Так говорят
старики, так говорят местные мудрецы.
     -- А что говоришь ты?
     Колдун развел руками:
     -- Они правы. Весь здешний  род  людской  пошел  от  этого
человека... если он человек. Когда-то давно он ушел в горы, и с
тех  пор  его  не  видели.  Говорят,  удалился в пещеру, а вход
задвинул горой... вроде бы она выше всех... ну,  за  это  время
могли  подрасти  другие,  но  вершинка той горы в виде шипастой
булавы, а таких я еще нигде не встречал...
     Он стоял у крохотного окна, почти загораживая спиной. Олег
ощутил  желание  шарахнуть  по  стене  Железным  Огнем,   чтобы
открылось  новое  окно  на  полстены,  сжал  кулаки,  обуздывая
недостойное волхва желание, ответил сквозь сжатые зубы:
     -- Вижу.
     -- Ну  ладно,  я  же  вижу,  что  ты  подумал.  Тебе  надо
научиться скрывать мысли.
     Олег  долго  всматривался  в темную вершину. Зеленые глаза
потемнели,  в  глубине  двигались  странные  тени.   Когда   он
заговорил,  голос  был ровным, словно зажат в широкие столярные
тиски:
     -- Что задвинуто, то можно и отодвинуть.
     Колдун вскинул брови:
     -- Что ты... говоришь?
     -- Если, говорю, основание не вросло в землю,  --  пояснил
Олег.  Ярость  еще пищала и дергалась в глубине существа, но он
загнал поглубже, перекрыл выходы, а голос держал ровным и  даже
холодноватым.  --  Но  там  горы... Под той горой тоже каменная
плита... Но еще больше я хочу узнать...
     Он  осекся,  ибо  взгляд  колдуна  стал  отстраненным,  на
морщинистом  лице появилось не то скучающее выражение, не то он
вовсе наконец забыл о юном волхве из дремучего  Леса,  которому
уделил времени чересчур много...
     Затем  Россоха  небрежно  двинул  бровью, и Олег ощутил на
плечах огромные могучие ладони, теплые, даже мягкие, но все  же
ладони великана.
     -- Иди своей дорогой, -- донесся голос колдуна.
     Могучие  ладони  приподняли  Олега,  подошвы оторвались от
пола. Колдун вернулся к столу, что-то бурчал, рылся в  глиняных
табличках, о нелепом госте забыл как-то сразу.
     -- Что ты...
     Слова  застыли  на  губах  Олега.  Перед  глазами возникла
коричневая стена со странными  линиями.  Дыхание  вырвалось  из
груди,  сжало  сильнее,  он напряг все мышцы, с ужасом внезапно
поняв, что странные линии не что иное, как канавки и  линии  на
огромных ладонях!
     На  миг  в  глазах  потемнело, тут же лицо опахнуло свежим
ветром. Подошвы уперлись в землю.  Потрясенный,  едва  дыша  от
страха,  он стоял под звездным небом за пару верст от городской
стены! Слева темнеет страшноватая стена леса, в небе холодно  и
зловеще блестит огромный оранжевый серп, а высоко в небе быстро
тают, стремительно удаляясь, огромные ладони.
     Его тряхнуло, по всему телу осыпало морозом. Уже не страх,
а запоздалый  ужас  вгрызся  во  внутренности. Колдун мог этими
ладонями раздавить его, как мошку.
     -- Что я за недотепа? -- вырвалось  из  глубины  души.  --
Видно  же,  что  этот  Россоха  не чародей и не волшебник, даже
колдун-то не из великих! Иначе зачем ему город, слуги? А  умеет
то, что даже не осмыслю...
     Самое  время  отступиться, мелькнула мысль. Но тогда так и
жить в страхе... Не потому ли  Род  сделал  его  трусом,  чтобы
покончил  с  войнами?  Ведь без войн пропадет повод для страха.
Если никто не будет убивать...
     -- Если миром начнут править колдуны, -- сказал он  вслух,
стараясь выговорить слова вслух как можно четче, чтобы услышать
и закрепить в голове, -- если перестанут воевать...
     Отвратительный  скрип  перешиб  мысль  пополам, как ударом
кнута перебивают на две части молодого ужа. По лунной дороге  в
город  тащились  две  телеги.  Одна  с  кучей глиняных горшков,
другую едва видно под копной сена. Возницы дремали под  солнцем
мертвяков  и  упырей  и,  судя по их виду, не ломали головы над
вопросом, кто миром правит на самом деле, кто должен и  кто  не
должен сидеть наверху.
     Его  не  заметили,  но  он  все  же  отступил  в  черноту,
дождался,  когда  минуют  вовсе,   произнес   заклятие   вихря,
зажмурился,  ибо  ветер,  кружась,  начал бросать в лицо всякий
сор,  прошлогодние  листья,  старые  перья,  стукнул   по   лбу
полуистлевшей костью.
     По   телу   пробежал   озноб.   Внутри   застыло,   словно
внутренности превратились в  глыбы  льда.  Он  чувствовал,  как
страшный  вихрь  высасывает жизненные силы, в глазах потемнело.
Челюсти стиснулись до боли в висках, он заставил себя  смотреть
сквозь стену быстро несущегося по кругу ветра.
     Незримые руки сдавили, из груди вырвался болезненный хрип.
Одежду  бешено  рвали струи плотного воздуха, больше похожие на
водоворот. Кровь то приливала к голове,  то  уходила  вместе  с
душой  в пятки. Мутные стенки посветлели, засинели, и он скорее
ощутил, чем рассмотрел, что его несет  высоко  в  черном  небе,
потом  оно  непостижимо  быстро  начало  светлеть,  на  востоке
заалело, мимо начали проскакивать серые  размытые  комья  уток,
жаворонки, орлы, а однажды в полупрозрачную стену шмякнуло, как
мокрым  комом  глины,  мгновенно залило красным, тут же бешеный
ветер  молниеносно  смахнул.  А   внизу   уже   поплыли   белые
заснеженные   вершины,   Олег  хрипел,  голова  трещала,  череп
разламывало то изнутри, то сжимало со всех сторон.
     Почти теряя сознание, он направил вихрь по дуге вниз. Горы
выросли,  помчались  быстрее,  а  когда  опустился  на  уровень
вершин,  они  начали  проскакивать,  как  ветки  кустарника при
скачке на горячем коне.
     Сквозь пот, заливающий глаза, и красную пелену  он  увидел
гору  с  вершиной в виде шипастой булавы, повел вниз. Затем был
удар снизу в подошвы,  он  рухнул  на  камни,  на  миг  потерял
сознание.

     Глава 6

     Когда  снова  ощутил  шум  в  ушах, а во рту соленый вкус,
попробовал привстать,  но  не  смог  шевельнуть  даже  пальцем.
Заклятие  вихря высосало половину сил, а пока вел его в сторону
гор, израсходовал остальные. Он чувствовал,  что  жизни  в  нем
осталось меньше, чем в догорающей лучине, но сил хватило только
лежать с открытыми глазами и смотреть в синее холодное небо.
     Солнце  выдвинулось  из-за  горы, острые лучи пробежали по
его застывшему лицу. Он  чувствовал  острое  покалывание.  Тело
медленно  остывало, ног уже не чувствовал, скоро холод войдет в
сердце...
     Страх ударил в голову, ломая  застывшие  льдинки  в  теле.
Острая  боль  пошла от висков, заломило челюсти. Грудь трещала,
словно превратилась в каменную плиту, по которой бьют молотами.
В глазах снова потемнело,  треск  рвущихся  жил  истончился  до
комариного писка, оборвался...
     Когда услышал свое тело, оно стонало от боли, желудок грыз
от голода  ребра,  но  в  груди  тукало  сердце,  а ноги и руки
сводило от холода.
     Каменная стена устояла, когда  он  уцепился  за  выступ  и
сумел  поставить  себя на ноги. Мир шатался, звуки то исчезали,
то вламывались в череп, как орда диких кочевников  врывается  в
тихий город.
     Почему-то  пытался  вспомнить  прерванную  мысль, еще там,
возле города, но как половинки ужа не могут жить ни вместе,  ни
каждая по себе, так и сейчас в голове было пусто и мертво.
     Горы   вздымались   до   небес,  огромные  и  могучие,  их
страшилось само время.  Он  ощутил  себя  настолько  крохотным,
настолько   ничтожным,  что  душа  съежилась  в  страхе...  еще
большем,  чем  который  терзал  его  всю  жизнь.  И  когда  уже
чувствовал  себя  мельче  жалкого  насекомого,  когда готов был
упасть  и  уже  больше  не  подниматься  --  нельзя  встать  из
бездыханного,  --  в той же трусливой душе разгорелась искорка,
вспыхнуло, и через мгновение в  груди  полыхал  такой  яростный
огонь, что перед глазами встала розовая колышущаяся пелена.
     Непонятная  ярость  жгла  изнутри, а кровь вскипела и жгла
внутренности.  Тело  дрожало,  жадно  вбирая  солнечный   свет,
накапливая...  а  может,  это  не  солнечный  свет,  но  что-то
накапливалось, мышцы твердели,  спина  выпрямилась,  уже  стоял
твердо, и не просто твердо, а пусть попробуют сшибить с ног...
     Горы  высились  до небес, суровые и вечные. Но в синеве он
видел крохотные точки, птицы поднимаются и выше этих вершин,  а
он умел выше всех известных ему птиц!
     И все-таки этот горный хребет великий Род сотворил первым.
Это не  просто  горы, а краеугольный камень, с которого великий
Творец начал новый удивительный мир. Не  только  земля  и  воды
были  созданы  позже,  но  и свет от тьмы он отделил позже, уже
опираясь на крае-угольный камень. Правда,  другой  краеугольный
камень  они обнаружили на острове Буяне... Ладно, с этим потом,
а сейчас у него другая цель.
     Камень Творца превратился в целый горный хребет,  возникли
глубокие  ущелья, отвесные скалы, высокогорные долины, глубокие
пещеры. Появились звери, птицы, высоко в горах возникли озера с
удивительно чистой водой, а из людей сюда  взбирались  мудрецы,
пожелавшие уединения.
     Сейчас  он  стоял  на широкой каменной площадке, до обрыва
шагов пять, но когда представил, какая там бездна, язык  присох
к  гортани,  а  в  ушах  зазвенели комары. Ноги сами понесли от
края,  он  уперся  спиной  в  каменную  стену  и  еще   потерся
лопатками, пытаясь отодвинуться дальше.
     Воздух  был чистый и острый, как лезвие хорошо заточенного
меча.  Олег  раздвинул  грудь  так,   что   за-трещали   ребра,
закашлялся,  но  в  черепе  пронеслась очищающая буря с грозой.
Немногие крупные мысли  засверкали,  словно  умытые,  а  мелочь
вымыло, втоптало, он повернулся к каменной стене, чувствуя себя
опасно захмелевшим.
     -- Попробуем  этот  камешек,  -- проговорил он, не узнавая
собственного голоса, ибо услышал почти рык. -- Это для  кого-то
гора, а для другого...
     В голове шумело, кожа горела, словно отстегали крапивой, а
потом  не  то осыпали снегом, не то плеснули горячей водой. Или
же кожу содрали вовсе! Он чует, как магические силы вливаются в
него сами, непрошено, каждая жилка дрожит  от  напора,  вот-вот
лопнет, переполненная силой, что неподвластна человеку.
     В  ушах  загремел  гром. Он, чувствуя, что вот-вот лопнет,
разорванный  силами,  которые  двигают   небесными   светилами,
зажмурился, поспешно сказал Слово. Во всем теле вспыхнул огонь,
затем  грудь  пронзила  острая  боль.  Из  него выдрали если не
сердце, то что-то горячее,  наполненное  кровью,  без  чего  не
жить... Ноги ослабели разом.
     Гора дрогнула. В глубинах раскатисто заворчал зверь, такой
огромный,  что  он  должен  быть  с  три  таких  горы.  Олег  с
облегчением выпускал из себя эту мощь, одновременно вбирая всем
существом разлитую в воздухе, горах, во всем мире, сжимая в ком
и  направляя  незримым  клинком  на  основание  древней   горы.
Дрогнуло снова, а загрохотало оглушающе уже совсем рядом.
     Его  встряхивало, словно после долгого плача. Во всем теле
было опустошение, но каменная стена медленно ползла в  сторону!
Подножие  накалилось,  оттуда  выстреливались  осколки  камней,
пошел сизый дымок, блеснуло. Он со  страхом  понял,  что  камни
загораются  так  же,  как  вспыхивает сухое дерево, когда невры
добывают чистый огонь трением!

     От грохота дрожала каждая  жилка  в  теле.  Он  привалился
спиной  к камню, ноги тряслись, по лицу побежали крупные капли.
В глазах защипало, соленый пот  не  выедал,  а  выжигал  глаза.
Внутри было пусто, как в ограбленной могиле. Он чувствовал себя
пустой  оболочкой, из которой вытряхнули все, сухим коконом, из
которого вылезла бабочка, остатками ореховой скорлупы...
     С невероятным усилием поднял руки и потер глаза. В красном
тумане вспыхивали молнии, затем поплыли пятна с желтыми гнилыми
краями.
     Когда мир начал проступать  сквозь  эти  пятна,  гора  уже
сдвинулась  на  полсотни  шагов.  Открылась  отвесная  стена. У
самого основания словно гигантская раковина приоткрыла створки,
там зияла темная щель. Отсюда она выглядела крохотной,  но  там
проехал бы всадник с поднятым кверху копьем.
     Качаясь  и  хватаясь за стену, он неверными шагами потащил
себя к древнему входу. Мелькнула вялая мысль,  что  сейчас  его
забодает  даже  заяц,  сил  только держаться на ногах, да и то,
если не по ступенькам...
     Судя по камням,  выступающим  из  щели,  туда  не  входили
давно,  очень  давно. Настолько давно, что камни от собственной
тяжести просели в землю, которую не назовешь мягкой.
     От стен справа  и  слева  повеяло  странным  теплом.  Кожу
начало   покалывать,  но  мышцы  стали  потихоньку  наполняться
кровью, раздуваться. Вздохнул всей грудью, в черепе очистилось.
Похоже, камни хранили старую магию. Он пошел в темноту, а когда
начал натыкаться на  острые  камни,  после  недолгих  колебаний
выбросил в пространство перед собой свернутую в узел молнию. Та
поплыла  вовнутрь,  потрескивая  и  опасно  подмигивая, готовая
взорваться в любой миг.
     -- Не вздумай, -- предупредил он, хотя сил хватало  только
тащиться следом. -- Я твой хозяин, я велю...
     Ход  расширялся,  впереди открылась широкая пещера. Узелок
молнии взмыл кверху, трепещущий свет озарил красные, как кровь,
стены. На миг почудилось, что попал во внутренности гигантского
зверя. Огненный шарик колыхался неспокойно, и темные прожилки в
красном граните, казалось, пульсировали,  наполнялись  багровой
кровью,  по ним ходили утолщения, будто проглатывали непрошеных
гостей.
     В глубине  пещеры  угадывалось  широкое  возвышение.  Олег
решил  бы,  что  это  ложе,  если бы эта каменная плита не была
такой  огромной.  Он  осторожно  продвигался   вперед,   молния
освещала  свод,  а  как  ее  опустить,  он  не  знал,  сейчас в
полумраке рассмотрел на каменной плите нечто громадное, даже не
понял, что увидел, но по телу пробежал нехороший озноб,  волосы
зашевелились на затылке.
     Ноги  с  усилием  переступали  шаг  за  шагом,  он наконец
остановился у края плиты, что в высоту достигала ему до пояса.
     На каменном ложе, без шкур или одеял, прямо на голом камне
лежал исполин. Олегу почудилось, что  человека,  если  это  был
человек,  прикрывает  странно-черное  с тусклым блеском одеяло,
только  живот  и  ноги  торчат  голые,  страшно  костлявые,   с
натруженными  ступнями,  где  желтая  подошва в палец толщиной,
явно тверже конских копыт.
     Олег переступил с ноги на ногу. Сердце стучало часто, губы
пересохли. Человек еще жив,  он  видел,  как  медленно-медленно
поднимается  исхудавшая  грудь,  ребра  выступают  все  четче и
четче, пока не кажется, что сухая кожа вот-вот  прорвется,  все
жилки  начинают подрагивать... потом так же мучительно медленно
-- Олег успел вздохнуть и  выдохнуть  несколько  раз  --  грудь
опускается,  опускается,  опускается,  пока не становится почти
ровной, но и тогда живот кажется прилипшим к спине.
     Слова не шли, Олег не знал,  как  обратиться  к  человеку,
который  есть  прародитель  всех северных народов, а еще раньше
стяжал себе славу, о которой говорят с ужасом  и  шепотом,  ибо
осмелился бороться с небесами.
     -- Я   слышал  о  тебе,  великий,  --  сказал  он  наконец
дрогнувшим голосом. -- Прости... Я думал, что...
     Он запнулся, не зная, как сказать, что ожидал увидеть  его
в  блеске  и  грозном  величии,  на  огромном коне, обязательно
черном,  как  беззвездная  ночь,  с  горящими  багровым   огнем
глазами,   яростного  и  полного  звериной  силы,  что  некогда
подвигла на вызов небесам.
     Лицо гиганта было желтым, как  у  мертвеца.  Олег  на  миг
решил,  что  древний  герой  все-таки успел скончаться, пока он
рассматривал его в благоговейной тишине,  но  выпирающие  ребра
все  же медленно проступили на сухой коже, долго так выступали,
как толстые прутья на корзине,  затем  так  же  очень  медленно
опадали.  Тяжелые  надбровные дуги нависали как уступы скалы, а
глаза прятались в темных впадинах.
     Олег чувствовал боль и разочарование, ибо явился  с  кучей
вопросов,  на миг ощутил себя снова учеником волхва, который ни
за что не отвечает, а только ходит хвостиком за Боромиром.
     -- Я могу что-нибудь для тебя сделать? -- спросил Олег.
     Ничто не дрогнуло, не  изменилось,  но  Олег  ощутил,  как
тяжелый  взгляд  из-под  опущенных  век  уперся  в него с силой
брошенного  дротика,  явственно  пробежал   по   лицу,   проник
вовнутрь, так же беспрепятственно ушел. Ничто не шелохнулось, а
голос прозвучал как будто прямо в пещере:
     -- Ребенок...
     -- Я? -- удивился Олег.
     -- Ребенок...  --  повторил голос, в нем прозвучало слабое
удивление. -- А уже старик... Много же тебе выпало...
     Голос утих, Олег ощутил, что  на  миг  очнувшийся  исполин
снова уходит в свое забытье, заговорил торопливо:
     -- Великий!..  Я  пришел  к  тебе,  как твой сын в далеком
потомстве. Неужели ты не поможешь детям своим?.. Я не знаю, что
делать!  Мы  побили,  порушили,  свергли,  растоптали,  сожгли,
уничтожили...  Но  что  строить?  Ломать  -- ума не надо, а что
дальше?
     От отчаяния задрожали губы. Исполин явно уходит из  жизни,
из   жизни,   которую   не  принимает,  которая,  судя  по  его
затворничеству в этой пещере,  пошла  совсем  не  так,  как  он
хотел,  и,  судя  по всему, уже не в состоянии что-то изменить,
повернуть, выправить. Олег чувствовал, как  угасает  в  древнем
герое  сознание, затем словно бы вспыхнула слабая искорка, и он
ощутил ответ:
     -- Тебе двадцать... ну, чуть больше весен... и уже  ищешь,
как... строить?
     -- Да! -- выкрикнул Олег. -- Да!
     В  блеклом  голосе,  бесцветном,  как  рожденная в пещерах
рыба, прозвучало слабое удивление или же Олегу так почудилось:
     -- Мне... чтобы понять... понадобилось семьсот лет...
     Олег отшатнулся:
     -- У меня нет столько времени! Время проходит...
     -- Не время проходит... -- прошелестело  едва  слышно,  --
проходим мы.
     Олег  сделал  мысленное  усилие, такие слова мудрости надо
запоминать, чтобы понять позже. Он сказал просительно:
     -- Нас было трое... сильных и... нет,  просто  сильных.  И
когда  надо  было  ломать,  то лучше нас, наверное, на свете не
было. Ломать просто, тут все одинаковые. А строить...
     Исполин прошептал с горечью:
     -- Это мне знакомо.
     Олег поперхнулся, он вспомнил, что  строил  этот  велет  с
двумя   братьями   и   каким   страшным  ударом  для  всех  это
закончилось. Для них троих... да и для всего людства,  ибо  эти
трое и дали начало главным народам на белом свете.
     -- Нас  тоже  было трое, -- признался он. -- Мы не братья,
мы... невры.
     Ему почудилось, что веки гиганта слегка вздрогнули.
     -- Невры?
     Шепот стал чуть громче. Олег сказал торопливо:
     -- Да, невры. К которым ты пришел в Гиперборее.
     -- Вы... все еще... есть?
     -- Не как народ,  --  признался  Олег.  --  После  великой
битвы... невров почти не осталось. Основной удар приняли они...
А  кто  выжил  после  тяжких ран, остался среди тех племен, где
лечили. Я невр, как и мои друзья, с которыми мы выдрали меч  из
руки, занесенной над новым Яйцом. Когда надо было рушить врага,
мы  дрались  плечо в плечо, но когда пришло время строить... мы
видим грядущий мир по-разному. Я смутно  чувствую...  нет,  это
один  из  нашей тройки все чувствует как бобер или муравей, а я
хочу понять. Сейчас понимаю, что надо собрать мудрецов,  сообща
придумать  правильное  устройство  мира,  справедливое для всех
распределение счастья...
     Исполин не двигался, но Олег внезапно  ощутил,  как  н