взгляд  еще  затуманен,  но
осмысленней, чем раньше, и он следил за ее пальцем, когда она водила  им
перед его лицом. Она подложила ладонь ему под голову  и  помогла  выпить
лекарство - клевер, мирра и алоэ - от той ужасной головной боли, которая
должна его мучить.
   Она сменила повязку на его голове,  потом  отошла  в  противоположный
конец комнаты, пока служители помогали ему отлить жидкость в кувшин. Она
перелила мочу во флакон отца и рассмотрела ее, поднеся к пламени  свечи.
Верхний слой, который говорил о голове, был теперь почти  прозрачным.  С
этим воином будет все в порядке. Так она ему и  сказала  на  его  родном
языке. Потом он снова уснул.
   Она все же решила немного поспать в больнице. Ей постелили  на  одной
из лежанок и отгородили ее ширмой. Джеана сняла сапожки и легла прямо  в
одежде. Она поступала так много раз. Врач  должен  научиться  спать  где
угодно  в  те  короткие  промежутки  свободного  времени,  которые   ему
выпадают.
   Перед тем как Джеана уснула, ей в голову пришла одна мысль:  кажется,
она только что согласилась оставить городские  удобства  и  двор  эмира,
чтобы отправиться в зимний поход - туда, куда готовится эта  экспедиция.
Она даже не спросила их об этом. Никто не устраивает походы зимой.
   - Ты идиотка, - вслух пробормотала она и почувствовала, что улыбается
в темноте.

***

   Утром батиарец вспомнил имя своей матери, понял,  где  он  находится,
назвал день  недели  и  имена  своих  командиров.  Когда  она  спросила,
несколько смущаясь, имя его отца, он залился пунцовым румянцем.
   Разумеется, Джеана изо всех сил постаралась никак не  реагировать  на
это. И тут же поклялась себе именем Галинуса,  отца  всех  врачевателей,
что скорее умрет, чем расскажет об этом Аммару ибн Хайрану  или  Родриго
Бельмонте.
   Эту клятву, по крайней мере, она сдержала.

Глава 9

   Ветер дул с севера.  Язир  ощущал  вкус  соли  в  воздухе,  хотя  они
находились в песках Маджрити и до моря надо было  ехать  верхом  полдня.
Было холодно.
   За спиной хлопала ткань шатров - налетал  ветер  и  теребил  ее.  Они
забрались так далеко на север и  встали  лагерем,  чтобы  встретиться  с
гостем.
   На побережье, невидимый за высокими, подвижными дюнами,  лежал  новый
порт Абенивин, его стены служили  укрытием  от  ветра.  Язир  ибн  Кариф
предпочел бы стать мертвым в царстве Ашара среди звезд, чем  зимовать  в
городе. Он плотнее закутался в плащ. Поднял глаза на солнце.  Солнце  не
представляло угрозы теперь, на грани зимы и так далеко  на  севере,  оно
выглядело бледным диском на небе с несущимися наперегонки облаками.  Еще
оставалось немного времени  до  того,  как  в  третий  раз  призовут  на
молитву. Они могли продолжить этот разговор.
   Однако какое-то время никто не произносил ни слова. Их гость явно был
этим встревожен. Это хорошо, в целом; встревоженные люди, это Язир  знал
по опыту, скорее выдают себя.
   Язир посмотрел на брата  и  увидел,  что  тот  стянул  вниз  повязку,
закрывающую нижнюю часть лица. Галиб давил панцири жуков и высасывал  из
них сок. Старая привычка. Из-за этого его зубы были покрыты пятнами.  Их
гость ранее отказался от  предложенного  блюда.  Это,  разумеется,  было
оскорблением, но Язир уже привык к манерам их собратьев, обитающих по ту
сторону залива, в Аль-Рассане, и это его не слишком трогало.  Галиб  был
более импульсивным человеком, и Язир видел, как брат борется  с  гневом.
Гость, разумеется, об этом  не  подозревал.  Ужасно  продрогший  и  явно
недовольный дурно пахнущим, колючим плащом из верблюжьей шерсти, который
они ему подарили, он неловко сидел на одеяле для встреч перед  Язиром  и
шмыгал носом.
   Он болен, так он им сказал. Он очень много  говорил,  их  посетитель.
Долгое путешествие в Абираб и затем вдоль  побережья  до  места  зимовки
предводителей  мувардийцев  наградило  его  болезнью  головы  и   груди,
объяснил он. Он  дрожал,  словно  девушка.  Язир  ясно  видел  презрение
Галиба, но человек из-за пролива этого тоже не замечал, даже когда Галиб
спустил повязку.
   Язир уже давно понял -  и  пытался  заставить  понять  брата,  -  что
изнеженная жизнь в Аль-Рассане не только превратила  тамошних  мужчин  в
неверных, она сделала их почти женщинами. Собственно говоря, даже  более
жалкими, чем женщины. Ни одна из жен Язира не могла выглядеть так убого,
как этот принц Хазем Картадский, у которого на этом  слабом  ветерке  из
носа текло, словно у ребенка.
   И этот молодой человек, как ни прискорбно, исповедовал истинную веру.
Один из истинных, преданных последователей  Ашара  в  Аль-Рассане.  Язир
вынужден был все время напоминать себе об этом. Этот человек  уже  давно
переписывался с ними. Теперь он сам приехал в Маджрити, проделав  долгий
путь в столь трудное время года, чтобы изложить свою просьбу двум вождям
мувардийцев здесь, на одеяле,  перед  хлопающими  шатрами  в  бескрайней
пустыне.
   "Возможно, он надеялся встретиться с ними в  Абирабе  или,  в  худшем
случае, в Абенивине", - подумал Язир.  Города  и  дома  -  это  то,  что
знакомо изнеженным мужчинам Аль-Рассана. Постели с  душистыми  перинами,
подушки, на которые можно прилечь. Цветы и деревья, и зеленая  трава,  и
больше воды, чем любой человек мог бы использовать за  всю  свою  жизнь.
Запретное вино и обнаженные танцовщицы, и раскрашенные женщины джадитов.
Наглые   торговцы-киндаты,   эксплуатирующие    истинно    верующих    и
поклоняющиеся своим женщинам-лунам, а не святым звездам Ашара. Мир,  где
в ответ на призыв колоколов на молитву люди небрежно  кивают  головой  в
сторону храма или даже этого не делают.
   По ночам Язиру снился пожар. Огромный пожар, сжигающий  Аль-Рассан  и
земли к северу  от  него,  в  королевствах  Эспераньи,  где  поклонялись
убийственному солнцу в насмешку над звезднорожденными детьми пустыни. Он
мечтал об очищающем пламени,  которое  сожжет  зеленую,  соблазнительную
землю дочерна и снова превратит ее в пески, зато очистит и подготовит  к
новому рождению. И тогда святые звезды смогут посылать вниз чистые лучи,
а не отвращать свой лик в ужасе  от  того,  что  творят  люди  внизу,  в
сточных колодцах своих городов.
   Тем не менее Язир  ибн  Кариф  из  племени  зухритов  был  осторожным
человеком. Еще до подлого убийства последнего халифа в  Силвенесе  ваджи
добирались через пролив к ним с братом, год за годом, умоляя,  чтобы  их
племена хлынули на север через море и предали неверных огню.
   Язир не любил корабли; и воду тоже не любил. У них с  Галибом  и  так
было полно дел, ведь приходилось держать под контролем племена  пустыни.
Он предпочитал некрупную игру в кости под прикрытием своей накидки - эта
игра  напоминала  осторожную  древнюю   игру   с   настоящими   костями,
распространенную в пустыне, -  и  разрешил  некоторым  из  своих  воинов
отправиться на север в качестве наемников. Но для того чтобы служить  не
ваджи, а тем самым правителям,  против  которых  они  выступали.  Мелкие
правители Аль-Рассана имели деньги и платили за хороших  воинов.  Деньги
приносили пользу; на них можно было купить еду на севере и на востоке  в
трудное время года, нанять каменщиков и кораблестроителей -  людей,  как
нехотя признавал Язир, без которых мувардийцам невозможно обойтись, если
они не хотят исчезнуть, подобно текучим пескам.
   Информация также оказывалась полезной. Его воины присылали домой  все
свое жалованье, а вместе с деньгами  приходили  известия  о  событиях  в
Аль-Рассане. Язир и Галиб знали о многом. Кое-что из этих сведений  было
понятным, кое-что - нет. Они узнали, что во дворцах  правителей  имеются
дворы и даже общественные площади в городах, где воде позволено свободно
течь из труб, выходящих изо рта  скульптур  в  виде  животных,  а  потом
убегать прочь без всякой пользы. В это почти невозможно  было  поверить,
но эта сказка слишком часто повторялась, чтобы быть ложью.
   В одном сообщении даже говорилось - и это уже явно  было  сказкой,  -
что в Рагозе, где киндат-чародей околдовал слабого эмира, река протекает
прямо сквозь дворец. Сообщалось, что водопад устроен даже  в  спальне  у
этого колдуна, и  там  этот  злодей  соблазняет  беспомощных  ашаритских
женщин, срывает цветы их девственности и упивается своим торжеством  над
звезднорожденными.
   Язир беспокойно пошевелился под своим плащом; мысль об этом наполнила
его тяжким гневом. Галиб покончил с жуками, отодвинул от  себя  глиняное
блюдо, снова натянул на лицо ткань и что-то тихо пробормотал.
   - Простите? - картадский принц подскочил  от  неожиданности,  услышав
это. И шмыгнул носом. - Мои  уши.  Простите.  Я  не  расслышал.  Что  вы
сказали?
   Галиб посмотрел на Язира. Становилось все более  очевидным,  что  ему
хочется прикончить этого человека.  Это  можно  понять,  но,  по  мнению
Язира,  мысль  была  неудачной.  Язир  был  старшим  братом.   Галиб   в
большинстве  случаев  ему  подчинялся.  Он  предостерегающе  прищурился.
Разумеется, от гостя все это ускользнуло; от него все ускользало.
   С другой стороны - вдруг напомнил себе Язир - Ашар учил,  что  помощь
истинно  верующим  является   высшим   проявлением   набожности,   самым
значительным после гибели в священной войне, а этот человек - этот Хазем
ибн Альмалик - стоял ближе к истинной вере, чем  все  предыдущие  принцы
Аль-Рассана с незапамятных времен. В конце  концов,  он  уже  здесь.  Он
приехал к ним. Это приходится учитывать. Если бы только он не был  таким
жалким, изнеженным подобием мужчины.
   - Ничего, - проворчал Язир.
   - Что? Я прошу...
   - Мой брат ничего не сказал. Не надо так волноваться. -  Он  старался
произнести это милостиво. Доброта не входила в  число  его  прирожденных
достоинств. И терпение тоже, хотя он долгие годы старался приучить  себя
к нему.
   Его мир теперь отличался от тех времен, когда они с  Галибом  привели
зухритов с запада и смели все остальные племена,  залив  красной  кровью
пески на своем пути. Это произошло более двадцати  лет  назад.  Они  еще
были молоды. Халиф Силвенеса послал им дары. Потом  следующий  халиф,  и
следующий за ним, пока не убили последнего.
   Почти все эти годы в песках лилась  кровь.  Племена  пустыни  никогда
легко не покорялись власти. Двадцать лет -  очень  долгий  срок  для  ее
сохранения. Достаточно долгий, чтобы построить на побережье два  города,
оснащенных верфями и складами, и еще три поселения  в  глубине  суши,  с
базарами, на которые стекалось золото с юга, а потом растекалось  оттуда
в длинных караванах. Они служили признаками  постоянства  на  изменчивом
лике пустыни. Началом чего-то большего.
   Следующая  ступень  постоянства  для  мувардийцев,  тем   не   менее,
находилась за границей песков. Это становилось все более ясным Язиру  по
мере того, как сменяли друг друга времена года и звезды на небе.
   Галиб наотрез отвергал саму мысль об  отказе  от  привычной  жизни  в
пустыне, но не идею о священной войне на той стороне пролива.  Эта  идея
ему нравилась. Галиб умел убивать. Он не слишком подходил на роль вожака
племени в мирное время и не умел строить то, что могло бы остаться после
него его сыновьям и сыновьям его сыновей. Язир, который  так  много  лет
назад явился с запада с вереницей верблюдов и с мечом, с пятью  тысячами
воинов и ярким, четким образом Ашара в душе, старался стать именно таким
человеком.
   Аскет ибн Рашид, ваджи, который пришел к племенам зухритов на крайнем
западе и принес учение Ашара с  так  называемой  родной  земли,  которую
никто из мувардийцев никогда не видел, одобрил бы это, Язир был  в  этом
уверен.
   Ваджи, худой и высокий,  с  неопрятной  седой  бородой  и  нечесаными
волосами, с черными глазами, которые умели читать  в  душе  собеседника,
обосновался вместе с шестью учениками в нескольких  шатрах  среди  самых
диких народов пустыни. Язир и его брат, сыновья вождя зухритов,  однажды
пришли, чтобы посмеяться над  этим  новым,  безобидным  безумцем  в  его
поселении,  где  он  проповедовал  видения  другого  безумца,  в  другой
пустыне, в далекой земле под названием Сорийя.
   Их жизнь изменилась. Жизнь Маджрити изменилась.
   Истины Ашара уже некоторое время распространялись по пустыне, еще  до
того как Рашид прибыл на запад. Но ни одно из других племен  не  приняло
эти истины и не стало их  проповедовать  так  решительно,  как  зухриты,
когда Язир и Галиб повели их на восток  -  они  все  закрывали  лица  по
примеру ибн Рашида, - на священную, очистительную войну.
   Язир провел почти половину жизни, стараясь заслужить одобрение  своих
ваджи, даже после того как ибн Рашид умер и лишь его  гремящие  кости  и
череп сопровождали Язира и  Галиба  в  их  странствиях.  Он  по-прежнему
старался измерять свои поступки тем, как  оценили  бы  их  глаза  ваджи.
Трудно было превращаться из простого воина,  сына  пустыни  и  звезд,  в
вождя в скользком мире городов и денег,  дипломатов  и  эмиссаров  из-за
пролива или с далекого востока. Очень трудно.
   Теперь ему нужны были  писари,  люди,  которые  умели  расшифровывать
послания,  приходящие  из  других  земель.  В  черточках  на  пергаменте
заключались гибель людей и осуществление или отрицание звездных  видений
Ашара. С этим трудно было смириться.
   Язир часто завидовал брату, его ясному подходу  ко  всему.  Галиб  не
изменился, не видел причин меняться. Он все еще оставался военачальником
зухритов, прямым и неудержимым, как ветер. Взять,  к  примеру,  сидящего
перед ними человека. Для Галиба он был меньше чем  человеком,  он  сопел
носом и оскорбил их отказом от предложенной ими еды. Следовательно,  его
нужно было убить. Тогда, по крайней мере, можно было бы поразвлечься  за
его счет. Галиб  знал  множество  способов  убить  человека.  "Этого,  -
подумал Язир, - вероятно, кастрировали бы и отдали  воинам  -  или  даже
женщинам".  Галибу  такое  решение  представлялось  чем-то  само   собой
разумеющимся.
   Язир, сам  сын  жестокой  пустыни,  почти  согласился  с  братом,  но
продолжал свою долгую  борьбу  за  другой  взгляд  на  вещи.  Хазем  ибн
Альмалик был принцем из-за моря. Он мог бы  править  Картадой,  если  бы
обстоятельства хотя бы слегка изменились. Он явился сюда просить Язира и
Галиба изменить эти обстоятельства. Это означало бы, сказал он  им,  что
на  престоле  одного  из  самых  могущественных  государств  Аль-Рассана
появится истинно верующий правитель. Он даже согласен наполовину закрыть
лицо, как мувардийцы, сказал он.
   Язир не знал, что такое престол, но понял, о чем его просят.  Он  был
совершенно уверен, что его брат тоже понял, но у Галиба к  этому  другое
отношение. Галибу вряд ли есть дело  до  того,  кто  правит  Картадой  в
Аль-Рассане. Ему совершенно безразлично, наденет ли этот человек повязку
на лицо, предписанную ибн Рашидом людям племени, чтобы  отгородить  себя
от нечестивых. Ему просто  хочется  получить  возможность  снова  начать
войну во имя Ашара и бога. Война - это хорошо, священная война  -  самая
лучшая вещь в мире.
   Но иногда человек, стремящийся создать нацию из  разобщенных  племен,
сделать ее ощутимой силой в мире, чем-то  большим,  чем  струйки  песка,
должен стараться сдерживать свои желания или подняться выше их.
   Язир, сидя  на  одеяле,  на  северном  ветру,  перед  приходом  зимы,
чувствовал, как  его  внутренности  разъедает  неуверенность.  Никто  не
предупредил его, что лидерство, такое лидерство,  плохо  сказывается  на
желудке.
   Он начал лысеть много лет назад.  Но  его  череп,  обычно  прикрытый,
загорел так же сильно, как  остальные  части  лица.  Галиб,  не  имеющий
других забот, кроме того, как заставить своих воинов убивать  врагов,  а
не друг друга, сохранил длинную  черную  гриву.  Он  носил  ее  стянутой
сзади, чтобы не лезла в  глаза,  и  он  продолжал  носить  на  шее  свой
ремешок. Иногда ему задавали вопросы об этом ремешке. Галиб  улыбался  и
уклонялся от ответа, что порождало различные домыслы. Язир знал, что это
за ремешок. Он был далеко не брезгливый человек, но думать  об  этом  не
любил.
   Он снова поднял глаза к заходящему солнцу. До молитвы осталось совсем
мало времени. Некоторых новостей их  гость  не  знал.  Путешествие  сюда
отняло у него много времени;  другие  выехали  позже  него,  а  приехали
раньше. Язир еще не представлял, как этим воспользоваться.
   - Как насчет джадитов? - спросил он, чтобы с чего-то начать.
   Хазем ибн Альмалик при этих словах дернулся, словно зверь, попавший в
силки. Он бросил на Язира  изумленный,  выдавший  его  взгляд.  Это  был
первый конкретный вопрос, заданный ему  братьями.  Свистел  ветер,  гнал
песок.
   - Джадиты? - непонимающе переспросил он. Язир пришел к выводу, что он
несколько туповат. Какая жалость.
   - Джадиты, - повторил Язир, словно  разговаривал  с  ребенком.  Галиб
быстро взглянул на него и отвел глаза, но ничего не сказал. -  Насколько
они сильны? Нам сказали, что Картада позволяет платить  дань  всадникам.
Это запрещено Законами. Если такая дань  выплачивается,  на  это  должна
быть причина. Что это за причина?
   Хазем вытер мокрый нос. Он  воспользовался  правой  рукой,  что  было
возмутительно. Откашлялся.
   - Эта дань  -  одна  из  причин  моего  приезда  сюда.  Конечно,  это
запрещено. Это святотатство,  и  не  единственное.  Наглые  всадники  не
боятся слабых правителей Аль-Рассана.  Даже  мой  отец  унижается  перед
джадитами, хотя и называет себя Львом.
   Он с  горечью  рассмеялся.  Язир  ничего  не  ответил,  он  слушал  и
наблюдал, прикрыв веки. Мимо проносился песок, хлопала  ткань  шатров  в
лагере. Лаяла собака.
   Их посетитель продолжал тараторить:
   - Джадиты выдвигают свои требования, и им дают все, чего они  просят,
несмотря на ясное указание Ашара. Они берут наше золото, они берут наших
женщин, они со смехом ездят по нашим улицам, глядя  свысока  на  истинно
верующих, насмехаются над нашими слабыми правителями. Им  невдомек,  что
опасность грозит им не со стороны безбожных  правителей,  а  со  стороны
истинных наследников Ашара, чистых сынов пустыни. Разве вы  не  придете?
Разве не очистите Аль-Рассан?
   Галиб заворчал, оттянул вниз ткань и сплюнул.
   - Зачем? - спросил он.
   Язир удивился. Его брат обычно не интересовался  поводом  для  войны.
Внезапно у принца из-за моря прибавилось уверенности; он прямее  сел  на
одеяле. Словно только и ждал их вопросов. Все, кто приплывал  к  ним  из
Аль-Рассана за эти годы, ваджи и эмиссары, были большими болтунами.  Они
не   носили   на   лице   повязок,   возможно,   этим   объяснялась   их
разговорчивость. Поэты, певцы, герольды - слова в  тех  странах  лились,
как вода.  Именно  молчание  их  смущало.  Сейчас  было  уже  совершенно
очевидно, что их гость не знает о смерти своего отца.
   - Кто же еще? -  спросил  Хазем  Картадский  и  преувеличенно  широко
развел руками, чуть не задев колено Язира. - Если не придете  вы,  будут
править Всадники Джада. В наше время. И  Аль-Рассан  будет  потерян  для
Ашара и звезд.
   - Он уже потерян, - пробормотал Галиб, снова удивив Язира.
   - Так отберите его снова! - быстро произнес Хазем ибн Альмалик. -  Он
готов встретить вас. Нас.
   - Нас? - тихо спросил Язир.
   Принц явно постарался сдержаться. Кажется, он испугался. Он сказал:
   - Всех нас, кто оплакивает происходящее. Кто носит в душе тяжкий груз
того, что джадиты,  киндаты  и  фальшивые,  падшие  правители  творят  с
землей, некогда могущественной по воле Ашара. - Он  заколебался.  -  Там
есть вода, сады и зеленая трава. Высокие злаки вырастают в полях,  дождь
падает весной, и спелые, сладкие плоды можно собирать с диких  деревьев.
Несомненно, ваши воины вам об этом рассказывали.
   - Они нам  многое  рассказывали,  -  сурово  ответил  Язир,  невольно
задетый. Он мало верил подобным вещам. Реки, текущие через  дворцы?  Они
считают его глупцом? Он не мог даже представить себе, какие фрукты могли
бы расти без ухода, в дикой природе, чтобы любой жаждущий  челове