з четверых никогда
не бывала на этом любимом, измученном полуострове, плачет. Мариза  умела
чувствовать боль, которую видела, умела принять  ее  в  себя.  Это  была
часть ее врачебного дара, и она иногда пугала Альвара.
   Джеана побледнела и выглядела почти так же,  как  он  сам  недавно  в
зеркале. Она не заплакала, а через секунду сказала:
   - Это должно было случиться. Никто не мог  бы  повернуть  вспять  ход
событий, а Фернан...
   - ...Кажется, стал почти тем, кем был его отец, - закончил  ее  фразу
Аммар. - Да, это должно было случиться. - Он улыбнулся улыбкой,  которую
они все хорошо знали и без  которой  уже  не  могли  обойтись  здесь,  в
Соренике. - Разве я не пытался писать историю Аль-Рассана и элегию в его
честь все это время? Разве не было бы жестокой шуткой  по  отношению  ко
мне, если бы...
   - Не надо, - сказала Джеана, подошла и обняла мужа.  Аммар  замолчал.
Закрыл глаза.
   Альвар с трудом глотнул, он был близок к слезам  по  причине  слишком
сложной,  чтобы  выразить  ее  словами.  Звезднорожденные  не  были  его
народом. Он родился джадитом, стал киндатом по собственному выбору,  еще
до того как встретил младшую дочь сэра Реццони и начал ухаживать за ней.
Он принял это решение, как и решение стать лекарем, к тому времени,  как
покинул Эстерен, сопровождая Исхака бен Йонаннона и его жену к их дочери
по поручению короля и королевы Вальедо.
   Джеана уже  бывала  в  Соренике,  она  приехала  сюда  вместе  с  ибн
Хайраном, когда мувардийцы в Аль-Рассане начали  угрожать  бунтом,  если
Аммар будет продолжать командовать  их  армиями.  От  Язира  ибн  Карифа
требовали казнить его: этот человек,  кричали  ваджи,  убил  халифа.  Он
гораздо больший грешник в глазах Ашара, чем даже джадиты.
   Язир уступил первому требованию, но, как ни удивительно, устоял перед
вторым. Он сослал ибн Хайрана, но оставил ему жизнь. Отчасти за то, чего
он добился в качестве каида, но в основном за один вечерний  бой,  когда
ибн Хайран был священной рукой Ашара, держащей меч. Разве он  не  одолел
человека, которого не мог одолеть никто? Разве не  обеспечил  им  победу
при Силвенесе, когда убил Родриго Бельмонте, Бич Аль-Рассана?
   И более того: разве не он - прежде всего остального -  таким  образом
отомстил за кровь Галиба? Язир ибн Кариф, который двадцать последних лет
странствовал по пескам  бок  о  бок  с  братом,  не  захотел  уничтожить
человека, который сделал это для него.  Ибн  Хайрану  позволили  уехать,
вместе с его наложницей из киндатов.
   - Мы получили письмо от Миранды, - сказал Альвар, прочищая горло.
   Джеана взглянула на ибн Хайрана и, успокоившись, отпустила его.
   - Ты его прочел? - спросила она Альвара.
   - Я только начал. Читай. - Он вручил ей конверт.
   Джеана взяла его, развернула и начала читать. Альвар подошел к буфету
и налил себе стакан вина. Он взглянул на  Маризу,  которая  отрицательно
покачала головой, и на Аммара, который кивнул. Он налил  неразбавленного
вина своему самому близкому другу на свете и принес ему бокал.
   Джеана читала вслух:
   - "... события этим летом происходили бурные. Фернан и  король  взяли
последние три города Аль-Рассана. Не знаю подробностей, я никогда  ни  о
чем не спрашиваю, но в двух из них, кажется, произошла кровавая резня. Я
знаю, что это не доставит вам радости, даже Альвару,  и  знаю,  что  для
Аммара это станет большим горем. Он поверит, что я  не  желаю  ему  зла,
даже сейчас? Поверит ли он, что я понимаю его печаль и что Родриго понял
бы ее тоже?
   Не думаю, что Фернан на это способен, а вот Диего -  возможно.  Я  не
знаю наверняка. Теперь я, конечно, не так часто с ними вижусь. У Диего и
его жены родился мальчик, по милости Джада,  мой  первый  внук,  и  мать
чувствует себя  хорошо.  Его  назвали  Родриго,  как  вы  и  сами  могли
догадаться. Король наградил Диего новым  титулом,  созданным  специально
для него: он  теперь  -  первый  министр  объединенной  Эспераньи.  Люди
говорят, что Фернан  выиграет  для  нас  все  сражения,  а  Диего  будет
руководить нами в мирное время. Я горжусь ими обоими, конечно, хотя, как
мать, могла бы пожелать Фернану больше доброты. Полагаю, все  мы  знаем,
где он потерял свою доброту, но я, наверное, единственная, кто помнит то
время, когда он еще был добрым.
   Я говорю как старуха, да? У меня есть внук. Я старая. В общем,  я  не
считаю, что так уж сильно изменилась, но,  наверное,  изменилась.  Между
прочим, вы бы не узнали короля, - он стал  чудовищно  толстым,  как  его
отец.
   Этой весной перевезли прах Родриго, перед началом весенней  кампании.
Я не хотела, чтобы он покидал ранчо, но мальчики и король  считают,  что
ему должны оказывать почести в  Эстерене,  и  у  меня  не  хватило  духу
противостоять им всем. Раньше я проявляла больше мужества в бою.  Я  все
же настояла на одном, и, к моему удивлению, и  Диего,  и  король  Рамиро
согласились. Слова на его надгробии взяты из  стихов,  которые  когда-то
прислал мне Аммар.
   Я думала, что окажусь единственной, кто считает их уместными, но  это
не так. Я поехала туда на церемонию. Эстерен сильно изменился,  конечно.
Альвар, ты бы его совсем не узнал. Родриго теперь лежит в нише сбоку  от
диска бога в королевской часовне. Там стоит статуя из мрамора, созданная
одним из новых скульпторов Рамиро. Это не Родриго, конечно, этот человек
его никогда не видел. Они надели на него отцовский шлем с орлом, дали  в
руки хлыст и меч. Он выглядит ужасно суровым. У основания статуи высекли
стихи Аммара. Боюсь, они  на  языке  Эспераньи,  но  король  сам  сделал
перевод, так что, я полагаю, это чего-нибудь стоит.
   Они звучат так:

   Все знайте, кто увидит,
   Здесь почил
   Тот человек, кто свято верен был
   Своей земле, страну свою любил
   И мужеством, и стойкостью, и честью
   Господним чудом на земле прослыл.

   Джеана прервала чтение,  ей  было  трудно  говорить.  Иногда  Альвару
казалось, что ей было бы легче, если бы она  позволила  себе  заплакать.
Мариза не раз говорила то же самое. Джеана плакала, когда умер ее  отец,
и когда ее третий ребенок - дочь - родилась мертвой, но  Альвар  не  мог
вспомнить ни одного другого случая, после того боя у холма, в  сумерках,
возле Силвенеса.
   И сейчас она взяла себя в руки, отложила  письмо  и  тонким  голоском
произнесла:
   - Может быть, мы дочитаем его после праздника? Словно в  подкрепление
ее слов, со двора донесся нетерпеливый девичий голос:
   - Идите же сюда! Мы все ждем!
   - Пойдем, - сказал Альвар, беря на себя руководство. - Мне достанется
от Дины, если мы заставим ее ждать еще дольше.
   Они вышли во двор. Его друзья собрались там - довольно много  народа.
Элиана бет Данил, мать Джеаны, пришла поздравить его, и он  поздоровался
с ней  первой.  Его  дочери  сновали  вокруг,  словно  пара  длинноногих
жеребят, рассаживая всех на подобающие места, а потом унеслись на кухню,
хихикая.
   - Поклянитесь, - сказала Мариза, как только девушки оказались  далеко
и не могли слышать, -  что  даже  не  заикнетесь  о  том,  что  пирожные
подгорели.
   Раздался смех. Альвар поискал взглядом ибн Хайрана. Тот сел в  кресло
в углу сада, там он мог вытянуть ногу.
   Дина и Разель  вернулись,  торжественно  неся  свои  произведения  на
серебряных подносах. Никто  не  сказал  ни  слова  по  поводу  пирожных.
Альвар, по мнению которого дочери служили доказательством милости к нему
обеих лун, счел пирожные восхитительно вкусными. Он так и сказал. Мариза
следила за тем, чтобы его бокал все время был полон вина.
   За него поднимали тосты несколько  раз,  потом  потребовали  ответной
речи. Он отпустил несколько кислых шуток  насчет  того,  что  уже  готов
устроиться на отдых у очага, но не может себе этого  позволить,  до  тех
пор пока не сбросит с плеч это бремя и благополучно  не  выдаст  дочерей
замуж. Девочки недовольно хмурились.
   Аммар из своего угла заявил,  что  они  с  Элианой  никак  не  готовы
уступить свое место у очага. Альвару придется подождать своей очереди.
   Торжество  закончилось.  Когда  друзья  собрались  уходить,   Альвара
тронула и немного удивила та сердечность, с которой  они  его  обнимали.
Его все еще изумляло, что он - мужчина, у которого почти взрослые дочери
и любящая жена, и что так много людей относятся  к  нему  с  любовью.  В
собственном представлении он, в большинстве случаев, оставался  все  тем
же юношей, едва достигшим мужественности,  который  давным-давно  выехал
однажды утром  верхом  из  Карказии,  со  смехотворно  высоко  поднятыми
стременами, вместе с Родриго Бельмонте.
   Кажется, он много  выпил,  гораздо  больше  обычного.  Это  дело  рук
Маризы. Она, очевидно, решила, что сегодня ему это полезно.  Он  помнил,
как целовал на прощание Элиану, нежно ее обнимая, и  как  погладила  она
его по щеке. Это тоже вызвало у него  удивление  еще  много  лет  назад,
когда он понял, что она его одобряет. Он огляделся. - Девочки исчезли, и
близнецы Аммара и Джеаны тоже. Где-то наверху почти наверняка устраивают
какую-нибудь шалость. Вероятно, скоро раздастся крик.
   Теперь во дворе стало тихо и немного прохладно. Мариза  вынесла  шаль
для себя и для Джеаны, которая отвела домой  мать  и  вернулась.  Джеана
зажигала свечи. Альвар приподнялся было, чтобы  помочь,  но  она  жестом
велела ему снова сесть в кресло.
   Он покорно сел, но затем,  повинуясь  сильному  порыву,  встал,  взял
бутылку и бокал, подошел и сел  рядом  с  Аммаром.  Ибн  Хайран  допивал
последние капли вина, Альвар снова наполнил его бокал.
   - Живи спокойно, милостью божьей, старый друг, - сказал ему  Аммар  с
печальной улыбкой. - Прими мою любовь  и  добрые  пожелания,  сегодня  и
всегда.
   Альвар кивнул.
   - Сделаешь кое-что для меня? - спросил он.  -  Я  знаю,  что  сегодня
праздник. Это был хороший праздник. Но  девочки  ушли  наверх  с  вашими
мальчиками, и нам не нужно беспокоиться, что мы их разочаруем.
   - И хорошо, - ответил Аммар серьезно.
   Альвар фыркнул. Все подшучивали над ним по поводу его дочерей.
   - Но, по правде говоря, этот день будет казаться мне фальшивым,  если
мы притворимся, будто ничего не произошло,  не  изменилось.  Я  не  могу
притворяться. Аммар, ты импровизировал  для  королей  и  халифов,  окажи
честь дню моего рождения и сделай то же для меня. Или  я  прошу  слишком
много?
   Выражение лица Аммара изменилось. Он поставил свой бокал.
   - Это мне ты окажешь честь, - тихо ответил он. - У тебя есть тема?
   - Ты знаешь тему.
   Обе женщины подошли ближе и теперь, закутавшись в шали, сели рядом на
каменную скамью.
   Воцарилось молчание. Они смотрели на  ибн  Хайрана  и  ждали.  Сверху
доносился смех их детей, звенел над садом из открытого окна.
   Аммар произнес:

   Спроси Фезану что стало с Фибасом,
   И где Ардена, и Лонза где?
   Где Рагоза, обитель учености,
   И остались ли там мудрецы?
   Где Картады стройные башни
   В красной долине власти?
   Где Серии праздничный шелк?
   Где Тудеска, Элвира, Алхаис,
   Где Силвенес сокрылся во тьме?
   Где дворов многочисленных арки,
   Совершенство садов Аль-Фонтаны?
   Фонтаны рыдают от горя,
   Как любовник при виде рассвета,
   Что его разлучает с любимой.
   Они в печаль погрузились
   По львам, ушедшим навеки,
   По возлюбленному Аль-Рассану,
   Который исчез навсегда.

   Мерный, красивый голос смолк.
   Альвар поднял глаза к небу.  Показались  первые  звезды.  Белая  луна
скоро взойдет над Сореникой. Сияет ли она над полуостровом к  западу  от
них?
   Время навалилось на  него,  подобно  гире.  Оба  сына  Родриго  стали
взрослыми. Один стал министром, другой  -  главнокомандующим  Эспераньи.
Они служат королю Рамиро Великому. А  Родриго  лежит  в  Эстереней,  под
статуей, под камнем.
   Альвар снова наполнил свой бокал и поставил его нетронутым на  скамью
рядом с собой, в качестве жертвенного возлияния. Он встал, протянул руку
Аммару, нога которого так до конца и не зажила после того боя в сумерках
у Силвенеса.
   - Пойдем, - произнес он. - Уже темно и холодно.  Я  думаю,  нам  всем
нужен свет, и дети.
   Он увидел, что Джеана поставила свой бокал на стол рядом с собой, как
это сделал он. Мариза провела их в дом. Тихо сказала  что-то  слугам.  В
тот вечер они ужинали вместе в ярко освещенной комнате, где  горели  два
камина, под смех своих сыновей и дочерей. Было уже очень  поздно,  когда
Аммар и Джеана с детьми ушли домой; их дом стоял совсем близко  от  дома
Альвара.
   Альвар слушал, как Мариза и няня укладывают двух слишком возбужденных
молодых девушек. Он поднялся наверх, чтобы  пожелать  дочерям  спокойной
ночи, а потом они с женой прошли по коридору в свою  спальню  и  закрыли
дверь, и задернули шторы, отгораживаясь от ночи.
   Снаружи свет белой луны озарял двор, заливал воду и  мелких,  быстрых
рыбок в воде. Серебрил оливы и фиги, высокий кипарис у  покрытой  плющом
стены и поздние травы. И этот бледный свет падал  на  три  бокала  вина,
которые нарочно оставили, наполненными до краев, на каменном  столе,  на
каменной скамье и на краю фонтана...