ждал ее ответа. "А хорошо бы сейчас пошутить,  -
подумала Павла. - Эдак тонко, иронично..."
   Шуток не было. Все слова, что подворачивались  Павле  на  язык,  казались
тяжелыми и плоскими, как жернова. "И с чего он взял, что  я  остроумная?"  -
тоскливо подумала Павла.
   Тритан улыбнулся шире - будто предлагая не печалиться:
   - Вашему ядру, вашей изюминке трудно дать имя... Вернее, у нее  уже  есть
имя, единственно возможное - Павла Нимробец... Идите сюда.
   Павла, завороженная его неспешным рассуждением, подошла и села, куда было
указано.
   - Не хотелось бы анализировать гармонию, но такова моя специальность.  Из
всех ваших личностных черт нам особенно  интересна  одна...  Та  самая,  что
позволила вам трижды подряд спастись от неминуемой смерти.
   Павла вспомнила Рамана Ковича. Такого, каким он был в их вторую  встречу,
в театре: "Тебе везет? А? Павла?"
   - Мне везет, - сказала она шепотом.
   - Вам везет, - Тритан взял ее за руку, одним движением  поднял  рукав,  -
вам везет в тех случаях, когда дело идет о вашей жизни.
   Павла вздрогнула. Помада в  щели  тротуара...  "Это  случайно...  Сбивать
машиной?.. Так не бывает..."
   - Вас что-то беспокоит, Павла?
   - Нет, -  она  округлившимися  глазами  смотрела,  как  он  стягивает  ее
обнаженную руку резиновым жгутом. - Это... зачем?
   Тритан успокаивающе коснулся ее  обнаженного  локтя;  прикосновение  было
хорошее. Спокойное и теплое.
   - Видите ли, на первом этапе нас будет интересовать совершенно все. Химия
вашего организма, особенности ваших психических реакций, любые отклонения  в
физиологии...
   Павла сглотнула. Она боялась шприцев и врачей,  ей  никогда  в  жизни  не
брали кровь из вены, ей хотелось высвободиться и встать, но  над  всем  этим
ворохом эмоций довлело одно паническое соображение: "В  тех  случаях,  когда
дело идет о вашей жизни". Значит, и в случае с серой машиной...
   - Ну и перепуганный у вас вид, - Тритан засмеялся. - Не доверяете мне? Не
верите, что я умею делать это без боли?
   - Без боли не бывает, - сказала Павла неуверенно.
   - Спорим, - предложил Тритан серьезно.  -  На  килограмм  конфет.  Теперь
смотрите в сторону, а пальцы сжимайте и разжимайте, вот так...
   Он что-то делал с ее рукой - она ощущала страх, но не боль; она  смотрела
на  сложное  устройство  с  зеркалами  и  сенсорами  -  и  не  понимала  его
назначения. Ей было не до того.
   Кович ненормальный. Потому он трижды преследовал ее в Пещере,  потому  он
выдумал эту историю с машиной...
   Ведь выдумал же. Хотел напугать, отомстить... И добился  своего,  чего  и
говорить, добился - именно с тех пор в жизни Павлы появились и страхи эти, и
нелепости, похожие на бред наяву...
   - Все, - сказал Тритан с удовольствием. И со-гаул ей руку,  и  она  снова
ощутила его ладонь - теплую, расслабляющую, надежную. - Все, Павла.  Вы  мне
проиграли.
   - Тритан, - сказала она испуганно. - Бывает так, чтобы... ни с того ни  с
сего кого-то хотели специально... убить?
   Ей показалось, что она говорит  очень  долго.  Хотя  на  самом  деле  она
выдавала из себя две отрывистых фразы.
   Но и они произвели должное  впечатление.  Никогда  еще  Павла  не  видела
Тритана таким серьезным.
   - Где это было? Место?
   - Угол... Улицы Кленов и... кажется, улицы  Надежды...  Может  быть,  мне
померещилось. Может быть, я вам морочу голову... Я просто... Ну, мне  теперь
на улице страшно. Это  же  странно  -  чтобы  человек  на  улице...  чего-то
боялся... Тритан, вы же не думаете, что я сумасшедшая?!
   - Павла... Успокойтесь. Уж  я-то  прекрасно  знаю,  как  выглядят  и  что
говорят сумасшедшие... Скорее всего,  это  была  действительно  случайность.
Неаккуратный водитель...
   - Но Кович говорит, что  видел...  сверху,  с  балкона...  что  все  было
подстроено СПЕЦИАЛЬНО! Был сигнал и...
   Павла запнулась.
   Смуглое лицо Тритана потемнело еще больше.  И  глаза  потемнели  тоже,  и
Павла вдруг с ужасом поняла, что Тритан убежден  в  том,  что  иногда  людей
СПЕЦИАЛЬНО сбивают машинами. Так БЫВАЕТ...
   Он прочитал на ее лице страх. И снова взял ее за  руку,  профессиональным
движением провел от плеча к локтю, заставляя расслабиться:
   - Вам совершенно нечего бояться.
   - Кому это надо? - спросила  Павла  потерянно.  -  Вы  знаете,  кому  это
надо?..
   - Никому... Это случайность. И больше она не повторится.
   Глядя  ему  в  глаза,  Павла  осознала  вдруг,  что  да,   действительно,
случайность, не стоит брать в голову, больше не повторится.
   Облегченный вздох получился сам собой. Хотя особенного облегчения она так
и не испытала.
   Тритан чуть прикрыл глаза:
   - Павла... А почему Кович следил за вами? Кович - кто?
   Она сглотнула.
   "Не говори. Не стоит, Павла. Послушай... умного человека. Ну зачем мне...
зачем нам это  надо?..  Кого  это  интересует,  это  наши  личные,  интимные
дела..." ч
   - Тритан... Кович - Зависла пауза. это режиссер. Он...
   - Павла, дружище, ну вот мне совершенно все можно  сказать.  Я  с  самого
вашего прихода понял, что вы что-то в себе принесли...
   - Кович, - Павла вздохнула. - Кович...  Он  сааг.  Коротко  и  просто.  И
Тритан, кажется, не удивился; впрочем, Тритан  -  особый  случай.  Для  него
разговоры о Пещере естественны...
   Как все, о чем он считает нужным заговорить.
   - Он... ТОТ сааг - с запинкой уточнила Павла.

***

   Потоком черных упругих мышц  он  перетекал  из  коридора  в  коридор,  из
перехода в зал, из зала в новый переход; под ногами был голый сухой  камень,
подушечки его лап  ощущали  каждую  выемку,  каждую  шероховатость,  ступали
беззвучно,  совершенно  беззвучно,  и  даже  воздух  не  вздрагивал  от  его
приглушенного дыхания, а ведь одним глубоким вздохом он мог  бы  пустить  по
Пещере небольшой сквозняк - такой объемной и мощной была его грудная клетка.
   Он шел. Он тек. Его вывернутые ноздри трепетали.
   Крупицы запаха сочились сверху; одним длинным прыжком он одолел  переход,
ведущий с яруса на ярус. Здесь, сказало ему обоняние.  И  он  ощутил  первый
толчок охотничьего азарта.
   Здесь.
   Мерцали на стенах лишайники; душа его истосковалась  по  крупной  добыче.
Даже десяток  пойманных  тхолей  не  заменит  счастья  охоты  на  сарну.  На
осторожную, непростую добычу.
   Пол был по-прежнему гладок и лыс - а значит, он оставался невидимым.  Нюх
сарны слишком слаб, чтобы защитить ее,  -  а  слуху  ее  он  не  даст  пищи.
Никакой.
   Азарт поднимался в нем, заливал и захлестывал;  он  чувствовал,  как  все
быстрее и быстрее ворочается в жилах  кровь.  Здесь  сарна.  Одна.  Там,  за
веером расходящихся темных коридоров...
   Сарны сильны - но слабеют от  ужаса.  Восхитительно  слабеют.  Вплоть  до
полной покорности.
   Он уже не шел и не тек - он бежал. Несся, едва касаясь камня  подушечками
лап.  Там,  в  глубине  подушечек,  чесались  когти.  Готовые  выстрелить  и
пронизать живое мясо насквозь...
   Сделать неживым.
   Спустя несколько мгновений  он  увидел  силуэт  -  изящный,  хрупкий,  по
красоте своей схожий с известковыми узорами на стенах Пещеры. Перемигивались
на стенах камни-самоцветы, высоко под потолком  кружились  светящиеся  жуки;
воздух напоен был запахом сарны. Сладким, свежим, вызывающе теплым запахом.
   Он остановился на долю секунды - чтобы получить от этого мига  как  можно
более полное наслаждение.
   А насладившись, кинулся.
   Тело его работало безотказно. Время растянулось. Уже вися  в  прыжке,  он
видел, как сарна медленно  поворачивает  голову,  как  ее  миндалевидные,  с
поволокой глаза вдруг расширяются, теряют изящество, делаются круглыми,  как
у барбака...
   Опускаясь, он успел поймать мгновение ее страха.
   Слабости. Конца.
   Потом был вкус крови.
   Потом мир помутился. Он справлял праздник охоты,  он  был  пьян,  он  был
трезв, он был возбужден и спокоен, он был счастлив. Он был СОБОЙ...
   Самоцветы, лакированные кровью, сделались  еще  красивее.  Он  запрокинул
окровавленную морду и исторг из себя клич - и  знал,  что  от  звука  этого,
бесконечно повторяющегося в закоулках и норах, седеет сейчас  чья-то  нежная
шерсть.
   Раман сел на постели.
   Клич стоял у него в ушах; все  остальное  терялось  в  дымке.  Колотилось
сердце; он встал. Трясущимися руками нащупал в тумбочке флакончик с каплями,
прошлепал на кухню, открыл кран; вода показалась отвратительно  теплой  и  с
металлическим привкусом.
   "Что со мной?"  -  подумал  он  смятенно.  Вернулся  в  комнату.  Сел  на
разоренную кровать - это как же он метался во сне!.. Пощупал пульс, потрогал
лоб. Все нормально, все в порядке, сегодня у него будет  удачный  день,  все
получится, все увидится в солнечном свете, возможно, сегодня к  нему  придет
та самая, долгожданная МЫСЛЬ...
   Сарна.
   Он подскочил на кровати; снова взялся за  пульс.  Сарна  -  редкостная  и
славная добыча. Поймать сарну-к удаче...
   Он снова встал. Натянул спортивные штаны, сунул ноги в тапочки, уселся  у
телефона; долго вспоминал номер - пока не понял наконец, что не знает его  и
никогда не знал. Не удосужился спросить...
   Он набрал справочную;  дозвонился  с  пятого  раза,  попросил  непривычно
заискивающим, сладеньким голосом:
   - Будьте добры, телефон Павлы Нимробец... Адреса, к сожалению, не знаю.
   Телефонистка честно искала - потом печально сообщила, что найти номер  по
таким данным не  представляется  возможным.  Вероятно,  владельцем  телефона
Нимробец значится кто-то другой.
   Раман поблагодарил. Некоторое время сидел,  тупо  уставившись  в  пыльный
паркет; потом вытащил записную книжку. Вот,  режиссер  телевидения  господин
Мырель...
   - Добрый день. Господин Мырель? Раман Кович беспокоит...
   На том конце провода удивились и обрадовались. И заверили, что передача в
работе, предоставленные материалы оказались весьма удачными и  буквально  со
дня на день...
   - Простите,  ваша  ассистентка...  Павла  Нимробец.  Когда  она  принесет
кассеты обратно?
   Кажется, Павлин шеф не питал к ней особого уважения. Его  голос  сделался
осторожным: в общем-то, как только господин Кович потребует...
   - Я не требую, я просто прошу ускорить, так сказать... Могу я  поговорить
с Павлой Нимробец лично?
   Пауза.
   - Конечно, - раздумчиво сказали  на  том  конце  ^Рубки.  Павла  Нимробец
перезвонит сегодня же... Сейчас же...
   - Простите, а она уже на работе? Раман  искоса  глянул  на  часы.  Девять
утра. Трубка попросила минуточку на размышления; прислушавшись,  Раман  смог
уловить обрывки далекого разговора.  Речь  шла  о  том,  что  Нимробец,  как
всегда, опаздывает...
   - Алло, господин Кович?.. Ее  еще  нет.  Возможно,  она  с  утра  была  в
фильмотеке... Я велю ей перезвонить вам сразу же, как она появится...
   - Прошу прощения, - Раману  плевать  было,  что  именно  подумает  о  нем
господин Мырель. - Вы не могли бы сообщить мне ее домашний телефон?
   Снова  пауза.  Этот  Мырель  решил,  по-видимому,  что  непутевая   Павла
добилась-таки в жизни успеха - охмурила господина Ковича...
   - Конечно, - трубка с запинкой продиктовала телефон, видимо,  сверяясь  с
записями. - Что-нибудь еще, господин Кович?
   - Нет, благодарю вас... желаю успехов в работе и рассчитываю в  ближайшее
время...
   - Да, да, безусловно...
   - Да, спасибо...
   - Да, да...
   Раман оборвал серию вежливых "даканий", стукнув  пальцем  по  телефонному
рычагу. Тут же, переведя дыхание, набрал телефон Павлы Нимробец.
   Гудок. Раман зажмурился. Эге, сердчишко-то, и капли не помогают... Сейчас
трубку возьмет ее зареванная мать... или с кем она там живет.  "Сон  ее  был
глубок..." Его передернуло. Он вспомнил вкус крови - Павлиной крови...
   Павлиной?! Он что, все-таки ВЕРИТ?! Недосуг было разбирать, есть ли у нее
проплешина на груди... Или заросла. Шерсть у сарны отрастает быстро...
   Гудок, еще гудок -  шестой,  седьмой...  Раман  открыл  глаза.  Ему  было
стыдно. Он стыдился своего страха. Гудок...
   Никого нет дома. Все. Он положил трубку. Прошелся по комнате; как был,  в
одних штанах, вышел на балкон.  Прохладное  майское  утро  влажным  ветерком
лизнуло его плечи, тронуло голый живот - он поежился; внизу, на  перекрестке
улицы Кленов и улицы Надежды, разворачивалась утренняя жизнь.  Люди  шли  по
своим делам, и этот обычный, деловитый ритм  чуть  отрезвил  горячую  голову
режиссера Ковича.
   Происходящее с ним странно. Происходящее с ним ненормально:  мало  ли  на
свете сарн... Еще неделю назад, пережив в Пещере  подобное  приключение,  он
вскочил бы с кровати, как счастливый мальчик, и бурной энергии  его  хватило
бы как минимум на месяц...
   Одинокий желтый одуванчик в цветочном ящике качнул  желтой  головой.  Под
балконом прокатила вдоль улицы Кленов неприметная светлая машина с  эмблемой
Рабочей главы на крыше и на дверях...
   Грянул телефон.
   То есть он тихонечко зазвонил - но Раману показалось, что  от  звука  его
сейчас посыплется с потолка штукатурка. Он вскочил в комнату, едва не разбив
балконную дверь, сорвал трубку:
   - Алло!! Испуганное молчание.
   - Алло, я слушаю!..
   - Это... господин Кович? Это я, Павла Нимробец...  Раман  сел.  Прямо  на
пол; уши его покрылись краской: не то от радости, не то от стыда.
   - Привет, Павла.
   - Вы просили, чтобы я позвонила? "Интересно, что ей наговорил этот  самый
Мырель... И как он при этом на нее смотрел".
   - Да, Павла... Как вообще-то дела?
   Смущенное молчание.
   "Павла, я очень рад вас слыщать".  -  "Извините,  господин  Кович,  но  я
молодая симпатичная девушка, а вы старый противный козел... Уместны ли  ваши
ухаживания?.."
   Он улыбнулся своим мыслям.
   - Павла, принесите мне кассеты. Обратно.
   - Сегодня?..
   - Можно завтра... Но принесите, ладно? Пауза.
   - Хорошо... Принесу... А больше ничего не случилось?
   - Ничего. Пока, Павла, - он повесил трубку и целую минуту сидел на  полу,
раздумывал, насвистывая под нос неопределенно-бравурную песенку.
   Все утро Павла провела перед экраном - Раздолбеж решил,  что  передача  о
Ковиче продвигается недопустимо медленно. Павла сидела и хронометрировала, и
переносила на листок бумаги все перипетии "Железных белок" - по реплике,  по
мизансцене; поначалу было интересно, даже здорово, но  после  четырех  часов
кропотливой  работы  у  нее  воспалились  глаза,  а  голова  гудела,   будто
праздничный колокол. Она уже ненавидела этих "Белок..." всеми силами души  -
или, как говаривала Стефана, "до самой глубины своих фибр"...
   Ей почему-то было ясно, что странный звонок Ковича не имел ничего  общего
с заявкой на ухаживание. Пусть себе Раздолбеж корчит  какие  угодно  рожи  -
Павла знала,  что  ее  дамские  прелести  не  заботят  Ковича  ни  капельки.
Следовательно...
   Она спустилась в стекляшку. Взяла пару сосисок в красной  лужице  томата,
уселась за отдельный столик и устало опустила плечи.
   Она сказала Тритану  о  встрече  со  СВОИМ  саагом.  Тритан...  он  умеет
скрывать  свои  чувства.  Она   не   знает,   что   подумал   об   этом   ее
приятель-экспериментатор, - но вот Кович звонит ей, настойчиво, без причины,
требует свои кассеты... Требует встречи. Зачем?
   Задумчиво поедая сосиски, Павла решила,  что  не  пойдет  к  Ковичу.  Что
расскажет обо всем Тритану. Да чего там, она в своем праве - может быть,  ей
неприятно еще раз встречаться с хищником... который чуть ее не сожрал.
   Ободрившись от этой мысли, она прекрасно провела  остаток  дня:  хохотала
над сценариями детского сериала, просматривала  с  Лорой  готовые  анонсы  и
только время от времени крутила  на  экране  "Белок...",  от  нечего  делать
выискивала ляпсусы и нестыковки, но, к досаде  своей,  не  нашла  ни  одной.
"Белки..." были совершенны  -  как  ледяной  дворец,  подсвеченный  цветными
прожекторами. Павла вздыхала.
   Уже вечером обнаружилось вдруг,  что  в  редакторском  отделе  намечается
чей-то  день  рождения;  именинник  разгружал  сумку,   полную   бутылок   и
бутербродов, а так как был он по натуре покладист  и  щедр,  то  приглашения
получили все, оказавшиеся на тот момент в  округе,  и  Павла  в  том  числе.
Повода для отказа не было; сгустилась ночь, когда  веселая  от  шампанского,
чуть пьяная Павла вышла из автобуса и направилась через собственный дворик -
к подъезду.
   Светились окна - немногие, потому что час стоял поздний, а день предстоял
рабочий; почему-то не горели фонари. Павла шла под темными  деревьями,  ноги
сами несли ее по сто тысяч раз пройденному  пути,  и  если  бы  на  асфальте
оставались тропинки, - Павла давно протоптала бы  поперек  двора  борозду  с
полметра глубиной. В темных кронах пробовал силы соловей;
   Павла любила ночной город. Павла любила тишину и одиночество,  незнакомые
закоулки и собственный двор, преображенный ночью; впрочем, какая девушка  не
любит романтичных ночных прогулок.
   Павла шла, вдыхала запах ночных цветов и совершенно ни о чем  не  думала.
Завтра будет завтра...
   "Щелк!" - сказал невидимый переключатель у нее в голове.
   Она остановилась, не понимая, какая  неприятная  мысль  посмела  нарушить
гармонию  чудного  вечера.  Кович?  "Железные  белки"?  Раздолбеж?  Стоп,  а
позвонила ли она Стефане?!  Вдруг,  заболтавшись,  она  забыла  предупредить
сестру и теперь ее ожидает ужасная сцена...
   Павла поежилась - и тут же с  облегчением  вспомнила,  что  позвонить  не
забыла. Все честь честью - "Стефана, я задержусь...".
   Тогда ЧТО, спрашивается, остановило ее посреди дороги?..
   Павла пожала плечами - все равно ее никто не видел. Опустила голову...
   Прямо перед ней на темном асфальте чернел полумесяц абсолютной тьмы.  Как
подземная луна; Павла отшатнулась. Разве она пьяна?!
   Посреди дороги был приоткрыт канализационный люк. Крышка лежала  чуть  со
смещением; для того, чтобы свалиться в колодец, достаточно просто  наступить
на край. Правда, грохоту будет... И крику...
   Павла сидела на корточках, и ее бил озноб. Почти как тогда, когда Кович в
красках рассказывал ей про серую машину; да нет, хуже. Кович в конце  концов
мог
   Соврать...
   КТО открыл этот люк?.. На ее, Павлы, ночном пути?!
   "Мания преследования", -  сказал  у  нее  в  душе  некий  трезвый  голос.
Незакрепленный люк - чей-то возмутительный недосмотр, и хорошо, что обошлось
без трагедии; надо немедленно подниматься в квартиру и по телефону  вызывать
аварийку...
   Павла с трудом поднялась. По  большой  дуге  обошла  люк  -  двинулась  к
подъезду, внимательно глядя себе под ноги и всякий раз замирая,  прежде  чем
снова
   Шагнуть.
   Эпизоды сменялись неспешно, явно  подчиняясь  выверенному  ритму;  Павла,
поначалу напряженная, дала себя увлечь. Внутри объемного экрана жили  вполне
банальные картины, те самые, которые издерганный человек призывает в поисках
успокоения, чередовались и  завораживали:  вот  перекатывается  море,  огонь
обнимает дрова в камине, плывут  огни,  отражаясь  в  реке,  до  неба  стоят
травы... Несется дорога за окном машины... Небо... небо... облака...
   Туман под сводами Пещеры. Густой белый туман стекает  с  верхнего  яруса,
струится, будто водопад... Неповторимой  красоты  сталагмиты,  перемигивание
самоцветов,  фигурные   своды,   известняковые   скульптуры-Павла   сжалась,
чувствуя, как увлажняются ладони. Будто на приеме  у  зубного  врача;  туман
Пещеры перетек тем временем в пасмурное, клубящееся небо, по  плоским  лужам
на асфальте прыгал неторопливый летний дождь. Павла облизнула сухие губы.
   Дети, играющие на берегу реки... Цветы  на  клумбе,  бронзовая  фигура  в
струях воды... На низком бортике фонтана совершенно нагая парочка откровенно
занимается любовью. Подробное эротическое  кино,  постепенно  переходящее  в
порно... Павла смотрела.
   Мгновенный кадр - обезображенное тело человека на окровавленной простыне,
наверное, после аварии...  Павла  инстинктивно  закрыла  глаза  и  долго  не
открывала - а  в  наушниках  тем  временем  нарастала  задорная,  снабженная
колоколь