падения  Халифата  -  и
задолго до этого - был не самым набожным из ашаритских государств.
   Ей было семнадцать лет в  тот  вечер,  когда  верховный  правитель  и
господин ибн Хайран, его ближайший друг и советчик, возвращались  верхом
в Картаду после целого дня охоты в западных  лесах  и  увидели  девушку,
набирающую воду из фонтана в последних лучах осеннего  дня.  Восемь  лет
тому назад.
   - В самом деле, Аммар, чему тут  удивляться?  -  спросила  теперь  та
самая женщина, бесконечно умудренная  опытом,  рассматривая  его  поверх
края бокала. Ибн Хайран сделал знак слуге, и тот удалился  за  вином.  -
Как вы думаете, что меня может теперь ждать в Картаде?
   Осторожно, так как  он  сознавал,  что  его  поступок  сегодня  утром
перевернул ее мир  вверх  дном  и  поставил  ее  жизнь  под  угрозу,  он
произнес:
   - Он - сын своего отца, Забира, и почти одного с вами возраста.
   Она сделала кислое лицо.
   - Вы слышали, что он сказал мне сегодня утром.
   "Не совсем", - пробормотал принц. Все это слышали. Забира была всегда
осторожна, но едва ли составляло  тайну,  поскольку  Хазем,  второй  сын
Альмалика,  безнадежно  связался  с  самыми  фанатичными  из  ваджи,  ее
старшенький стал единственным реальным соперником принца Альмалика - при
условии, что его отец проживет  достаточно  долго  и  мальчик  достигнет
совершеннолетия. Но Альмалик не дожил. Аммар вдруг подумал  о  том,  где
сейчас мальчики.
   - Я слышал, что он сказал. Несмотря на это, Альмалик ибн Альмалик  по
своей природе не защищен от соблазна, - ответил Аммар, все еще  проявляя
осторожность. Он по-своему сейчас высказал возмутительное предположение,
но ни в коей мере не беспрецедентное. Сыновья  становились  наследниками
своих отцов-правителей во всех отношениях.
   Она искоса взглянула на него.
   -  От  мужского  соблазна  или  женского?  Может  быть,  вы   сумеете
просветить меня на этот счет? - ласково спросила она.  Потом  продолжила
прежде, чем он смог ответить. - Я его знаю. Я долго  наблюдала  за  ним,
Аммар. Он устоит против всех чар,  какими  я  еще  обладаю.  Он  слишком
напуган. Для него я буду носительницей тени его отца, где бы ни была,  в
постели или при дворе, и он не готов  смириться  с  этим.  -  Она  снова
отпила из бокала и посмотрела  вдаль,  на  сверкающую  излучину  реки  и
краснеющие холмы. - Он захочет убить моих сыновей.
   Собственно говоря, Аммар думал так же.
   Он решил, что лучше при данных  обстоятельствах  не  спрашивать,  где
находятся мальчики, хотя на будущее это было  бы  полезно  знать.  Слуга
вернулся с двумя чистыми бокалами, водой и вином в красивом графине.  За
долгие годы Аммар истратил целое состояние на стекло. Его тоже  придется
бросить.
   Слуга поставил поднос и удалился. Ибн Хайран смешал воду и  вино  для
них обоих. Они выпили молча. Вино было очень хорошим.
   Образы двух мальчиков,  казалось,  висят  в  воздухе,  в  сгущающихся
сумерках. Внезапно, неизвестно почему, он подумал об Исхаке  из  Фезаны,
лекаре-киндате, который принимал у Забиры роды обоих  этих  мальчиков  и
лишился глаз и языка после  рождения  второго  из  них.  Лекарь  смотрел
глазами неверного на запретную красоту женщины, жизнь которой спас.  Эта
женщина сейчас стояла здесь, ее аромат опьянял и отвлекал, ее белая кожа
была безупречной. Интересно, знает ли она, что случилось с  Исхаком  бен
Йонанноном, сказал ли ей об этом Альмалик? Эта мысль привела  к  другой,
столь же неожиданной.
   - Вы действительно любили правителя, правда? - спросил он после паузы
с  не  свойственным  ему  смущением.  Он  чувствовал,  что   не   совсем
контролирует эту ситуацию. Убийство человека делает  тебя  уязвимым  для
определенных вещей; он почти забыл этот урок за пятнадцать лет.  Как  же
должен вести себя человек с возлюбленной того, кого он убил?
   - Вы знаете, что любила, - спокойно ответила она. -  Это  не  трудный
вопрос, даже не настоящий, Аммар. - Она  повернулась  и  впервые  встала
лицом к нему. - Трудная правда  заключается  в  том,  что  вы  тоже  его
любили.
   А вот этого он не ожидал. Он быстро покачал головой.
   - Нет. Я уважал его, я восхищался его силой, мне нравились его тонкий
ум, его прозорливость, его изобретательность. В отношении  сына  я  тоже
питал надежды. В каком-то смысле до сих пор питаю.
   - В противном случае ваши уроки пропали даром?
   - В противном случае мои уроки пропали даром.
   - Так и есть,  -  откровенно  сказала  Забира.  -  Вы  скоро  в  этом
убедитесь. И хотя я слышала, как вы отрицали любовь, но  боюсь,  что  не
верю этому.
   Она поставила пустой бокал и  задумчиво  посмотрела  на  Аммара.  Она
стояла почти вплотную к. нему.
   - Скажите мне еще одну вещь, -  попросила  она,  и  тембр  ее  голоса
изменился.  -  Вы  предположили,  что  новый  правитель  не  защищен  от
соблазна. А вы, Аммар?
   Вероятно, поразить его было труднее всех в Аль-Рассане, но это, после
фраз, которыми они только что обменялись,  было  полной  неожиданностью.
Восторг, бурный и быстрый, вскипел в нем и так же быстро угас.  Он  убил
ее возлюбленного в это утро. Отца ее детей. Надежду на будущее.
   - Меня обвиняли во многом, но в этом - никогда, - ответил он, пытаясь
выиграть время.
   Но она не позволила ему это сделать.
   - Вот и хорошо, - сказала Забира из Картады и, привстав  на  цыпочки,
поцеловала его в губы, медленно и очень искусно.
   "То же самое сделала со мной другая женщина, не так давно  -  подумал
ибн Хайран, прежде чем всякие подобные ассоциации  улетучились.  Женщина
на террасе шагнула назад, но только для начала: шелковые рукава упали  к
плечам, обнажив белую кожу рук, пока она распускала свои черные волосы.
   Он смотрел, как зачарованный, слова  и  мысли  разбегались  в  полном
беспорядке. Он смотрел, как ее  руки  спустились  к  жемчужным  пуговкам
верхней туники. Она расстегнула две из них и замерла. Эта туника не была
верхней. Под ней ничего не  оказалось.  В  необыкновенно  ясном,  мягком
свете он увидел выпуклость ее белых грушевидных грудей.
   У него вдруг пересохло во рту. Ибн Хайран сам слышал,  какой  у  него
хриплый голос, когда произнес:
   - Мои комнаты здесь, рядом.
   - Хорошо, - снова сказала она. - Проводи меня.
   Тут ему все же пришло в голову, что она, возможно, пришла сюда, чтобы
убить его.
   Но он не собирался ничего предпринимать. Его действительно никогда не
обвиняли в устойчивости к соблазну. Он подхватил ее на  руки;  она  была
тонкокостной и стройной, почти совсем ничего не весила. Ее аромат окутал
его, и голова у него на мгновение закружилась. Он почувствовал ее губы у
мочки уха. Пальцы обхватили его шею. Кровь громко стучала у него в ушах,
пока ибн Хайран нес ее к двери в свою спальню.
   "Может быть, так действует возможность близкой смерти? - подумал  он,
и то была его первая и последняя  ясная  мысль  на  ближайшее  время.  -
Неужели именно это так меня возбуждает?"
   Его кровать в большой комнате,  увешанной  сорийскими  коврами,  была
низкой, усеянной подушками всех  размеров  и  форм,  выбор  которых  для
любовных игр определили их цвет и ткань. Алые квадраты из шелка  свисали
с медных колец на стене над кроватью и были вделаны в резные  деревянные
спинки. Аммар  предпочитал  свободу  движений  во  время  любовных  игр,
скольжение и переплетение тел, но среди его гостей в этой спальне были и
те, кто получал самое острое наслаждение иным способом, а за долгие годы
он завоевал репутацию хозяина, идущего  навстречу  всем  желаниям  своих
гостей.
   Но даже несмотря на это, даже  обладая  почти  двадцатилетним  опытом
утонченных любовных игр, ибн Хайран очень  быстро  понял  -  хотя  и  не
слишком этому удивился, - что женщина, так хорошо обученная, как Забира,
знает кое-что такое, чего не знает он. И даже, как оказалось, в том, что
касается его склонностей и реакций.
   Немного позже он лежал обнаженный среди подушек и чувствовал, как  ее
пальцы дразнят и ощупывают его, вздрагивал от укусов и ощущал,  как  его
плоть становится все более твердой в сгущающихся сумерках комнаты, когда
ее губы снова прильнули  к  его  уху,  и  она  стала  нашептывать  нечто
шокирующее своим знаменитым, красивым голосом. Потом он  широко  раскрыл
глаза в темноте, когда она стала проделывать именно то, что  за  миг  до
этого описывала.
   Все обученные любовницы и кастраты  двора  Альмалика  приехали  из-за
морей, из своих стран на востоке, где  подобное  искусство  было  частью
придворной  жизни  за  сотни  лет  до  того,  как  Ашар  совершил   свое
аскетическое бдение в пустыне. "Возможно, - мелькнула у  Аммара  смутная
мысль, - путешествие в Сорийю даст ему больше, чем он себе представлял".
И у него вырвался тихий смех.
   Забира спустилась еще ниже, ее надушенная кожа скользила по его коже,
ее  ногти  своими  прикосновениями  создавали  контрапункт.  Ибн  Хайран
услышал  беспомощный  вздох  удовольствия  и  понял,  что,  как  это  ни
невероятно, этот  звук  вырвался  у  него  самого.  Тогда  он  попытался
подняться, повернуться, принять участие, переливать любовь от  одного  к
другому, но почувствовал, как ее руки, деликатно  настойчивые,  толкнули
его на спину. Он сдался, закрыл глаза,  позволил  ей  начать.  Ее  голос
вскрикивал от восторга или шептал комментарии, чтобы служить ему, как он
служил стольким другим в этой комнате.
   Это продолжалось, с поразительным разнообразием и изобретательностью,
довольно долго. Солнце село. Комната уже погрузилась в темноту - они  не
остановились, чтобы зажечь свечи, - когда  к  нему  начало  возвращаться
сознание: так пловец поднимается из зеленых  глубин  моря.  И  медленно,
чувствуя себя почти одурманенным  страстью,  ибн  Хайран  начал  кое-что
понимать.
   Она в это время лежала рядом с ним, перевернув его на  бок.  Одна  ее
нога обхватила его тело, она держала его плоть в себе и ее движения были
движением  морского  прибоя,  его  настойчивым,  неуклонным  подъемом  и
падением. Он прошелся по соску языком, пробуя на вкус свою новую  мысль.
Не  останавливая  своего  ритмичного  движения,  -  которое   интуитивно
совпадало с его собственным,  глубинным  ритмом,  -  она  погладила  его
голову и отстранила ее.
   - Забира, - прошептал он, его голос звучал отдаленно и глухо.
   - Тише, - пробормотала она, снова прикасаясь языком к его  уху  -  О,
тише. Позволь мне заставить тебя позабыть обо всем.
   - Забира, - снова попытался заговорить он.
   Тогда она сменила позу гибким и плавным движением и теперь  очутилась
сверху, двигаясь с еще большим  пылом,  его  плоть  все  еще  находилась
внутри нее, во влажных ножнах. Ее рот опустился,  накрыл  его  губы.  Ее
дыхание пахло мятой, ее поцелуи были похожи на пронизывающий огонь.  Она
заставила его замолчать, ее язык трепетал, как крылья колибри. Ногти  ее
вонзились ему в бок и прошлись сверху вниз. Он охнул.
   И отвернулся.
   Потом с усилием поднял руки и схватил ее за  плечи;  мягко,  но  так,
чтобы она не смогла снова вывернуться. В темноте он попытался разглядеть
ее глаза, но смог различить лишь тень ее лица в форме сердечка и занавес
ее черных волос.
   - Забира, - сказал он, испытывая совершенно неожиданную боль, -  тебе
не нужно себя наказывать и сдерживать горе. Ты можешь предаться  скорби.
Это дозволено.
   Она замерла, пораженная, словно ее ударили по  лицу.  Ее  тело  дугой
выгнулось назад, и это было первое  неконтролируемое  движение  за  весь
вечер. На долгое мгновение она замерла так,  застывшая,  неподвижная,  а
потом,  испытывая  искреннее  горе  и  одновременно  облегчение,   Аммар
услышал, что у нее вырвался хриплый, неестественный звук, словно  что-то
надорвалось в горле или в сердце Забиры.
   Он медленно спустил ее вниз, пока она не вытянулась вдоль  его  тела,
но не так, как во время их  прежних  соприкосновений.  И  во  тьме  этой
комнаты, прославленной свидетельницы сплетений узоров страсти, Аммар ибн
Хайран обнимал женщину, возлюбленную человека, которого он убил,  и  как
мог утешал ее. Он дарил ей учтивость и пространство своего  молчания,  и
она наконец позволила себе заплакать, оплакивая  глубину  своей  потери,
любовь, исчезнувшую в одно мгновение в этом горьком мире.
   "Горький, насмешливый мир", - думал он,  все  еще  пробираясь  наверх
сквозь эти ароматные, обволакивающие зеленые воды. А  затем,  словно  он
действительно прорвался на поверхность  сознания,  ибн  Хайран  очутился
лицом к лицу с истиной и признал  ее:  Забира  сказала  правду  там,  на
террасе, когда садилось солнце.
   Он  сегодня  убил  жестокого,  подозрительного,  умного,   бесконечно
честолюбивого человека. Человека, которого любил.

   Когда Лев соизволит сойти к водопою,
   Чтобы жажду свою утолить - взгляни!
   Взгляни, Аль-Рассана прочие твари помельче
   Рассеялись, как осенние жухлые листья,
   Как весенние семена на ветру,
   Как тучи расходятся, чтобы земле воссияла
   Сквозь просвет первая звезда Бога.

   Львы умирают. Любовники умирают или их убивают. Мужчины и  женщины  в
своей гордости и безумии совершают милосердные и чудовищные поступки,  а
звезды Ашара смотрят вниз и им все равно, или не все равно.
   Они так и не вышли из его комнаты в ту  ночь.  Аммар  снова  приказал
принести подносы с холодным мясом и  сыром,  с  фигами  и  гранатами  из
собственных садов. Они поели при свечах, сидя на кровати, скрестив ноги,
в молчании. Потом они убрали подносы и задули свечи,  и  опять  улеглись
вместе, но не совершали движений страсти.
   Они проснулись перед рассветом. В  сером  свете,  который  постепенно
заполнял комнату, она рассказала ему, не дожидаясь его расспросов, что в
конце лета обоих  ее  сыновей,  по  древнему  обычаю,  тайно  послали  в
качестве приемных детей к эмиру Рагозы - Бадиру.
   Рагоза. Она сама приняла это решение,  тихо  сказала  она,  сразу  же
после того, как доставили в Картаду поэму  ибн  Хайрана,  в  которой  он
критиковал  и  высмеивал  правителя.  Она  всегда  старалась   опережать
события, а поэма прозрачно намекала на грядущие перемены.
   - Куда ты поедешь? - спросила она у него.  К  тому  времени  утренний
свет уже проник в комнату. Они слышали снаружи пение птиц, а в доме шаги
деловитых слуг. Она сидела, снова скрестив  ноги,  завернутая  в  легкое
одеяло, как в пастушескую накидку, на ее  лице  остались  полосы  краски
после ночных слез, спутанные волосы падали в беспорядке.
   - Если честно, у меня еще не  было  времени  подумать  об  этом.  Мне
только вчера утром приказали отправляться в ссылку,  помнишь?  А  потом,
когда я приехал домой, меня ждала весьма требовательная гостья.
   Она  слабо  улыбнулась,  но  не  шевельнулась,  ждала,   ее   темные,
покрасневшие глаза не отрывались от его лица.
   Он действительно  не  думал  об  этом.  Еще  вчера  утром  он  ожидал
триумфального возвращения домой, в Картаду, чтобы руководить политикой и
первыми шагами  нового  правителя  государства.  Человек  может  строить
планы, но не может спланировать все. Он даже не позволял себе в  течение
только что минувшей ночи думать об Альмалике  ибн  Альмалике,  принце  -
теперь правителе, - который так  решительно  восстал  против  него.  Для
этого будет время потом. Должно быть.
   А пока что на всем полуострове и за его пределами полно  мест,  кроме
Картады. Он мог поехать почти в любое из них, заняться  многими  вещами.
Он это понял вчера, по дороге сюда. Он был поэтом, солдатом, придворным,
дипломатом.
   Он посмотрел на женщину на своей кровати и прочел вопрос, который она
изо всех сил старалась  не  задавать.,  В  конце  концов  он  улыбнулся,
наслаждаясь всей той  иронией,  которая  распускалась,  словно  лепестки
цветка на свету, и он принял то бремя, которое породило не  убийство,  а
разрешение получить утешение там, где его не ожидали и  не  считали  его
допустимым. Она была матерью.  Он  это  знал,  конечно,  но  никогда  не
задумывался о том, что это могло для нее означать.
   - Куда я поеду? В Рагозу, наверное, - ответил он почти небрежно и был
потрясен сиянием ее улыбки, сверкающей, как льющееся в комнату  утреннее
солнце.

Глава 8

   Слоновая кость и толпы людей  -  вот  основные  впечатления,  которые
сложились у Альвара за три месяца пребывания в Рагозе.
   Он родился и вырос на ферме далеко на севере. Еще год назад Эстерен в
Вальедо подавлял его своими размерами. Теперь он понял,  что  Эстерен  -
деревня.  Рагоза  эмира  Бадира  была  одним   из   крупнейших   городов
Аль-Рассана.
   Он никогда прежде не бывал в городе, где живет  и  занимается  своими
делами так много людей, и все же среди толкотни и хаоса, вихря движений,
кипения звуков постоянно ощущалась утонченность:  то  из  какой-то  арки
доносились звуки струнного инструмента, то слышался плеск фонтана, почти
невидимого за цветущей стеной деревьев. Правдой оказалось то, о чем  ему
говорили: Звезднорожденные Аль-Рассана обитали в совершенно  ином  мире,
чем Всадники Джада.
   Половина всех предметов во дворце или в тех благородных домах, где он
побывал, была сделана из резной и полированной слоновой  кости,  которую
привозили морем с востока. Даже ручки ножей,  которыми  пользовались  за
столом.  Ручки  на  дворцовых  дверях.  Несмотря  на  медленный   упадок
Аль-Рассана после падения  Силвенеса,  Рагоза  оставалась  явно  богатым
городом. В каком-то смысле, именно благодаря падению халифов.
   Альвар добился, чтобы ему это объяснили. Кроме прославленных мастеров
- резчиков по слоновой кости, - здесь жили  поэты  и  певцы,  кожевники,
резчики по дереву, каменотесы, стеклодувы,  строители  -  мастера  самых
разнообразных ремесел, - которые никогда бы не рискнули  отправиться  на
восток, через Серранский хребет, в те дни, когда  Силвенес  был  центром
западного мира. Теперь, после падения  Халифата,  каждый  из  правителей
городов  получил  свою  долю   ремесленников   и   художников,   которые
прославляли и воспевали его достоинства. Они  все  были  теперь  львами,
если верить сладкоречивым поэтам Аль-Рассана.
   Но им, разумеется, не верили. Поэты - это поэты, им надо зарабатывать
на жизнь. Правители - это правители, теперь их целый десяток.  Некоторые
осели  на  развалинах  своих  стен,  некоторые  погрязли  в  страхе  или
скупости, а некоторые - очень немногие  -  стали  наследниками  прежнего
Силвенеса. Альвару казалось, хотя он имел  довольно  скудный  опыт,  что
эмира Бадира в Рагозе следует причислить к последним.
   Среди окружающих его незнакомых вещей: неизвестных пьянящих  запахов,
доносящихся  из  дверей  домов,  дворов  и  харчевен;  звона  колоколов,
призывающего верующих на молитву через отмеренные промежутки времени дня
и ночи; буйства звуков и красок на базаре - Альвар радовался  тому,  что
здесь, в  Аль-Рассане,  так  же  измеряли  год  промежутками  от  одного
полнолуния белой луны до другого, как было и у  него  дома.  По  крайней
мере, хоть это не изменилось. И он мог определить точно, сколько  прожил
здесь, в этом мире.
   С другой стороны, когда он останавливался,  чтобы  оглянуться  назад,
ему казалось, что прошло гораздо больше трех месяцев. Год, проведенный в
Эстерене,  казался  призрачно  далеким,  а  ферма   осталась   в   почти
невообразимом прошлом. "Интересно, - думал он,  -  что  сказала  бы  его
мать, если увидела бы его в небрежно подпоясанных, развевающихся одеждах
ашаритов прошлым летом?" Собственно говоря, он и так это  знал.  Она  бы
снова отправилась прямиком на остров  Васки,  на  коленях  бы  поползла,
чтобы замолить его грехи.
   Дело в том, что здесь, на юге, лето было жарким.  Головной  убор  был
просто  необходим  в  раскаленный  добела  полдень,  причем   не   такой
обременительный, как шляпа из жесткой кожи; а светлые туники и штаны  из
хлопка были гораздо более удобными на городских улицах, чем те,  что  он
носил, когда они приехали  сюда.  Его  лицо  покрылось  загаром.  Альвар
понимал, что теперь и сам выглядит почти ашаритом. Он испытывал стра