сь от земли, он напряг  грудь
и  задержал  дыхание. Особенно давит вначале, чуть зазевайся --
позавидуешь лягушке под колесом перегруженной телеги...
     Сперва несло в зеленом вихре, похожем на узкогорлый кубок,
потом траву и  комья  земли  растеряли  по  дороге,  сок  смыло
встречным   ветром,  стены  стали  пугающе  прозрачными,  он  с
содроганием    видел,    как    далеко-далеко    со    звездной
неторопливостью проплывают лесные массивы, пятна степей, горные
цепи,   снова   степи,  что  постепенно  теряют  зеленый  цвет,
превращаются в выжженно желтые...
     В груди стало совсем пусто, сердце билось все  слабее.  Он
ощутил  привкус  крови,  напрягся, как мог, усилием воли послал
вихрь ниже, еще ниже...
     Когда вершины барханов замелькали всего в  сотне  саженей,
тяжелая  глыба  льда  во  внутренностях заставила вскрикнуть от
острой боли. Почти теряя  сознание,  он  заставил  вихрь  почти
замереть  в  пространстве, вслепую снизил еще, еще, затем вихрь
распался на острые струи, что зашипели как  змеи  и  пропали  в
горячем песке.
     Ужас  высоты  ударил  как  молотом.  Он  падал в бездонную
пропасть, голое плечо обожгло сухим и горячим,  засыпало  лицо,
он  чувствовал  горячий песок со всех сторон, а когда, наконец,
его перестало вертеть как щепку в кипящей воде, он долго  лежал
недвижим, приходя в себя, прежде чем осторожно раскрыл глаза.
     Слева  было  синее-синее  небо,  а справа высилась пологая
стена бархана и был виден след, как от упавшей  с  неба  глыбы,
когда  катился по склону, врываясь то плечом, то тупой головой,
то подогнутыми коленями.
     А если бы упал не на склон, мелькнуло в голове, и от  этой
мысли  потемнело  в  глазах.  Страшась  потерять  сознание,  он
судорожно развел сдавленную грудь. Кости затрещали,  а  горячий
сухой воздух хлынул в глотку как водопад.
     В   знойном   оранжевом   мире   во  все  стороны  уходили
исполинские волны оранжевого песка.  Вершинки  барханов  горели
как  расплавленное  золото,  но даже в тени между этими горбами
была высвечена каждая песчинка.
     Сухой воздух жадно выпил крупные капли пота,  стер  мокрую
пленку.  Сухие струи жадно вливались в грудь, впитывали сырость
и мокроты.
     Олег закашлялся,  сплюнул  комок  слизи,  в  котором  была
кровь.  Полет в вихре конечно же быстрее, чем езда на верблюде,
но это стойка на одной руке над пропастью. Он уже истратил свою
удачу на две жизни вперед.
     В горле неприятно царапался ком, а когда в кашле  вылетел,
в  песок шлепнулся сгусток темной крови. На груди под волчовкой
зашевелилось, высунулась острая мордочка с  непомерно  большими
ушами.  Хищная  мордочка  летучей  мыши  была  жалкой, помятой,
шерстка слиплась.
     Олег вытащил бережно, удивился:
     -- Ишь, не обгадилась... Да ты храбрая.
     Мышь жалобно пискнула. Измятые крылья поползли в  стороны,
знойные  лучи мигом прожгли насквозь. Олег сквозь тонкую пленку
видел  канавки  на  своей  ладони.  Мышь  тряслась,   щурилась,
втягивала голову в плечи.
     -- Тебе-то  что?  --  удивился  Олег.  -- Ты как у Рода за
пазухой, могла спать всю дорогу. А теперь  не  спи,  показывай.
Крылышками, крылышками помаши!
     Крохотные коготки наконец отыскали его палец, Олег ощутил,
как обе  лапки утвердились, как будто на пальце сидела синичка,
мышь посмотрела по сторонам, прищурилась. И то удивительно, что
как-то держится,  они  ж  днем  спят,  только  по  ночам  жуков
ловят...
     Тоненький    прерывающийся    голосок   наконец   пропищал
потрясенно:
     -- Это что?
     -- Пески.
     -- Те... самые?
     -- Посмотри лучше, -- пригласил Олег. -- Но  куда  дальше,
тебе указывать. У тебя чутье, Короед сказал.
     Калашка  топталась  на  плече, расправляя крылья, те мигом
просохли, кожа натянулась так, что почти звенела. Небо едва  не
плавилось  как в горне, а раскаленный добела шар сыпал искрами,
едва не сжигая даже песок, как раньше сжег болота, леса, степь.
     -- Да, -- прошептал тоненький комариный голосок над  ухом,
-- я чую... но та древняя земля еще далеко.
     -- Как далеко?
     -- Не знаю... Несколько верст... или десятков.
     -- Или  сотен,  --  проговорил  Олег,  но  сердце радостно
прыгало, как заяц весной.
     Все-таки живой, все-таки снова в Песках!

     Глава 35

     Калашка  летела  впереди,  обозначала  направление,  а   в
остальное  время  либо  сидела  на  плече,  либо  вовсе  спала,
забравшись за пазуху. Она вообще большую  часть  дороги  спала.
Олег  вскользь  выяснил,  что это не Короед ее превратил, а она
сама неудачно  воспользовалась  отсутствием  Короеда...  Старый
колдун  намеренно  затягивал учение: то подмети, то сор вынеси,
то истолчи кору дерева в медной ступе до посинения, и  Калашка,
которая   уже  все  знала  и  умела,  попробовала  одно  верное
заклятие...
     Но проклятый колдун, оказывается,  что-то  недосказал  или
сказал  не  так.  Калашка,  налетавшись  летучей  мышью, как ни
пыталась превратиться обратно  в  молодую  девушку,  так  и  не
сумела...
     Олег  с  сомнением  посмотрел  на  сгорбленного  уродца  с
кожаными крыльями:
     -- Ты  в  самом  деле  была  молодой   девушкой?..   Гм...
Оставайся в этой личине. Так ты краше.

     По  Лесу не ходят, а бегают, но они трое привычно бегали и
по Степи, в Горах, в Долине, а  теперь  он  несся  по  горячему
песку под сжигающим солнцем, сперва очень быстро, потом перешел
на ровный бег, под таким солнцем нетрудно спалить легкие.
     Дважды  он  видел  вдали  между барханов мелькающие головы
антилоп,  один  раз  мелькнул  мохнатый  горб.   Олег   заорал,
торопливо  выкрикнул все подходящие по случаю заклятия, а когда
бегом обогнул песчаную гору, на том месте серела горстка  золы,
а  высоко  в  небе  носилась  как  стрела насмерть перепуганная
Калашка. Как раз ветер подхватил пепел и унес без следа.  Успей
позже, решил бы, что верблюда остановить не смог.
     -- Сила  есть, -- сказал он со злостью, -- так зачем еще и
мозги?
     -- Так ты и такое умеешь? -- заверещала Калашка с  высоты.
-- Ты  что  ж  ты...  так  мы ж сейчас... Ты можешь сразу любое
княжество! Тебе будут пятки чесать, а мне жуков ловить,  крылья
их жесткие обламывать...
     -- Ага,  --  сказал  Олег,  --  у  тебя  с мозгами тоже не
больно.
     Снова месил песок, раздраженно всматривался в  синее,  как
лепестки  волошки, небо, но ни Змеев, ни Рухов, ни даже когда в
синеве  коротко  блеснуло  что-то  вроде  наконечника   золотой
стрелы,  даже  не  смог  прошептать  подходящее заклятие: то ли
пронеслась Анка, дивная птица, которую  Род  сотворил  на  заре
творения,  а  потом  сам  же  и  уничтожил,  то  ли  еще  какая
диковина...
     Когда Калашка снова упала  ему  на  плечо,  острая  грудка
быстро вздымалась, Олег чувствовал, как бешено бьется крохотное
сердечко,  но  зверек облизывался, явно и в таком сухом воздухе
находятся летающие жуки или мухи.
     -- Отдыхай, -- велел он острой мордочке. -- Что-то мне вон
за теми барханами мерещится...
     На этот раз он подкрался, залег, очень осторожно  выглянул
из-за  песчаного гребня. В распадке между золотыми горами стадо
верблюдов голов в дюжину деловито обгладывало  странные  кусты.
На  ветвях  вместо  листьев длинные иглы, каждый ствол уходит в
землю тремя корнями. Олег  заставил  свое  сердце  успокоиться,
несколько  раз  глубоко  вдохнул  и  выдохнул, очищая сознание,
затем медленно и внятно проговорил  нужное  заклятие.  Верблюды
продолжали  пастись,  затем  один внезапно начал вместо колючек
жадно хватать широко раскрытой пастью песок, задохнулся, упал и
задвигал длинными голенастыми ногами.
     Пока Олег спешно шептал, перебирая спасательные  заклятия,
верблюд  подергал  ногами,  вытянулся  и  за-стыл. В синем небе
сразу появились темные точки стервятников.
     -- Черт, недоучка,  --  выругался  Олег.  --  Да  если  бы
недоучка, а то вовсе неучка!..
     -- Это  еще  что,  --  пропищала Калашка. -- Ты мог бы его
вовсе...
     -- Что вовсе?
     -- Ну, превратить в льва... А то улетел бы...
     Второе заклятие подбирал долго,  вышептал  так  осторожно,
что  едва  услышал сам. Ничего не произо-шло, пришлось выждать,
повторил громче. Один  из  верблюдов  внезапно  раздулся,  бока
прорвались,  полезли  внутренности.  Зверь  закричал  от  боли,
понесся вскачь, из боков лезли кишки,  волочились  по  горячему
песку.
     Олег  с  закушенной губой следил, как животное грохнулось,
подняв  тучу  песка.  Уродливые  кони  взбивали  песок,   струи
взлетали как брызги желтой воды.
     -- Ничего,  ничего,  -- возбужденно пищал на ухо тоненький
голосок, -- хоть что-то ж да получилось?
     Морщась, Олег торопливо  отвел  взор,  перевел  взгляд  на
оставшихся верблюдов, прошептал заклятие...
     Раздался  дикий  рев  страха  и боли. Верблюдов раздувало,
бока  лопались,  внутренности  вываливались  сизыми   парующими
комьями,  кровь  и  сукровица брызгали щедрыми струями, с силой
били в горячий песок, тут же впитывались. Верблюды, обезумев от
боли, носились между барханами, забегали даже на песчаные горы,
где одни оставались, расставшись с жизнью, а  другие  уносились
вдаль...
     Над  головой раздалось хлопанье крыльев. Трое стервятников
кружили низко, всматривались, а еще с десяток опустились  прямо
из  сияющей  синевы.  Калашка  вниз головой кинулась за пазуху,
свернулась в ком и  затихла.  Олег  чувствовал,  как  судорожно
стучит крохотное сердечко.
     -- Что  же  я  за  дурак!  --  закричал  он в отчаянии. --
Поспешишь -- дураков насмешишь! Заклятие не переменил... Теперь
опять пешком, дурак проклятый!
     Песок сочувствующе шуршал, горячий и сухой, а внизу  земля
звенела  под  сапогами.  Он  не  стал  переходить на ту сторону
барханов, мерзко видеть следы своей дурости, потащился  злой  и
насупленный, разочарованный, все еще дурак, все еще не умеет...
     Калашка  однажды  насторожилась,  что-то заверещала в ухо.
Олег стал прислушиваться, уловил запах  животного,  чуткие  ухи
лесного человека поймали эхо хруста. Только тень хруста, но уже
все понял, снял пояс, намотал на кулак.
     Одинокий верблюд беззаботно дожевывал куст чертополоха. От
куста ничего не осталось, но копытами удавалось выбить из песка
толстые  жилистые  корни,  и верблюд самозабвенно рылся мордой,
став похожим на кабана, подрывающего корни дуба.
     Олег  сбежал  с  бархана  как   лось   через   мелководье,
разбрызгивая  по  обе  стороны  тучи  песчаных  брызг.  Верблюд
вскинул  голову,  глаза  недоумевающие,  но  на  всякий  случай
повернулся и бросился наутек.
     Олег  знал  по опыту, как быстро умеют бегать верблюды, но
этот явно был лучшим. Он несся как утка над  озером,  даже  шею
вытянул,  разрезая  словно  летящая стрела плотный воздух, Олег
мчался  как  гепард,  расстояние  сокращалось  медленно,   тело
разогрелось,  раскалилось,  в  груди уже был горн, внутренности
горели, голова наполнилась  горячими  угольями,  но  и  верблюд
начал  уставать,  несся тяжело, словно медведь через чащу... но
редко кто знает, что верблюд способен бегать не только  быстрее
медведя, но даже быстрее скаковой лошади.
     Худой зад приближался, приближался, Олег из по-следних сил
сделал  рывок,  ухватился  за  шерсть на боку, в кулаке остался
клок,  со  второй  попытки  захватил  в  горсть  кожу.  Верблюд
захрипел  от  боли,  замедлил бег. Олег на ходу закинул пояс на
морду, сдавил, верблюд вытаращил, задыхаясь, глаза.
     Потом они стояли, оба тяжело дыша. Сверху на  плечо  Олега
тяжело упала Калашка. Грудь помощника колдуна вздымалась так же
тяжело,  внутри  хрипело. Не успев отдышаться, полезла по Олегу
вниз головой, цепляясь за шкуру, к баклажке.
     Олег выдернул пробку, зверек едва не втиснулся туда  весь.
Худое  тельце  дрожало,  лапки  тряслись,  воду  лакал  с таким
остервенением и жадностью, словно это были  последние  капли  в
его жизни.
     -- Смотри, -- предостерег Олег, -- в рыбу превратишься.
     Калашка в страхе отпрянула:
     -- В рыбу? Здесь, в песках?
     -- Да  не я, -- ответил Олег с неловкостью. -- Я в рыбу не
умею.

     Калашка уносилась ненадолго, определяя направление,  затем
устраивалась на плече, а то и вовсе забиралась за пазуху, долго
копошилась, устраиваясь, сворачивалась в комок, вскоре Олег уже
слышал тихое сопение.
     К  концу  второго  дня  Калашка  начала  верещать, улетала
надолго,  а  вернувшись,  оставалась  на   плече.   Олег   тоже
чувствовал  возбуждение,  а  что-то  звериное, что Род вложил в
человека в самом начале, предупреждало, что приближаются  к  их
цели.
     Наконец  зверек  снялся  в  воздух, но не улетел, а сделал
круг над головой  Олега  и  снова  плюхнулся  на  плечо.  Глаза
сверкали,  он  беспрерывно верещал, белые зубки блестели хищно,
во рту было красно, как в горящей печи.
     -- Прибыли? --  переспросил  Олег.  --  Черт,  я  даже  не
верил...
     Он  спрыгнул, погрузившись в горячий песок почти до колен.
Верблюд  стоял  рядом  мохнатый   и   надменный,   его   широко
расставленные   копыта   удерживали   толстую  тушу  с  той  же
легкостью, с какой вода держит огромного жука-плавунца.
     -- Брысь, -- сказал Олег. -- Твое счастье, что я  все-таки
достал тебя своими клешнями, а не магией...
     Верблюд  явно  все  понял, потому что ринулся сломя голову
прямо через бархан. Песок взлетел  так  мощно,  словно  верблюд
пытался забиться, как ящерица, с головой. Прошелестели по песку
копыта,  а  Олег уже гладил зверька по гладкой головке. Зеленые
глаза обшаривали барханы в каких-то признаках, что здесь иначе,
что под ними погребено  величайшее  сокровище...  А  может,  не
величайшее,  но  все же диковинка, которая может изменить жизнь
на земле...
     -- Начнем, -- сказал он вслух. -- Короед во многом прав...
может быть, даже во всем. Но одного просто не знал. Я  дурак  и
неумеха во всем, но землю портить умею как никто другой.

     Он  сам  удивился, с какой легкостью его губы вышептали то
самое заклинание, которое усвоил первым.  Успел  подумать,  что
каких  же  усилий  потребовалось  бы,  чтобы  научиться  что-то
создавать, а не рушить. А пока что он  тот  герой,  у  которого
силы  горы,  а  ума  с  маковое  зернышко,  да  и  то  не самое
крупное...
     Земля дрогнула, раздался треск, словно под  ногами  лопнул
становой   хребет   огромной  горы.  Под  ногами  за-двигалось,
закачалось, словно он встал в лодке на середине бурной реки.  В
трех  шагах  песок  внезапно  потек,  все  быстрее  и  быстрее,
проваливаясь в незримую яму. Этот быстро раздвигающийся  провал
протянулся  в  обе  стороны на версты, Олег со страхом подумал,
что как бы не до края мира, он же спешил пользоваться,  еще  не
зная  всего,  чем  аукнется...  да  вообще-то  черт  с ним, чем
аукнется, ему позарез нужна эта Жемчужина, вот и все.
     Сильный  удар  под  ногами  бросил  его  на  землю.  Глаза
засыпало  горячим  песком,  во  рту  захрустело. Оглушенный, он
лежал, раскинув руки, земля подпрыгивала как  взбешенный  конь,
внизу  были  мучительный  крик,  стон, жалобы на нечеловеческом
языке.
     Он лежал, пока толчки и тряска прекратились, только далеко
в глубине слышалось глухое  ворчание,  словно  неведомый  зверь
уходил подальше вглубь от солнечного света.
     Трещина  была  уже  не в трех шагах, а начиналась почти от
правого  локтя.  Он  пугливо  отполз,  страшась  за-глянуть  за
оскаленный   край   красного,  как  залитого  кровью,  гранита.
Солнечные искорки прыгали по сколотому  краю,  сотни  маленьких
солнц прыгали в глаза и больно кололись.
     Другая  сторона  трещины  отстояла  сажени  на  три.  Олег
посматривал на такой же красный край, там такие же искорки, вот
почему треск и грохот, ломалась не сухая  веточка,  а  каменная
гора  хрен  знает  какой  толщины.  С  края  струятся жиденькие
ручейки песка, совсем тонкие. Дальше песчаные горы,  до  самого
виднокрая, а то и дальше, над головой небо без единого облачка.
     -- Надеюсь,  --  сказал  он вслух, и сам поразился севшему
голосу, -- верблюд убежал в нужную сторону... Не все же  уроды,
как я? Ну, Калашка, сиди здесь...
     Летучая  мышь непонимающе смотрела, как он сбросил одежду,
разулся, все сложил  в  мешок.  Широкие  ладони  подхватили  ее
крохотное  тельце,  зверек  протестующе  пискнул, но пересел на
мешок.
     Темные бусинки  глаз  пробежали  по  его  могучей  фигуре,
задержались  на  широких  плечах,  еще  дольше  --  ниже,  Олег
отвернулся, торопливо мастерил петлю из  пояса,  которым  ловил
верблюда.
     -- Ты крепкий парень, -- прошептала Калашка.
     -- Негоже так говорить молодой девице, -- огрызнулся Олег.
-- Если  ты,  конечно,  в  самом деле молодая и непорочная, как
говоришь.
     -- Ну, насчет непорочности я вроде бы не гово-рила...
     Олег задержал дыхание,  ударился  оземь,  песок  неприятно
ожег  и  без  того разгоряченное тело, но поднялся он еще более
горячим: его птичье тело, как он заметил, всегда намного теплее
его же человечьего.
     Калашка запищала, крылья забили по песку. Коричневый комок
взвился в воздух, один  из  стервятников  пытался  перехватить,
крылья летучей мыши мелькнули, на миг закрыв солнце, Олег завис
над расщелиной, поток горячего воздуха вздымался с такой силой,
что  его  поднимало  против воли, он сомкнул крылья, но и тогда
горячая ладонь пыталась не пропустить в расщелину.
     Сжавшись в страхе, он нырнул головой вниз и  пошел  резать
плотный  воздух,  помогая  крыльями.  Справа  и слева шли вверх
красно-пурпурные стены, все  темнее  и  темнее,  наконец  стали
почти  черными,  он  опускался  почти  вслепую,  жар стал таким
нестерпимым, что воздух обжигал  горло,  а  пленка  на  крыльях
трещала, на ней скручивались и чернели волоски.
     Когда  он  решил,  что  дальше опускаться не сможет, внизу
словно бы забрезжил свет. Сжав зубатые челюсти,  он  с  усилием
месил  крыльями  воздух, проламывался, шел все глубже и глубже,
жар стал нестерпимым...
     Справа стена резко  ушла  в  сторону.  Там  был  негромкий
мерцающий  свет,  глаза  едва не лопались от жара, крылья почти
горели, но в подземной пещере воздух уже не врывался  в  горло,
как пламя костра.
     Пещера,  которую  открыл  разлом, была размером с хлев. На
своде темнели  каменные  капли,  такие  же  потеки  застыли  на
стенах, а каменная плита пола как однажды пошла волнами, словно
в серую воду бросили камень, так и застыла.
     Олег  упал  на  теплый камень, от удара на миг потемнело в
глазах, а когда снова  посветлело,  он  уже  был  в  человечьей
личине.
     За спиной мелькнула тень, острые коготки вцепились в голое
плечо.  Олег  зашипел и непроизвольно смахнул крылатого зверька
на пол. Тот успел расправить крылья над самым полом, мелькнул и
пропал в тени,  а  затем  растопыренные  крылья  мелькнули  над
мерцающим огоньком.
     Олег  поднялся,  держась за стену. Ноги дрожали, хотя весь
полет прижимал к пузу. От Жемчужины шел мерцающий,  как  крылья
бабочки  на ветру, свет, чистый и ясный. Олег потрясенно понял,
что вся пещера образовалась  и  все  еще  расширяется  за  счет
давления этого удивительного света на потолок, стены, даже пол,
что истаивают как лед вблизи небольшого, но постоянного огня.
     Темная   тень  пометалась  над  потолком,  ясный  свет  не
прерывался. Олег жадно всматривался в чудо.
     -- Как ты летел, -- донесся потрясенный писк,  --  как  ты
летел!
     -- Умолкни, -- огрызнулся Олег.
     -- Ты просто прекрасен! -- верещал голосок восторженно. --
Ты оставайся  тем,  волосатым!  Какие  крылья!  Каков клюв!.. А
когти, когти?.. Ты -- прекрасен!
     От вздрагивающего огня свет шел странно щекочущий,  словно
по  обнаженной коже водили легким перышком. С каждым осторожным
шагом ощущение радости усиливалось, а когда пальцы нависли  над
пылающим  ядром  размером  с  лесное  яблоко,  Олег  чувствовал
ликование, плечи раздвинулись, а обожженная кожа умолкла.
     -- Осторожно, -