меч в противника. Но не вонзил. Их силы равны. Они оба это всегда
знали. С первой встречи в Рагозе. В саду с укрощенным потоком.

   - Кто знает любовь?
   Кто скажет, что знает любовь?
   Что есть любовь, скажи мне!

   - Я знаю любовь, -
   Говорит мне малышка одна,
   Любовь подобна цветку.

   - Почему же любовь подобна цветку?
   Скажи мне, малышка, ответь!

   - Любовь - тот цветок,
   Что отдаст свою сладость до капли
   Перед тем, как погибнет.

   Ему пришла в голову мысль, что было  бы  хорошо  положить  оружие  на
потемневшую траву. Уйти прочь от этого места, от того, что  их  вынудили
делать, мимо руин, вдоль реки, в далекий лес. Найти лесной  пруд,  омыть
раны и выпить прохладной воды, а потом сесть под деревьями, в защищенном
от ветра месте, и помолчать, глядя на опускающуюся ночь.
   Не в этой жизни.
   Тут он придумал, как можно использовать щит.

***

   Было бы гораздо лучше, если бы она могла ненавидеть человека, который
пытается убить Родриго. Но именно этот  человек  предупредил  их  и  тем
самым спас жизнь Диего. Он не обязан был этого делать. Он был  ашаритом.
А теперь командовал их армией, стал каидом.
   Но она никогда, никогда не слышала, чтобы Родриго  говорил  о  другом
человеке - даже о Раймундо, который  уже  давно  умер,  -  так,  как  он
говорил об Аммаре ибн Хайране во время только что  закончившейся  долгой
зимы. Как этот человек сидит на коне, как владеет  клинком,  луком,  как
разрабатывает стратегию, шутит, рассказывает об  истории,  географии,  о
свойствах хорошего вина. Даже о том, как он пишет стихи.
   - Стихи? - переспросила тогда Миранда голосом, полным  самого  едкого
сарказма.
   Родриго нравилась поэзия, он чутко улавливал ее. Она - нет, и он  это
знал. Он подшучивал над ней, читая ей отрывки любовных стихов в постели.
Она накрывала голову подушкой.
   - Ты влюблен в этого человека? - спросила она однажды мужа этой зимой
в Фезане. По правде сказать, она ревновала довольно сильно.
   - Наверное, в каком-то смысле, - через  секунду  ответил  Родриго.  -
Правда, странно?
   "В действительности это было не так уж странно", - подумала  Миранда,
стоя на холме у Силвенеса.  Низкое  солнце  теперь  мешало  видеть  этих
двоих. В какие-то моменты ей было сложно различить их. Она  думала,  что
узнает Родриго рядом с любым другим мужчиной на свете, но теперь он  был
в доспехах и очень далеко - движущаяся тень на фоне  красного  света.  И
оба они сходились, кружились и вертелись очень  близко  друг  от  друга,
потом расходились. Легко было перепутать  их  во  время  этих  движений,
ведущих к смерти.
   Она не готова потерять его. Остаться одной.
   Это ветер - причина слез у нее на глазах.  Она  смахнула  их  тыльной
стороной ладони, искоса взглянула на другую женщину.  Джеана  бет  Исхак
стояла  с  сухими  глазами  и  бледным  лицом,  не  отрывая  взгляд   от
происходящего внизу. Миранда вдруг подумала: "Мы прожили  вместе  долгие
годы. Я знаю, что мне предстоит потерять. А у нее даже не  было  времени
накопить воспоминания, чтобы защититься ими от тьмы".
   Какую потерю пережить труднее? Есть ли мера для подобных вещей? Имеет
ли это значение?
   - О любимый, - вслух прошептала  она.  А  потом  добавила  про  себя,
помолилась:
   - Не покидай меня сейчас.
   В это мгновение она увидела, что один из них бросил свой щит.

***

   Она никогда бы не подумала, что в таком ужасе может быть красота,  но
ей следовало это знать, помня о том, на что они способны. Оба.
   Она уже видела их в бою - во время  той  схватки  в  Рагозе,  у  Эмин
ха'Назара, в квартале киндатов Фезаны. Ей следовало ожидать этого.
   В большинстве  случаев,  прищурившись  от  солнца,  Джеана  могла  их
различить.  Но  не  всегда,  потому  что  они  сливались,  сходились   и
расходились. Теперь они действительно превратились в силуэты,  не  более
того, на фоне последнего, красного светового диска.
   Она внезапно вспомнила, словно эту мысль кто-то ей  послал,  холодную
ночь во время того похода на восток по заданию Мазура  и  эмира  Бадира.
Она услышала, как солдаты поют у походного костра  под  гитару  Мартина.
Она тогда вышла из своей палатки, полусонная, закутавшись  в  плащ.  Они
освободили ей место у костра. В  конце  концов  она  им  спела  песенку,
которую в детстве пела ей мать, как раньше пела Элиане ее мать. Это была
такая древняя песня.
   "Оба мужчины смотрели на нее в ту ночь  из-за  костра",  -  вспомнила
Джеана. Странное воспоминание для этого мгновения, но  оно  пришло.  Она
вспомнила ту ночь, костер, песню.

   Любовь - тот цветок,
   Что отдаст свою сладость до капли
   Перед тем, как погибнет.

   Солнце, красное, словно пламя, опустилось за полосу  туч  на  западе,
подсветило  их,  повисло  на  краю  мира.  На  его  фоне   оба   мужчины
превратились в тени.  Они  кружились,  сходились,  снова  кружились.  Ей
теперь не удавалось их различить, их движения были почти одинаковыми.
   Один из них бросил щит.
   Швырнул его, как метательный диск,  с  левой  руки,  прямо  в  колени
противника. Тот прыгнул, пытаясь увернуться, и ему это почти удалось, но
все же щит задел его, и он неловко упал. Джеана затаила дыхание.  Первый
бросился вперед, и они снова переплелись.
   - Родриго, - внезапно произнесла Миранда.
   Человек без щита возвышался над противником, который уже поднялся  на
колени. Стоящий на земле блокировал опускающийся меч,  и  его  отбросило
назад. Он перекатился в сторону по траве,  но  для  этого  ему  пришлось
бросить собственный щит. Они  снова  схватились,  теперь  уже  лишившись
защиты, их клинки наносили и  отражали  удары.  Они  стали  почти  одним
телом.  Мифическим  созданием,  каким-то   забытым,   сказочным   зверем
древности. Снова разошлись, стали  двумя  фигурами  на  фоне  солнечного
диска.
   Джеана подняла руки и прижала ладони ко  рту.  Один  из  двоих  снова
бросился на противника. Теперь уже половина  солнца  скрылась  за  краем
мира. Она видела щиты, лежащие там, где упали.
   Кто-то нанес сокрушительный  удар  сверху  вниз,  но  он  был  отбит.
Высвободил меч, сделал ложный выпад и нанес рубящий удар наискось.
   И этот удар не был отбит. На этот раз - не был.
   Длинный клинок вонзился в  тело.  Они  видели  это  с  холма.  Джеана
заплакала. Раненый человек отпрянул назад  и  каким-то  чудом  парировал
следующий мощный удар. Затем он внезапно вывернулся, прижимая одну  руку
к ребрам. Джеана увидела, как он сделал быстрый шаг в сторону и  схватил
меч обеими руками. Момент настал.

   Кто знает любовь?
   Кто скажет, что знает любовь?
   Что есть любовь, скажи мне!

   Старая песня. Детская песня.
   И вот так, в конце  концов,  издалека,  на  фоне  гаснущего  красного
света, она увидела, как один хороший  человек  поднял  свой  меч  и  как
другой хороший человек упал.
   Чудовищный рев донесся со стороны обеих армий. Но,  хотя  Джеана  его
услышала, он показался ей  уже  очень  далеким,  и  удаляющимся,  словно
тишина опускалась и накрывала мир.
   Тот, кто еще стоял на ногах  на  равнине,  повернулся  к  холму,  где
находились женщины. Он бросил свой клинок на темную, истоптанную  траву.
Прижав ладонь  к  раненому  боку,  он  свободной  рукой  сделал  слабый,
беспомощный жест.
   Потом отвернулся от них к лежащему на земле человеку и  опустился  на
колени рядом с ним. Тут зашло солнце.
   Вскоре после этого с запада начали надвигаться тучи, закрывая небо.
   Нет солнца, нет лун, нет звезд над Аль-Рассаном.

Эпилог

   Быстрое  возрождение  общины  киндатов  Сореники,  в  Батиаре  -  это
событие, которое можно рассматривать с разных  сторон.  Сожженная  дотла
почти двадцать лет назад,  накануне  закончившегося  катастрофой  похода
джадитов в земли ашаритов на  востоке,  Сореника  заново  отстроилась  и
опять процветала.
   Некоторые считали это грустной  демонстрацией  отчаянного  стремления
киндатов обрести корни и дом - любой дом, пусть  даже  столь  непрочный.
Другие рассматривали быстрое возрождение уничтоженного города как символ
стойкости перед лицом бедствий, которые истребили бы  другой  народ,  не
опирающийся на столь богатое наследие.
   Лекарь-киндат Альвар бен Пеллино, который одним из  первых  поселился
здесь  еще  в  молодости  и  получил  образование  в   заново   открытом
университете,  имел  отличную  от   прочих   точку   зрения,   и   более
прагматичную.
   Мужчины и женщины любой веры стремились найти способы построить жизнь
для себя и  своих  детей.  Когда  подворачивалась  возможность,  за  нее
хватались. Возрождение Сореники  просто  стало  такой  возможностью,  за
которую ухватились киндаты.
   После  уничтожения  армии  джадитов  двадцать  лет  назад   правители
нескольких их королевств узнали от своих духовных наставников,  что  бог
был недоволен жестоким нападением на Соренику накануне  отплытия  флота.
Киндаты не  являлись  истинной  мишенью  священной  войны,  торжественно
провозгласили клирики, забывая о своей собственной  роли  в  той  резне.
Уничтожение  Сореники,   решили   они,   продемонстрировало   отсутствие
благочестия, отступление  от  правильного  понимания  священной  миссии,
которая ждала впереди.
   Джад покарал их: штормовые ветры в  море,  болезнь,  смерть  королей,
гибель в сражениях на далекой, негостеприимной земле.
   Те предводители и их преемники, которые наконец вернулись  домой  два
долгих года спустя, угрюмо согласились искупить свою  вину  за  резню  в
Соренике. Киндатов  пригласили  вернуться,  были  выделены  средства  из
королевской  казны  на  восстановление  их   храмов,   базаров,   домов,
университета, гавани, складов, городских стен. Были отменены налоги  для
всех, кто согласился поселиться там в эти  первые  годы.  Самые  знатные
люди Батиары - многие из них были сыновьями  тех,  кто  погиб  на  земле
ашаритов, - поставили  свои  печати  под  длинным,  заумным  документом,
гарантирующим безопасность Соренике и ее обитателям.
   "Необязательно верить в подобные вещи, - думал  Альвар  бен  Пеллино,
быстро шагая мимо базарных прилавков по направлению к  гавани,  -  чтобы
решить, что в непрочном, полном насилия мире жизнь в Соренике  не  более
опасна, чем в другом месте, и даже имеет некоторые преимущества, которых
нет в других местах".
   Для Альвара преимуществ было немало в  тот  далекий  год,  когда  они
убежали от той  дикости,  которая  пожирала  Эсперанью  и  Аль-Рассан  и
раздирала на части полуостров, как дикие звери рвут добычу.
   Бен Пеллино хорошо знали и любили в Соренике. Как он  ни  спешил,  но
продвигался к гавани медленно.  Через  каждые  несколько  шагов  он  был
вынужден  останавливаться  и  обмениваться  шутками  со  встречными.  На
удивление  большое  количество  людей,  мужчин  и  женщин,  желали   ему
благословения лун в его сороковой  день  рождения.  Киндаты,  у  которых
имелись особые карты дней рождения, придавали им большее  значение,  чем
его собственный народ: малое отличие в ряду более крупных.
   Альвар постепенно осознал, что это его собственные дочери постарались
всем сообщить о дне его рождения. Грустно улыбаясь, он  принимал  добрые
пожелания и соглашался  с  веселыми  намеками  на  то,  что  юность  его
осталась позади.
   В ранние годы жизнь  его  была  полна  опасных  приключений,  и  люди
кое-что об этом знали. Он был всадником  и  даже  королевским  герольдом
перед тем, как покинул полуостров, принял веру киндатов и начал  изучать
медицину.
   Он  пользовался  большим  спросом  и  доверием  в  качестве   лекаря:
хладнокровный,  знающий,  умеющий  ободрить.   Когда-то   его   услугами
пользовались армии наемников Батиары, но  он  никогда  не  участвовал  в
походах вместе с солдатами, никогда. Каждый сезон он получал приглашения
к королевскому двору, чтобы  принять  роды,  вылечить  подагру,  удалить
катаракту, но никогда не занимал  должности  лекаря  в  армии  во  время
похода. Если бы ему хотелось на поле боя,  пешим  или  конным,  спокойно
отвечал бен Пеллино всем, кто задавал вопросы, он остался бы всадником в
армии Рамиро Великого, короля Эспераньи.
   Но он лекарь, говорил Альвар, и его работа заключается в сохранении и
облегчении жизни. Он ни за что добровольно  не  отправится  во  владения
смерти на войне, если у него будет выбор.
   А вот его жена это делала. Она тоже была лекарем, и даже лучшим,  чем
он, по мнению некоторых, так как ее обучал с детства ее знаменитый отец,
но она не отказывалась поучаствовать в  одном-двух  походах  войска.  На
поле боя увидишь  такие  раны  и  болезни,  которые  могут  расширить  и
углубить знания лекаря. В свое время ее отец поступал так же.
   Альвар, отделавшись от очередного поздравляющего,  мысленно  пообещал
себе  отругать  дочерей,  когда  вернется  домой.  Они  не  имели  права
объявлять о его преклонных годах всей общине! Он и не выглядел на  сорок
лет;  это  все  говорили.  Он   еще   не   готов   стать   почтенным   и
глубокомысленным; разве что это поможет держать в  руках  двух  девочек,
приблизившихся к опасной грани женственности. Только Альвар  сомневался,
что его дочерям может что-то помочь.
   С другой стороны, это они решили  устроить  сегодня  праздник  и  всю
неделю были заняты приготовлениями. Они выдворили из кухни повара и сами
готовили сласти. Жена с сочувствием отнеслась  к  его  желанию  провести
этот день тихо и попыталась их остановить, но все без толку.  Когда  обе
девочки заодно, сама идея остановить их выглядит наивно.
   Зная, что его уже ждут дома к  праздничному  столу,  Альвар  поспешно
шагал вдоль причала, где корабли со всего света разгружали  и  загружали
товары. Он искал и нашел корабль под флагом Эспераньи: желтое солнце  на
бледно-голубом поле, над ним корона королевы Васки.
   Мальчишка из доков принес записку в их приемную. У капитана  для  них
есть письмо. Альвар сначала закончил прием больных и пошел за письмом.
   Он не узнал капитана, который разрешил ему  подняться  на  борт.  Они
обменялись шутками.
   Он узнал почерк и печать и глубоко вздохнул, принимая из рук капитана
пакет в пятнах соли. Он был адресован ему  и  Джеане,  обоим,  так  что,
поблагодарив и  вручив  капитану  серебряную  монету,  Альвар  сошел  по
деревянному трапу на пристань и вскрыл письмо. Обычно  он  давал  читать
письма из Эспераньи сначала Джеане, но  сегодня  день  его  рождения,  в
конце концов, и он позволил себе такую роскошь.  И  тут  же  пожалел  об
этом.
   "Дорогая Джеана, дорогой Альвар, - прочел он, - да хранят и оберегают
бог и его сестры вас и всех, кого вы любите. У нас все в порядке,  хотя,
как вы, наверное, слышали уже от других, события этим летом  происходили
бурные..."
   Альвар прекратил читать, сердце его сильно забилось.  Они  ничего  не
получали от других.  Он  снова  вернулся  к  кораблю.  Позвал  капитана.
Капитан перегнулся через поручни и посмотрел на него сверху.
   - Что произошло на полуострове?  -  крикнул  Альвар.  Он  говорил  на
эсперанском. Несколько голов повернулось к ним.
   - Вы не знаете? - воскликнул капитан.
   - Вы - первый корабль из Эспераньи в этом месяце.
   - Тогда я  могу  стать  первым  вестником!  -  сказал  капитан,  явно
довольный. Он поднял соединенные руки ко лбу и  сделал  знак  солнечного
диска. - Этим летом Бельмонте взял  Картаду  и  Альджейс,  а  потом  ему
сдалась Тудеска! Рамиро Великий въехал на своем черном  коне  в  море  в
устье  Гвадиары.  Джад  снова  завоевал  Аль-Рассан!  Полуостров   опять
принадлежит Эсперанье!
   Народ в гавани зашумел. К тому времени, когда Альвар  попадет  домой,
новость уже разлетится по всей Соренике. Надо спешить!
   Он быстро пошел прочь, почти побежал, едва успев бросить через  плечо
"спасибо". В доме сегодня есть люди, которых надо предупредить  заранее,
как-то защитить от этой новости.
   По правде говоря, он и сам нуждался в защите.
   Поспешно шагая через базар, Альвар вспоминал ту давнюю ночь к  северу
от Фезаны, когда король Рамиро  объявил  ему  и  сэру  Родриго  о  своем
твердом намерении въехать на  коне  в  море,  окружающее  Аль-Рассан,  и
забрать себе земли, которые оно омывает.
   Теперь он это сделал. Рамиро Великий. Прошло почти двадцать  лет,  но
он это сделал. Он  стал  королем  Эспераньи.  Королем  Вальедо,  Руэнды,
Халоньи. Аль-Рассана, хотя это имя теперь исчезнет. Начиная с этого лета
это название будут употреблять лишь поэты и историки.
   Сжимая письмо, Альвар припустил бегом. Люди с  любопытством  смотрели
на него, но теперь по улице бежали и другие люди, несущие те же новости.
Он пробежал по переулку, мимо их приемной. Закрыто. К этому времени  все
уже собрались в его доме. На праздник. Чтобы весело  отметить  день  его
рождения.
   Альвар чувствовал, что ему необходимо будет выплакаться, до того  как
закончится этот день. И не ему одному.
   Входные двери его дома были распахнуты. Он вошел.  Никого  не  видно.
Наверное, они все во внутреннем дворе, ждут его.  Он  остановился  перед
зеркалом, пораженный своим видом.  Мужчина  с  каштановыми  волосами,  с
немодной бородой, начинающий седеть.  А  сейчас  еще  и  бледный.  Такой
бледный, что будь он собственным пациентом, то прописал  бы  немедленный
отдых. Он получил удар. И очень болезненный.
   Он услышал на кухне голоса и повернул туда. В дверях он  остановился.
Его жена была  там,  все  еще  в  рабочей  одежде,  проверяла  маленькие
пирожные и пирожки, которые  пекли  девочки.  Даже  сейчас,  даже  после
только что случившегося с ним, Альвар вознес богу и лунам  благодарность
за этот дар любви, такой неожиданный, такой совершенно незаслуженный.
   Он откашлялся. Она оглянулась и посмотрела на него.
   - Ты опоздал, - весело сказала она. - Дина, твоя маленькая  любимица,
грозилась... - Она замолчала. - Что случилось?
   Как сказать такое?
   - Аль-Рассан пал. - Он услышал свои слова  так,  словно  их  отражало
эхо, как это было в долине Эмин ха'Назар. - Этим летом. Весь  полуостров
теперь принадлежит джадитам.
   Его жена сложила за спиной руки и прислонилась  к  столику  у  очага.
Потом быстро сделала три шага вперед по каменному  полу  и  обняла  его,
прижалась головой к его груди.
   - Ох, любимый, - сказала она. - Ох, Альвар, наверное, это так  тяжело
для тебя. Что я могу сказать?
   - Все здесь?
   - Почти. Ох, дорогой, - сказала Мариза бет Реццони, его жена, коллега
его и Джеаны, дочь его учителя, мать его детей, свет его дней и ночей. -
Ох, Альвар, как ты им скажешь?
   - О чем скажешь? - спросила Джеана, входя на кухню.  -  В  чем  дело?
Что-то с детьми?
   - Нет. Нет, не это, - ответил Альвар и замолчал.
   Он смотрел на первую женщину в своей жизни,  которую  полюбил.  Знал,
что будет любить ее до самой смерти. Она до сих пор, с сединой в волосах
и смягчившимися чертами лица, оставалась той же потрясающей мужественной
женщиной, с которой он много лет назад ехал через  Серранский  хребет  к
эмиру Рагозы Бадиру.
   Снова в коридоре послышались знакомые шаги.
   - Мы здесь! - крикнул Альвар, повысив голос. - На кухне. -  Так  даже
лучше, в каком-то смысле.
   Вошел Аммар, почти не опираясь на  палку,  остановился  в  дверях,  а
потом подошел и встал рядом с женой. Он посмотрел на Джеану, на  Маризу,
на Альвара. Положил руку на  плечо  Джеаны  и  произнес  своим  красивым
голосом:
   - У Альвара те же новости, что и у меня. Он пытается  придумать,  как
нас уберечь. В основном меня, я думаю.
   - В основном тебя, - тихо согласился Альвар. - Аммар, мне так жаль.
   - Прошу вас! - воскликнула Джеана. - В чем дело? Муж отпустил  ее,  и
она повернулась к нему.
   - Я собирался подождать, пока закончится праздник Альвара, но  теперь
уже нет смысла. Пришел корабль из Эспераньи, любимая. Этим летом  Фернан
Бельмонте взял Картаду и мой родной Альджейс, где поют соловьи. Сразу же
после этого Тудеска открыла свои ворота. Эти три города были последними.
   Альвар увидел, что его жена, которая единственная и