чи. Ни одному человеку  в  городе  не
позволят остаться в живых, если город  падет.  В  некотором  смысле  это
упростило дело для находящихся внутри. Устранило  возможность  впасть  в
соблазн.
   Собственно говоря, это и предсказывал ибн Хайран.
   - Если все будет кончено, - сказал он Мазуру бен Аврену в то весеннее
утро, когда вернулся с запада вместе с Джеаной бет Исхак, -  попытайтесь
любой ценой сдаться Вальедо.
   Неожиданные слова, и эмир, и визирь сочли их таковыми, но  они  стали
более понятными, когда в конце лета состоялось взятие Фезаны и совсем не
похожее на него взятие Салоса.
   К  несчастью,  не  существовало  никаких  очевидных  способов   вести
переговоры о сдаче, а сам ибн Хайран - теперь каид войска Картады -  был
занят тем, что портил жизнь, как мог, вальедцам, приближающимся к Лонзе.
Если король Рамиро и начал это вторжение в духе терпимости, то  к  этому
моменту он уже мог изменить свое  отношение  под  ударами  смертоносных,
обескураживающих  набегов  блестящего  командующего  картадцев   и   под
влиянием наступления осени и дождей.
   Слуга эмира Бадира снова развел огонь, а потом ловко наполнил  бокалы
собеседников. Они по-прежнему слышали шум  дождя  за  окном.  Воцарилось
дружеское молчание.
   Визирь чувствовал, как расплываются его мысли. Он поймал себя на том,
что рассматривает украшения этой самой потаенной комнаты  эмира.  Словно
впервые, он разглядывал камин, полка которого была  украшена  резьбой  в
виде виноградных гроздьев и листьев. Смотрел на само вино и на прекрасно
сделанные кубки, на белые свечи  в  золотых  подсвечниках,  гобелены  из
Элвиры, резные фигурки из слоновой кости на боковой полке и над камином.
Вдыхал запах благовоний, завезенных из Сорийи, тлеющих на медном  блюде,
смотрел на резные окна, выходящие в сад, зеркало в позолоченной раме  на
противоположной стене, причудливо сотканные ковры...
   Мазур бен Аврен подумал, что все эти изящные вещи служили, в каком-то
смысле, бастионами, защитой цивилизованного человека от дождя, темноты и
невежества.
   Стоящие у стен города джадиты этого  не  понимают.  И  воины  пустыни
тоже, еще в большей степени. Их спасители, которых все призывают в своих
молитвах.
   Слишком горькой была эта истина даже для иронии. Эти вещи  в  комнате
Бадира - эти свидетельства того, что найдено то, к чему нужно стремиться
и ценить красоту мира, - считались пришельцами  и  с  юга,  и  с  севера
символами  упадка,  коррупции,  разврата.  Безбожия.  Опасными   земными
отступлениями  от  предписанного   смиренного,   униженного   поклонения
сверкающему богу солнца или далекому, холодному божеству,  таящемуся  за
сверканием звезд.
   - Госпожа Забира, - сказал он, меняя позу,  чтобы  облегчить  боль  в
бедре, - предложила себя в качестве подарка молодому королю Халоньи.
   Бадир, который пристально смотрел в огонь, поднял глаза.
   - Она верит, что сможет убить его, - пояснил бен Аврен.
   Эмир Бадир покачал головой.
   - Нет смысла. Смелое  предложение,  но  этот  молодой  человек  почти
ничего не значит в своей армии. Сколько ему,  шестнадцать?  А  его  мать
разорвет Забиру на куски, прежде чем подпустит к мальчику.
   - Я тоже так думаю, государь.  Я  поблагодарил  ее  и  отказался,  от
вашего имени. - Он улыбнулся. - Я сказал ей, что она вместо этого  может
предложить себя в подарок вам, но в преддверии зимы  я  в  ней  нуждаюсь
больше.
   Король ответил короткой улыбкой.
   - Мы продержимся до зимы? - спросил он.
   Бен Аврен отпил вина, прежде чем  ответить.  Он  надеялся,  что  этот
вопрос не прозвучит.
   - Мне бы хотелось, чтобы нам не пришлось этого делать,  если  честно.
Это будет очень тяжело. Нам необходимо, чтобы армия из пустыни  хотя  бы
высадилась в Аль-Рассане и армия Халоньи испугалась возможности  попасть
в ловушку вне стен города и укрытий. Тогда они, может быть, уйдут.
   - Им следовало взять Фибас, прежде чем осадить нас.
   - Конечно, следовало. Возблагодарите Ашара,  а  я  совершу  возлияние
лунам.
   На этот раз эмир не улыбнулся.
   - А если мувардийцы не высадятся?
   Бен Аврен пожал плечами.
   - Что я могу сказать, государь?  Ни  один  город  не  застрахован  от
предательства. Особенно когда  запасы  начинают  таять.  А  у  вас  есть
главный советник, которого все  ненавидят,  злой  киндат.  Если  Халонья
предложит некоторое снисхождение...
   - Не предложит.
   - Но если предложит? Если бы у нас в этом случае было что  предложить
им в ответ, чтобы частично искупить гибель их короля...
   Бадир нахмурился.
   - Мы это уже обсуждали. Не раздражай меня  снова.  Я  не  приму  твою
отставку, твой уход, твою жертву... ничего этого  не  будет.  За  что  я
должен цепляться так отчаянно, чтобы позволить себе потерять тебя?
   - За жизнь? За жизнь вашего народа? Бадир покачал головой.
   - Я слишком стар, чтобы так цепляться за  жизнь.  Если  придут  воины
пустыни, мой народ может уцелеть... в каком-то смысле. Этот город, каким
мы его построили, не уцелеет.
   Он обвел рукой комнату.
   - Мы сделали это вместе, друг мой. Если это исчезнет, так или  иначе,
я покину этот мир за бокалом вина вместе с тобой. Больше  не  говори  об
этом. Я рассматриваю эту тему как... предательство.
   Лицо бен Аврена было мрачным,
   - Это не так, государь.
   - Это так. Мы найдем выход вместе или не найдем вовсе.  Разве  ты  не
гордишься тем, чего мы достигли, мы,  вдвоем?  Разве  это  не  отрицание
самой нашей жизни - говорить так, как ты сейчас? Я не стану цепляться за
жалкое существование ценой всего того, чем мы были.
   Его визирь промолчал. После паузы эмир сказал:
   - Мазур, разве здесь  нет  вещей,  которые  мы  сделали,  которые  мы
создали, достойных самого Силвенеса, даже в его золотой век?
   И Мазур бен Аврен с редким чувством, звучным голосом ответил:
   - Здесь был правитель, по крайней  мере,  более  чем  достойный  быть
халифом в Аль-Фонтане в те самые ясные дни.
   Снова наступило молчание. Наконец эмир Бадир сказал, очень тихо:
   - Тогда ничего больше не говори, старый друг, о том, что я могу  тебя
потерять. Я не смогу.
   Бен Аврен склонил голову.
   - Больше я не буду об этом говорить, государь, - ответил он.
   Они допили вино. Визирь  поднялся,  с  некоторым  трудом,  и  пожелал
своему правителю спокойной ночи. Он прошел по длинным коридорам  дворца,
беззвучно ступая по мраморным полам, шагал мимо факелов  и  гобеленов  и
прислушивался к шуму дождя.
   Забира спала. Она  оставила  гореть  одну  свечу  на  столе  рядом  с
графином вина и другим, с водой, и бокалом для него, уже наполненным. Он
улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, столь же прекрасную во сне,  как  и
во время бодрствования.
   "Северяне, - подумал он, -  или  пустынные  племена:  как  могут  они
понять мир, породивший такую женщину?" Она - символ разврата и для  тех,
и для других. Они убили бы ее или уничтожили морально, он это знал.  Они
представления не имеют, что еще делать с Забирой из Картады, или  с  той
музыкой, которую она создает, идя по жизни.
   Он со вздохом сел в резное, мягкое деревянное кресло, заказанное им у
городского мастера-джадита. Выпил бокал вина, а затем и второй,  глубоко
погрузившись в свои мысли. Ему не хотелось спать.
   "Никаких истинных сожалений", - сказал он  себе.  И  понял,  что  это
правда.
   Перед тем как раздеться и лечь, он  подошел  к  окну,  выходящему  во
двор,  открыл  его  и  выглянул  наружу,  вдыхая  ночной  воздух.  Дождь
прекратился. Вода капала с листьев деревьев в саду под окном.

***

   Далеко на юго-западе другой человек не спал в ту же ночь, под  совсем
другим небом.
   За вершинами Серранских гор; за  Лонзой,  скорчившейся  в  страхе  за
своими стенами в ожидании прихода вальедцев; за  Рониццей,  чьи  кружева
известны всему миру; за гордой Картадой в  долине,  где  делают  красную
краску; за Альджейсом и каналами Элвиры, и Силвенесом, где, как говорят,
среди руин бродят  призраки  и  звучит  потусторонняя  музыка;  даже  за
Тудеской в устье Гвадиары, откуда корабли уходят в  море  с  богатствами
Аль-Рассана и привозят обратно восточные сокровища.
   За всеми этими землями и за водами пролива, у стен Абираба у северной
границы  песков  Маджрити,  Язир  ибн  Кариф,  вождь   племен   пустыни,
прозванный Мечом Ашара на Западе, вдыхал соленый ветер с моря и сидел  в
одиночестве на  разостланном  плаще,  глядя  на  ясное  небо,  усыпанное
звездами его бога.
   Мудрец, который явился  к  зухритам,  учил  их,  что  звезд  столько,
сколько песка в пустыне. Двадцать лет назад  только  что  приобщенный  к
вере Язир пытался понять, что это значит.  Он  пропускал  сквозь  пальцы
частицы песка, глядя на небеса.
   Теперь он перестал задумываться над подобными вещами. Понять  бога  -
удел  подобных  Ашару,  достойных  дара  видений.  Простому  воину  лишь
остается склонить голову и  молиться  перед  лицом  такой  невообразимой
беспредельности.
   Звезды на небесах подобны песку  в  пустыне.  Что  остается  обычному
человеку? Только смириться и служить, молясь днем и ночью о милосердии и
милости, понимая, что он - всего лишь частица - меньшая, чем песчинка  в
сыпучих песках, - неслыханно огромного промысла божьего.
   Как могут люди раздуваться от гордости, питать иллюзии о  собственной
ценности или о ценности хрупких, суетных вещей, которые они делают, если
они искренне верят в Ашара и звезды? "Этот  вопрос,  -  думал  Язир  ибн
Кариф, - ему бы хотелось задать правителям Аль-Рассана".
   Ночь выдалась теплая, хотя Язир улавливал намек на  зиму  в  ветре  с
моря.  Теперь  уже  недолго.  Две  луны  плыли  среди   звезд:   голубая
представляла собой прибывающий, а белая - убывающий полумесяц на западе,
за последним краем земли.
   Собственно говоря, глядя на луны, он как раз думал о киндате.
   За всю свою жизнь он  встретился  лишь  с  одним  из  них,  босоногим
бродягой в подпоясанном поясом балахоне, который много лет  назад  сошел
на берег в торговом порту на востоке от Абенивина. Этот человек попросил
о встрече с вождем племен, и, в конце концов, его привели к Язиру.
   Этот киндат был не таким, как  большинство  людей;  он  даже  не  был
типичным для собственного народа. Он так и  сказал  Язиру  во  время  их
первой  встречи  в  песках.  Закаленный  годами  странствий,  с  дочерна
загоревшей и  выдубленной  ветром  и  солнцем  кожей,  он  больше  всего
напоминал Язиру самого ибн Рашида, того ваджи, который в Давние  времена
явился к зухритам, какой бы ересью ни казалась эта мысль.  У  него  была
такая же неухоженная седая борода, такие же ясные глаза, которые  видели
нечто, находящееся позади или вне пределов зрения других людей.
   Он путешествовал по многим землям, сказал  киндат,  и  описывал  свои
путешествия, великолепные места созидания, говорил с людьми всевозможных
верований. Не для того, чтобы проповедовать или обращать, как это делали
ваджи, но чтобы углубить  собственное  чувство  восхищения  великолепием
мира. Он много смеялся, этот киндат-странник,  часто  над  самим  собой,
рассказывая истории о  собственном  невежестве  и  беспомощности  в  тех
странах, которые Язир не знал даже по названиям.
   Он говорил во время своего пребывания среди народа Язира о  том,  что
мир создан не одним богом, а многими, и что  это  только  одно  из  мест
обитания для детей  создания  среди  многих.  Это  была  ересь,  которую
невозможно понять. Язир вспомнил, как засомневался, не обрек ли  его  на
тьму вдали от рая после смерти сам факт того, что он услышал ее.
   Кажется, существовала секта киндатов, древнее племя,  которое  учило,
что эти другие миры разбросаны среди звезд, гораздо  дальше,  чем  луны,
блуждающие в ночи.
   Звездные видения Ашара говорят правду, признался странник  Язиру,  но
также правы и мудрые пророки Джада  и,  по  правде  говоря,  те  мудрецы
киндатов, которые видят в лунах богинь. Все эти учения открывают  часть,
- но всего лишь часть - великой тайны.
   Существуют  другие  божества,  другие  миры.  Выше  всех  один   бог,
повелитель звезд, солнца и лун, всех миров. Ни  один  человек  не  знает
имени этого самого высокого повелителя. Только в том мире,  который  был
сотворен первым, в мире, вслед за которым все остальные - в том числе  и
их собственный - появились во времени, его имя известно и  произносится.
Только там всевышний позволяет узнать  о  себе,  и  там  остальные  боги
поклоняются ему.
   Они делили хлеб несколько дней, утром и вечером, и говорили о многом.
Затем странник попросил позволения уйти  в  одиночку  из  лагеря  Язира,
чтобы бродить по обширной и могучей пустыне Маджрити  и  восхищаться  ее
великолепием.
   Галиб, который слышал кое-что из того, что было сказано за  последние
дни, попросил у Язира разрешения - что для него необычно, -  последовать
за киндатом и убить этого человека за его прегрешения. Язир,  разрываясь
между долгом хозяина по отношению к гостю и духовным долгом вождя  перед
своим народом, дал согласие, хоть и неохотно. Еще один грех, за  который
Ашар должен будет  даровать  ему  прощение,  когда  придет  время  Язира
предстать перед его судом.
   Тот странный человек был единственным киндатом, которого он встречал.
   Два дня назад пришло письмо,  доставленное  одним  из  соплеменников,
вернувшимся  в  пустыню  из  Тудески.  Его  пронесли  гонцы  через  весь
Аль-Рассан.  А  сначала  была  записка,  привязанная  к  ножке   голубя,
вылетевшего из осажденной Рагозы.
   Письмо было написано самим колдуном, Мазуром бен Авреном.
   После того как писарь прочел его Язиру трижды, Язир  вышел  из  своей
палатки, сел на верблюда и уехал один в пески, чтобы подумать.
   И сегодня, под звездами, он продолжал думать. Ему  следовало  принять
решение,  от  которого,  вероятно,  зависела  судьба   его   народа,   и
откладывать дальше было невозможно.
   Галиб  готов  переправиться  в  Аль-Рассан,  Язир  это  знал.  Галибу
хотелось попасть  туда,  где  уже  шла  война,  испытать  себя  и  своих
соплеменников. Погибнуть, если придется, с  обагренным  кровью  мечом  в
руке, сражаясь во имя Ашара. Самая верная дорога в рай.
   Тот странник-киндат, много лет назад, не назвал имени  первого  мира,
где правит единственный истинный бог. Он сказал, что его имя тоже тайна.
Язиру хотелось бы никогда не слышать этой сказки. Но она прочно засела в
его памяти.
   "Рагоза не продержится до зимы, судя по нынешнему  положению  дел,  -
писал Мазур бен Аврен. - Но если вы хотя бы высадитесь у  Тудески  и  не
пойдете  дальше  Альджейса  или  Картады  этой  осенью,  армия   Халоньи
испугается, а наши  люди  воспрянут  духом.  Я  считаю,  что  мы  сможем
выстоять, если это произойдет, и весной, возможно, прогоним врага".
   Галиб говорил то же самое. Он хотел высадиться до  наступления  зимы,
чтобы устрашить джадитов, но  дальше  не  наступать.  Язир  был  склонен
помедлить, собрать  больше  кораблей,  больше  людей  и,  прежде  всего,
подождать известий из Сорийи, к  которой  сейчас  направлялась  по  воде
армия джадитов.
   Как должен поступить благочестивый  человек,  если  к  нему  отчаянно
взывают о помощи с двух разных полей сражений священной войны?
   "Мне пришла в голову мысль, - говорилось далее в  письме  Мазура  бен
Аврена, - что одной из причин ваших колебаний по поводу нашего  спасения
от гибели является мое  присутствие  в  Рагозе.  Эмир  Бадир  -  хороший
человек и мудрый правитель, любимый своим народом. Если это облегчит вам
бремя принятия решения, знайте, что я готов покинуть этот город, если вы
пришлете весточку".
   Покинуть город? Осажденные города не покидают. Разве что...
   "Я пойду в лагерь джадитов, как только от вас придет известие, что вы
решили плыть в  Аль-Рассан  и  очистить  его  от  тех,  кого  необходимо
изгнать, чтобы эта земля не была потеряна для Ашара и звезднорожденных".
   И это говорил киндат, сам предлагал это.
   Язир представил себе, как его  ответ  несут  на  северо-восток,  один
всадник за другим, - из города в город, а потом почтовая птица  взлетает
с гор неподалеку от Рагозы. Он представил себе, как эта птица садится  в
городе и его записку,  продиктованную  писарю,  приносят  колдуну.  Язир
представил себе, как тот ее читает.
   Странно, самое странное из всего: он ни на  мгновение  не  усомнился,
что этот человек поступит так, как обещал.
   "Эмир отнесется неблагосклонно  к  моему  самонадеянному  поступку  -
посылке этого письма, и у вас я также прошу прощения за  свою  дерзость.
Если вы согласитесь с моими недостойными мыслями,  о  Меч  Ашара,  вождь
всех племен, пришлите одну фразу: "Будет так, как было  написано",  и  я
один пойму и поблагодарю вас, и сделаю так, как сказал. Пускай те грехи,
которые, на взгляд Ашара и ваш собственный, совершила Рагоза,  падут  на
мою голову, когда я выйду за городские стены. Мой народ  в  этом  городе
почитает своего правителя-ашарита и знает  положенное  ему  место.  Если
здесь проявились высокомерие и самонадеянность, то лишь с моей  стороны,
и я готов искупить их".
   Серп белой луны почти окунулся в море. Язир смотрел, как он скользнул
вниз и пропал из виду. Бесчисленные звезды сияли в небе,  и  бесконечные
пески лежали вокруг него.
   Он услышал шаги и узнал их.
   - Ты просил меня прийти после захода белой луны, -  тихо  сказал  его
брат, присев на  корточки  рядом  с  разостланным  плащом  Язира.  -  Мы
поплывем через пролив? Или подождем? Мы поплывем на земли родины?
   Язир вздохнул. Впереди их ждало множество смертей. Человек  рождается
в этот мир, чтобы умереть. Лучше  всего  сделать  это  во  имя  служения
Ашару, совершая то, что можешь совершить.
   - Сорийя слишком далеко, - сказал он. - Не думаю, что кому-то из  нас
суждено увидеть земли родины, брат.
   Галиб ничего не ответил, он ждал.
   - Лучше было бы плыть весной, - сказал Язир. Зубы его брата сверкнули
в темноте.
   - Ты всегда недоволен, - сказал Галиб.
   Язир отвел глаза. Это правда, в  последнее  время.  Он  был  когда-то
счастлив, еще молодым, когда у него не  было  больших  забот,  на  земле
зухритов, к югу от того места, где они находятся сейчас. До того как  он
ступил на тропу праведности, проложенную по крови.
   - Мы переправимся через пролив,  -  наконец  проронил  он.  -  Начнем
завтра. Мы больше не позволим сынам  Джада  сжигать  звезднорожденных  и
захватывать города, как бы далеко наши люди ни отошли от тропы Ашара. Мы
вернем их на  нее.  Я  считаю,  что  если  правители  городов  проиграют
Аль-Рассан джадитам, то именно мы будем в ответе за это перед богом.
   Галиб встал.
   - Я рад, - сказал он.
   Язир видел, что глаза брата горят, будто у кота.
   - А киндатский колдун? - спросил Галиб. - То письмо, которое пришло?
   - Иди к моему писарю, - ответил Язир. - Разбуди его. Пусть он напишет
ответ и отправит его через пролив - сейчас  же,  до  того,  как  мы  все
отплывем.
   - Какой ответ, брат?
   Язир посмотрел на него.
   - "Будет так, как было написано"
   - И это все?
   - Это все.
   Галиб повернулся и  пошел  назад  к  своему  верблюду.  Заставил  его
опуститься на колени, вскочил на него и уехал. Язир  остался  на  месте.
Так много звезд, так много  песка,  голубая  луна  высоко  в  прозрачном
ночном небе...
   Он видел, как его послание пересекает пролив,  как  скачут  всадники,
как летит птица. Потайная дверь  в  стенах  Рагозы,  возможно,  в  серый
предрассветный час. Человек выходит  наружу,  один,  и  идет  к  кострам
дозорных своих врагов.
   Он медленно кивнул головой, видя все это мысленным  взором.  То  воля
Ашара, закон Ашара: ни один киндат не может  править  звезднорожденными.
Так было написано. И колдун из Рагозы будет не  первым  и  не  последним
человеком - отважным  или  трусливым,  -  который  погибнет  в  грядущие
кровавые дни.

***

   На следующее утро осеннее море было ласковым и щедрым, и на следующее
после  него,  когда  дети  пустыни,  закутав  лица,  в  изумлении