л  над  ним  опахалом,  стараясь  создать  в  комнате
прохладу и облегчить страдания больного. Ибн Мусу  нельзя  было  назвать
мужественным человеком. Он был бледен, на его щеках блестели  слезы,  он
всхлипывал от боли и от предчувствия боли еще худшей.
   Отец учил  ее,  что  не  только  храбрые  и  решительные  заслуживают
сочувствия врача. Страдание  приходит  и  становится  реальным,  как  бы
конституция и природа человека на него ни реагировали.  Один  взгляд  на
своего страдающего пациента заставил  Джеану  быстро  сосредоточиться  и
погасил ее собственное возбуждение.
   Быстро подойдя к постели, Джеана заговорила самым решительным тоном:
   - Хусари ибн Муса, вы сегодня никуда не поедете. Вы  уже  знаете  эти
симптомы не хуже, чем я. Вы что думали? Что вскочите с  постели,  сядете
верхом на мула и отправитесь на прием?
   Тучный мужчина на кровати жалобно застонал при одной  мысли  о  таком
напряжении сил и потянулся к ее руке. Они знали друг  друга  давно;  она
позволила ему сделать это.
   - Но, Джеана, я должен поехать! Это событие года в Фезане. Как я могу
не присутствовать? Что я могу поделать?
   - Вы можете послать свои самые искренние сожаления  и  сообщить,  что
ваш лекарь приказал вам оставаться в постели. Если  хотите  по  каким-то
странным причинам сообщить подробности, пусть ваш управляющий  объяснит,
что сегодня днем или к вечеру у вас  выйдет  камень,  и  это  связано  с
нестерпимой болью, которую может облегчить лишь  лечение,  лишающее  вас
возможности  стоять  прямо  и  разговаривать  членораздельно.   Если   в
преддверии подобного состояния вы все же намерены отправиться во дворец,
я могу лишь предположить, что ваш рассудок  уже  поврежден  страданиями.
Если хотите стать первым человеком, который рухнет и умрет в новом крыле
замка, то вы поедете туда, вопреки моим настояниям.
   Она часто прибегала к  такому  тону,  когда  лечила  его.  По  правде
говоря, она разговаривала  так  же  и  со  многими  другими  пациентами.
Мужчины, даже самые сильные, хотели слышать голос своей матери в  голосе
лекаря-женщины, отдающей им  распоряжения.  Исхак  добивался  послушания
больных серьезным поведением и воздействием своего  звучного,  красивого
голоса. Джеана - женщина,  к  тому  же  еще  молодая  -  вынуждена  была
выработать собственные методы.
   Ибн Муса обратил отчаянный взгляд к картадскому придворному.
   - Вы видите? -  жалобно  произнес  он.  -  Что  мне  делать  с  таким
лекарем?
   Ей  снова  показалось,  что  Аммар  ибн  Хайран  забавляется.  Джеана
обнаружила, что раздражение помогает ей  справиться  с  возникшим  ранее
ощущением робости перед ним.  Она  по-прежнему  понятия  не  имела,  что
смешного он находит во всем происходящем, разве что  подобное  поведение
было  просто  его  привычной  позой  и  манерой  циничного  придворного.
Возможно, ему наскучила обычная придворная рутина:  божественные  сестры
свидетели, самой Джеане она бы наскучила.
   - Полагаю, вы могли  бы  проконсультироваться  с  другим  лекарем,  -
проронил  ибн  Хайран,  задумчиво  поглаживая   подбородок.   -   Но   я
догадываюсь, основываясь на слишком коротком собственном опыте, что  эта
восхитительная молодая женщина точно знает, что делает. - Он  одарил  ее
еще одной сверкающей  улыбкой.  -  Вы  должны  рассказать  мне,  где  вы
учились, когда у нас будет больше свободного времени.
   Джеане не нравилось, если к ней относились, как к женщине, когда  она
выступала в роли врача.
   - Рассказывать почти нечего, - коротко ответила она. -  Два  года  за
границей, в университете Сореники, в Батиаре, у сэра Реццони. А потом  у
моего отца, здесь.
   - У вашего отца? - вежливо переспросил он.
   - У Исхака бен Йонаннона, - сказала Джеана и была очень довольна  при
виде его реакции, которую он не смог скрыть.  От  придворного  Альмалика
Картадского следовало ожидать реакции на имя Исхака. То, что  случилось,
не было тайной.
   - А! - тихо произнес Аммар ибн Хайран, поднимая брови.  Он  несколько
мгновений смотрел на нее. - Теперь я вижу сходство. У вас  глаза  и  рот
отца. Мне следовало догадаться раньше. Вы должны были получить здесь еще
лучший курс обучения, чем в Соренике.
   - Рада, что соответствую вашим стандартам, - сухо ответила Джеана. Он
снова улыбнулся, не смутившись, явно наслаждаясь ее попытками  дать  ему
отпор. Джеана увидела, что у стоящего за  его  спиной  управляющего  рот
открылся от ее  наглости.  Разумеется,  они  все  трепетали  перед  этим
картадцем. Наверное, Джеане  тоже  следовало  трепетать  перед  ним.  По
правде говоря,  он  внушал  ей  трепет.  Но  об  этом  никто  не  должен
догадаться.
   - Господин ибн Хайран соблаговолил потратить на  меня  немало  своего
драгоценного времени, - слабо пробормотал Хусари с кровати. - Он  явился
сегодня утром по  предварительной  договоренности,  чтобы  посмотреть  и
купить шелка, и застал меня... сами видите, в каком состоянии. Когда  он
узнал о моих опасениях, что из-за приступа болезни я  не  смогу  явиться
сегодня  на  прием,  он   стал   настаивать   на   необходимости   моего
присутствия...  -  в  голосе  Хусари  сквозь  боль  явственно  слышалась
гордость, - и предложил мне  попытаться  привести  сюда  моего  упрямого
лекаря.
   - А теперь я здесь и упрямо требую, чтобы  все,  находящиеся  в  этой
комнате, кроме раба и вашего управляющего, соблаговолили нас покинуть. -
Джеана повернулась к картадцу. - Я уверена, что один из  помощников  ибн
Мусы сумеет помочь вам в выборе шелка.
   - Несомненно, - спокойно согласился тот. - Насколько  я  понимаю,  вы
считаете, что вашему пациенту  не  следует  являться  к  принцу  сегодня
днем?
   -  Он  может  там  умереть,  -  напрямик  заявила  Джеана.  Это  было
маловероятно, но вполне возможно, а иногда необходимо повергнуть людей в
шок, чтобы они выполняли указания врача.
   Картадец не был шокирован. Казалось,  его  снова  забавляли  какие-то
тайные мысли. Джеана услышала за дверью  шум.  Это  явился  Велас  с  ее
лекарствами.
   Аммар ибн Хайран тоже его услышал.
   - Вам надо заняться делом. Я ухожу, повинуясь приказу. Поскольку я не
страдаю никаким заболеванием, которое позволило  бы  мне  поручить  себя
вашим заботам на целый день, то боюсь, мне нужно присутствовать на  этом
приеме в замке. - Он повернулся к лежащему в постели больному.
   - Нет нужды посылать гонца, ибн Муса. Я передам ваши сожаления  лично
вместе с докладом о вашем  состоянии.  Поверьте  мне,  никаких  обид  не
будет. Никто, и менее всего принц Альмалик, не хотел бы, чтобы вы умерли
на камнях нового дворцового крыла. - Он поклонился  ибн  Мусе,  а  потом
второй раз - Джеане, к явному неудовольствию управляющего, и ушел.
   Последовало недолгое молчание. Молва на базаре или в храме,  внезапно
вспомнила Джеана, гласила, что высокородные  женщины  Картады,  а  также
некоторые мужчины, по слухам,  наносили  друг  другу  серьезные  увечья,
соревнуясь за право находиться в обществе Аммара  ибн  Хайрана.  Погибло
два человека или три?
   Джеана прикусила  губу.  Потрясла  головой,  словно  для  того  чтобы
развеять наваждение. Она сама себя удивляла. Что за  досужая,  бездарная
сплетня, зачем она  ее  вспомнила,  она  никогда  в  жизни  не  обращала
внимания на подобные слухи. Через минуту Велас поспешно вошел в комнату,
и она с благодарностью принялась за работу, за  свое  дело.  Успокаивать
боль, продлевать жизнь, давать надежду на  облегчение  там,  где  ничего
другого не оставалось.

***

   Сто тридцать девять  жителей  Фезаны  собрались  в  тот  день,  после
полудня, в только что построенном крыле замка. Вскоре после этих событий
в Аль-Рассане этот день стали называть Днем Крепостного Рва.
   Планировка только что законченной  части  замка  Фезаны  была  весьма
необычной   и   оригинальной.   Большая   общая   спальня   для    новых
воинов-мувардийцев примыкала к столь же просторной  трапезной,  где  они
должны были питаться, и к соседнему храму для молитв. Печально известный
Аммар ибн Хайран, который сопровождал гостей  по  этим  помещениям,  был
слишком вежлив, чтобы упомянуть о причинах появления  такого  количества
новых воинов в Фезане, но ни от кого из собравшихся знатных  граждан  не
ускользнуло значение этих просторных помещений.
   Ибн Хайран, который давал неоспоримо остроумные и безупречно  учтивые
пояснения,  был  также  слишком  воспитан,  чтобы  привлекать  внимание,
особенно  во  время  праздника,  к  признакам  продолжающихся  в  городе
волнений и стычек. Тем не менее некоторые из гостей  замка  обменивались
осторожными косыми взглядами. Показанное им было явно рассчитано на  то,
чтобы их запугать.
   И даже на нечто большее.
   Странные  особенности  планировки  нового  крыла   стали   совершенно
очевидны, когда они, разодетая толпа преуспевающих горожан, прошли в тот
конец трапезной, где  начинался  длинный  коридор.  Узкий  тоннель,  как
объяснил ибн Хайран, построенный в целях обороны, вел во двор замка, где
ваджи должны были совершить освящение и  где  их  ждал  принц  Альмалик,
наследник славного государства Картада.
   Аристократия и наиболее преуспевающие купцы Фезаны по одному  уходили
по темному коридору в сопровождении воина-мувардийца. В конце его каждый
из  них,  по  очереди,  мог  увидеть   сияющий   солнечный   свет.   Они
останавливались на  мгновение,  щурясь,  почти  ослепленные,  на  пороге
света, а герольд выкликал названные ими имена приятно звучным голосом.
   Когда они выходили, моргая, на ослепительный  солнечный  свет  и  шли
вперед, чтобы склониться перед  смутно  различимой  фигурой  человека  в
белых одеждах, сидящего  на  подушке  посередине  двора,  каждого  гостя
молниеносным взмахом меча обезглавливал один из двух воинов-мувардийцев,
стоящих по обеим сторонам арки тоннеля.
   Мувардийцы, которым не впервые случалось проделывать такое,  получали
удовольствие  от  своих  трудов,  возможно,  большее,   чем   следовало.
Разумеется, никакие ваджи не ждали во дворе замка; это крыло замка  было
удостоено иного освящения.
   Один за другим в  течение  этого  добела  раскаленного,  безоблачного
летнего дня представители элиты  фезанского  общества  прошли  по  этому
темному, прохладному тоннелю, а  потом,  ослепленные  солнечным  светом,
вышли на белоснежный двор после звонкого провозглашения герольдом  своих
имен и были убиты. Мувардийцев  тщательно  отобрали.  Никаких  промахов.
Никто не вскрикнул.
   Падающие  тела  быстро  подхватывали  другие  воины  их   племени   и
оттаскивали в дальний конец двора, где стояла круглая  башня  на  берегу
нового  крепостного  рва,  который  вырыли,  отведя  в   сторону   русло
протекающей поблизости реки Таварес. Тела мертвых сбрасывали в  воду  из
нижнего окна башни. Отрубленные головы небрежно бросали в кровавую груду
неподалеку от того места,  где  сидел  принц  Картады,  ожидающий  якобы
появления  самых  выдающихся  жителей  самого  строптивого  из  городов,
которым он когда-нибудь будет править, если проживет достаточно долго.
   По  правде  говоря,  принц,   отношения   которого   с   отцом   были
действительно не вполне теплыми, не был проинформирован об этом главном,
давно спланированном пункте повестки дня. Своими действиями в  тот  день
король Альмалик Картадский преследовал несколько целей.  Принц,  правда,
спросил, где же ваджи. Никто не смог ответить ему на этот вопрос.  После
того как первый гость появился и  был  обезглавлен,  а  его  отрубленная
голова откатилась довольно далеко от  рухнувшего  тела,  принц  перестал
задавать вопросы.
   Где-то    посреди    этого    почти    молчаливого,     убийственного
послеполуденного действа под ослепительным  солнцем,  когда  стервятники
начали слетаться ко рву в больших количествах  и  кружиться  над  водой,
некоторые воины, находившиеся в залитом кровью  дворе  замка,  заметили,
что у принца начал как-то странно, некрасиво дергаться левый  глаз.  Для
мувардийцев это был достойный презрения признак слабости.  Однако  принц
остался сидеть на подушке. И не шевельнулся, не заговорил, пока  все  не
кончилось.  Он  смотрел,  как  погибают  сто  тридцать  девять  человек,
склоняющихся перед ним в придворном поклоне.
   Он так никогда и не  избавился  от  нервного  тика.  От  стресса  или
восторга тик возвращался и стал надежным сигналом для  тех,  кто  хорошо
знал принца, что тот испытывает сильные чувства, как бы он  ни  старался
скрыть этот факт. Тик также стал неизбежным напоминанием  -  потому  что
весь Аль-Рассан вскоре узнал о  залитом  кровью  летнем  послеполуденном
приеме в Фезане.
   Полуостров знал много жестоких деяний со времен нашествия ашаритов  и
до них, но это было особенным, незабываемым. День Крепостного Рва.  Одно
из наследий Альмалика Первого, Льва Картады. Часть наследства его сына.
   Бойня продолжалась еще некоторое время, после  того  как  пятый  удар
колоколов снова позвал верующих на молитву. К этому  времени  количество
птиц над рекой и рвом подсказало жителям, что происходит нечто  из  ряда
вон выходящее. Несколько любопытных детей вышли  за  городские  стены  и
прошли немного на север, чтобы посмотреть, что привлекло такое множество
птиц. Они принесли известие в город. В воде плавают обезглавленные тела.
Вскоре после этого в домах и на улицах Фезаны зазвучали вопли.
   Такие отвлекающие звуки не проникали, конечно, за стены замка, а птиц
не было видно из красивой, украшенной арками трапезной. После  того  как
последний гость ушел из нее  по  тоннелю,  Аммар  ибн  Хайран,  человек,
который убил последнего халифа  Аль-Рассана,  в  одиночестве  прошел  по
коридору и вышел во двор. Солнце  к  этому  моменту  уже  находилось  на
западе, и свет, к которому он  шел  по  длинному,  прохладному,  темному
коридору, стал добрым, приветливым,  почти  достойным  того,  чтобы  его
воспели в стихах.

Глава 2

   После того как в самом начале похода на юг Альвару удалось  выбраться
из почти катастрофического положения, он стал  считать  это  путешествие
самым веселым временем в своей жизни.  И  неудивительно:  он  много  лет
лелеял мечты о нем, а реальность не всегда разрушает юношеские мечты. По
крайней мере, не сразу.
   Будь он по характеру  менее  рассудительным,  он  мог  бы  даже  дать
больший простор той фантазии, которая ненадолго посетила его, когда  они
свернули лагерь после утренней молитвы на пятое  утро,  к  югу  от  реки
Дюрик: ему показалось, что он уже умер и попал, по милости Джада, в  рай
для воинов, и ему позволено скакать за капитаном  Родриго  Бельмонте  по
летним равнинам и степям вечно.
   Река осталась далеко позади, так же, как стены Карказии. Они миновали
огороженные деревянным частоколом крепости  Баизу  и  Лобар,  маленькие,
едва  оперившиеся  форпосты  в  пустоте.  Отряд  теперь  ехал  по  диким
высокогорным пустошам ничейной земли, пыль вздымалась позади,  а  солнце
нещадно жгло их - пятьдесят всадников Джада, отправившихся  к  сказочным
городам ашаритов по приказу короля Вальедо.
   А юный Альвар де Пеллино был одним  из  этих  пятидесяти,  отобранный
после неполного года  службы  в  коннице  Эстерена,  чтобы  сопровождать
великого Родриго - самого Капитана - в походе  за  данью  в  Аль-Рассан.
Воистину, бывают на свете чудеса, и даруются они  без  объяснений,  если
только это не ответ бога,  скрывающегося  за  солнцем,  на  молитвы  его
матери во время ее паломничества на остров Святой Васки.
   Поскольку это было, по крайней мере, возможно, теперь каждое утро, на
рассвете, Альвар обращал свое лицо на восток и благодарил Джада от всего
сердца, и снова клялся на стали меча, врученного  ему  отцом,  оправдать
доверие бога. И Капитана, разумеется.
   В армии короля Рамиро было немало  молодых  всадников.  Наездники  со
всего Вальедо,  многие  в  роскошных  латах  и  на  великолепных  конях,
происхождение некоторых из них уходило  корнями  в  прошлое,  к  Древним
Людям, которые правили всем полуостровом и называли его Эспераньей.  Это
именно они, Древние Люди, первыми познали истины бога-солнца и построили
прямые дороги. И сейчас почти каждый из юных всадников охотно согласился
бы выдержать недельный пост, отказаться от женщин и вина, даже совершить
убийство ради возможности учиться у Капитана, находиться под пристальным
наблюдением холодных серых глаз  Родриго  Бельмонте  целых  три  недели.
Стать членом его отряда, пусть даже только в этом единственном походе.
   Видите ли, человек имеет право мечтать. Три недели могут  стать  лишь
началом, а потом  события  будут  развиваться,  мир  раскроется,  словно
очищенный и разделенный на дольки апельсин. Молодой всадник  мог  лежать
ночью на попоне и смотреть вверх на яркие  звезды,  которым  поклоняются
последователи  Ашара.  Мог  воображать,  как  прорубается  сквозь   ряды
неверных, чтобы спасти самого Капитана от опасности и  гибели,  как  его
замечает сам Родриго в разгар сражения, а потом, после победы,  он  пьет
неразбавленное  вино  рядом  с  Капитаном  и  его  уважают  и   дружески
приветствуют остальные воины отряда.
   Юноша имеет право мечтать, не так ли?
   Для Альвара проблема заключалась в том, что такие  радостные  картины
постепенно, под влиянием почти полной ночной тишины или длинных, тяжелых
дневных переездов под солнцем бога, уступали  место  ярким,  мучительным
воспоминаниям о том, что случилось в то  утро,  когда  они  выступили  в
поход из Эстерена. Особенно  воспоминаниям  о  той  минуте,  когда  юный
Альвар де Пеллино, гордость и радость своих  родителей  и  трех  сестер,
выбрал совершенно неудачное место, чтобы расстегнуть штаны и помочиться,
перед тем как отряд сядет на коней.
   Это ведь был абсолютно разумный поступок перед дорогой.
   Они собрались на рассвете в недавно пристроенном к дворцу в  Эстерене
дворе. Альвар, у которого голова кружилась от волнения и одновременно от
усилий не подавать виду, пытался казаться как можно  более  равнодушным.
Он не был по характеру застенчивым или робким  юношей,  даже  сейчас,  в
самый  момент  отъезда,  в   глубине   души   боялся,   мучимый   дурным
предчувствием, что если его кто-нибудь заметит, - например, Лайн  Нунес,
старый боевой товарищ Капитана, - то объявит присутствие  здесь  Альвара
явной ошибкой, и его оставят в городе. Разумеется, у него  не  останется
другого выхода, как только убить себя, если подобное произойдет.
   В закрытом пространстве двора собрались пятьдесят человек  со  своими
лошадьми и нагруженными вьючными мулами, поэтому не  выделяться  в  этой
сутолоке было нетрудно. Во дворе царила  прохлада;  это  могло  обмануть
чужого на полуострове человека, например,  наемника  из  Ферриереса  или
Валески. Но Альвар знал, что позднее станет очень  жарко.  Летом  всегда
жарко. Было шумно, люди  сновали  туда-сюда  с  досками,  инструментами,
катили тачки с кирпичами: король Рамиро расширял свой дворец.
   Альвар  в  двадцатый  раз  проверил  седло  и  седельные  сумки,   он
старательно избегал встречаться с кем-либо глазами. Он пытался  казаться
старше своих лет, создать впечатление,  будто  на  него  навевает  скуку
столь обычный поход, как этот. Но у него хватало ума усомниться, что  он
может кого-нибудь провести.
   Неожиданно  во  дворе  появился  граф  Гонзалес  де  Рада,  одетый  в
красно-черные одежды - даже  на  рассвете  среди  лошадей,  -  и  Альвар
почувствовал, как его лихорадочное возбуждение возросло еще  больше.  Он
никогда прежде не видел коменданта Вальедо так близко. В отряде  Родриго
внезапно  на  мгновение  воцарилась  тишина,  а   когда   суета   сборов
возобновилась, ее качество слегка изменилось. Альвар почувствовал, как в
нем  шевельнулось  неизбежное  любопытство,  и  попытался   сурово   его
подавить.
   Он видел, как переглянулись Капитан и Лайн Нунес,  заметив  появление
графа. Родриго отошел немного  в  сторону  от  остальных  и  стал  ждать
человека, который сменил его на посту министра  после  коронации  коро