гается.
Следующий шаг, вот он протягивает руку к кассетам, вот оборачивается,  ловит
ее взгляд, что-то хочет сказать - но вместо этого резко сводит брови:
   - У меня что, дыра на штанах?
   Павла смотрела ему в лицо.
   Его глаза сидели так глубоко, что с трудом можно было различить их  цвет;
спустя долю секунды  она  поняла,  что  его  глаза  не  коричневые,  как  ей
казалось, а голубые.
   Почему ей мерещилось, что глаза у него карие?!
   Предчувствие, проснувшееся на лестничной площадке,  необъяснимым  образом
росло и  крепло.  С  каждой  секундой  она  испытывала  все  более  сильный,
прямо-таки физиологический страх.
   - Вот, - Кович говорил  медленно,  не  сводя  напряженных  глаз  с  резко
побледневшего лица визитерши. - Здесь первое  действие  "Голубого  Рога",  а
здесь "Железные белки" целиком... Вам что, плохо?
   - Не-е...
   Кович постоял, протягивая ей кассеты; она не трогалась с места,  и  тогда
он, нахмурившись, двинулся к ней сам.
   И снова через всю комнату.
   Павле захотелось отступить.
   Павле захотелось вжаться в стену, а лучше - кинуться наутек.
   Прочь из огромной и пыльной  квартиры,  по  лестнице  вниз,  вниз,  чтобы
гремело эхо торопливых шагов...
   ...отзвук бьющих о камень копыт.  Она  судорожно  сжала  мокрые  от  пота
ладони.  Кович  остановился,  не  доходя  трех  шагов.  Вперился  в   гостью
вопросительным взглядом; снова протянул злополучные кассеты:
   - На...
   Павла не смотрела на его руку. Ей вполне хватало лица.
   Умное,  в  общем-то,  жесткое  до  жестокости,  волевое  желтоватое  лицо
сорокалетнего человека, который выглядит на все пятьдесят...
   Но откуда этот непристойный ужас?! Еще минута - и ей  срочно  понадобятся
услуги кое-какого санитарного заведения...
   - На, Павла, возьми...
   Он двинулся вперед - она отшатнулась.
   И вдруг увидела в его глазах вместо крепнущего уже  раздражения  -  некое
необъяснимое замешательство.
   Они стояли друг против друга - бледная девушка с "дипломатом" под  мышкой
и человек в черном свитере, протягивающий ей  две  цветные  коробки;  теперь
рука заметно дрожала. Павла слышала стук крови в ушах.
   Человек в домашних тапочках ничем не напоминал могучего зверя, чья  морда
на две трети состояла из клыкастых челюстей.
   И все же теперь она точно знала, КТО стоит перед ней на  расстоянии  трех
шагов.
   Ее рука непроизвольно потянулась  к  шее.  К  тому  месту,  где  сходятся
ключицы,  где  ветер  холодит  неприкрытую  кожу.  Где  должна  сейчас  быть
проплешина.
   Кович заметил ее движение. И вдруг побледнел сам - до синевы:
   - Павла...
   Она отступила на шаг. Потом еще.
   - Павла, - в его голосе скользнула безнадежность. - Кассеты-то возьми...
   Она всхлипнула.
   Опрометью, прижимая "дипломат" к  груди,  кинулась  прочь.  Запуталась  в
огромном коридоре, опрокинула трехногий табурет,  ударилась  в  дверь  -  не
заперто; вылетела на лестничную клетку,  схватила  ртом  воздух,  с  топотом
скатилась вниз - и только тогда, в  полумраке  первого  этажа,  в  окружении
синих почтовых ящиков, заставила себя остановиться.
   Никто за ней не гнался.  Не  свистел  воздух,  разрезаемый  стремительным
телом, не ревел хищник, упускающий добычу...
   Что, уже в четвертый раз?!
   Она поставила дипломат на пол и прислонилась  лицом  к  холодному  железу
почтового ящика номер шесть.
   Она бредит. Дод Дарнец, странный журналист,  не  зря  уделил  ей  столько
внимания - ив дневном мире,  спокойном  и  светлом,  ей  мерещатся  призраки
Пещеры...
   И она вообразила себе - не хотела, но  проклятая  фантазия  вышла  из-под
контроля - она вообразила себе, как известный  и  уважаемый  режиссер  Раман
Ко-вич отбрасывает в сторону злополучные кассеты,  одним  прыжком  настигает
жертву и вонзает желтые,  наверняка  нездоровые  зубы  в  дергающееся  горло
непутевой Павлы Нимробец.
   Раман Кович не выращивал  на  балконе  цветов,  но  и  деревянные  ящики,
наполненные землей, выбрасывать не спешил. Сейчас там зеленела  трава,  цвел
одинокий шальной одуванчик и  серыми  горками  лежал  пепел,  оставшийся  от
визита курящих приятелей.
   Раман Кович вышел просто затем, чтобы хлебнуть свежего воздуха. Сейчас он
очень нуждался в кислороде; привалившись к темным  от  времени  перилам,  он
смотрел, как по рыжей  шапке  одуванчика  ползает  тощая,  какая-то  угрюмая
пчела.
   Балкон был угловой; сразу две улицы, зеленые и тихие, лежали у ног Рамана
Ковича. Великолепный, престижный квартал, улица Кленов и улица Надежды;
   Раман в который раз перевел  дыхание  и  тяжело  опустился  на  низенькую
дервянную скамейку.
   Изогнутые прутья балкона заключали сидящего человека  в  подобие  клетки;
под крышей дома  напротив  дрались  за  жилплощадь  ласточки.  Раман  сцепил
пальцы.
   Событие, случившееся с ним три минуты назад, было совершенно  невозможным
и потому особенно пугающим. Он УВИДЕЛ.
   Неважно, как выглядела девушка... как ее звали? Павла... Неважно,  потому
что девушка Павла была одета, как сотни  других  девушек,  какие-то  джинсы,
что-то короткое обтягивающее, или наоборот, свободное, балахонистое,  или  и
то  и  другое  сразу...  Раман  давно  не  обращал  внимания  на  таких  вот
обыкновенных, друг на друга похожих девушек. Незапоминающееся  лицо...  зато
он прекрасно помнил, как выглядела сарна с  проплешиной  на  груди.  Ох,  он
запомнил эту сарну, он думал о ней днем, он  надеялся  встретить  ее  ночью,
тонкие танцующие ножки, звонкие копытца, уши-локаторы, живот с подпалинами и
отчаянные глаза цвета крепкого чая...
   Раман содрогнулся, прижался лбом к железным прутьям. Какая  разница,  как
выглядела девушка Павла... если из ее глаз взглянули  на  него  затравленные
глаза его потерянной добычи?!
   Некий внутренний  сторож  поспешил  сообщить  ему,  что  он  упирается  в
непристойное.  Мгновение  -  и  он  начнет  думать  о   запретном...   Раман
усмехнулся. Он был режиссер, и потому его фантазия умела просачиваться через
любые табу.
   Если бы позавчера ночью он свершил то, чего  желал  так  сильно,  девушка
Павла никогда бы не пришла к нему за кассетами.
   Если бы он дотянулся до горла, лишенного шерсти... А ведь  он  невыносимо
этого  хотел.  Стой  самой  минуты,  когда  настигнутая  у  водопоя   жертва
отказалась гибнуть. Когда он  промахнулся  -  он,  который  не  промахивался
никогда!..
   Этот ее жест. Как она потянулась рукой к проплешине -  это  было  так  же
красноречиво, если бы она просто крикнула ему  в  глаза:  "Я  сарна,  сарна,
сарна!!"
   Раман тряхнул головой. События в  Пещере  всегда  помнились  ему  смутно,
урывками - но ярость и раздражение той ночи ему никогда не забыть. Будто бы
   Он... да, это будет правильное сравнение. Как  будто  его  звала  к  себе
прекрасная обнаженная женщина, а когда он, разгоряченный, внял ее  призывам,
- соблазнительница сбежала, играя и насмехаясь...
   Нет, но до чего же ничтожной была вероятность их сегодняшней встречи!..
   Хотя...
   Тысячи людей ежедневно встречаются на работе, в транспорте,  в  театре...
Сегодня он разогнал в Пещере стаю тхолей - а завтра поздоровается за руку  с
человеком, которого чуть не...
   Вероятность встречи всегда есть.
   Нет возможности УЗНАТЬ друг друга. В Пещере нет  людей  -  есть  сарны  и
сааги, барбаки и тхоли, прочая живность, а если предположить, что  три  ночи
подряд не сааг гонялся за сарной, а Раман Кович гонялся за Павлой... или как
там ее... Да, такое вот предположение здорово  пошатнет  основы  мироздания.
Хотя, с другой стороны, Раман Кович  не  несет  никакой  ответственности  за
поведение дикого саага...
   Из  подъезда,  выходящего  на  улицу  Кленов,  выскользнула   девушка   с
"дипломатом" под мышкой. Даже  сверху,  с  балкона,  легко  заметны  были  и
растрепанные волосы, и странно сгорбленные плечи, и неуверенность,  смятение
в каждом шаге; хлопнула, закрываясь, дверь подъезда. Молодая мама, стоящая с
коляской по другую сторону перекрестка,  вздрогнула  и  обернулась;  девушка
нервно пошарила  рукой  в  кармане  курточки,  выронила  на  тротуар  темный
цилиндрик помады, посмотрела на него невидящим взглядом и,  как  потерянная,
двинулась прочь.
   Раман Кович прервал свои размышления, чтобы подняться и перегнуться через
перила.
   Нет, он не собирался сводить счеты с жизнью. Он просто хотел внимательнее
посмотреть на Павлу Нимробец.
   Разминувшись с приземистой старушкой, - та удивленно оглянулась ей вслед,
- растрепанная девушка рысцой двинулась через улицу Кленов; Раман видел, как
молодая мама поспешно подняла складной капюшон коляски - так, будто  начался
внезапный дождь.
   Неприметная серая машина, стоявшая за  углом,  на  улице  Надежды,  вдруг
резко  рванула  вперед-спортивные   модели   способны   развивать   скорость
мгновенно, как гепарды.
   Неизвестно почему, но Раман Кович мертвой хваткой вцепился в перила.
   Машина выпрыгнула из-за угла в тот момент, когда Павла Нимробец была  уже
на полпути к противоположному тротуару;  Раман  Кович.  умеющий  чувствовать
траектории движущихся предметов, явственно увидел  точку,  в  которой  серая
машина и Павла должны обязательно встретиться.  И  даже  открыл  рот,  чтобы
крикнуть - крик, вероятно, прозвучит спустя секунду после столкновения...
   Именно в этот момент непутевая ассистентка  Нимробец  чертыхнулась  и  со
звоном ударила себя по лбу. Развернулась и бегом кинулась обратно, туда, где
одиноко лежал у подъезда темный тюбик недорогой помады.
   Серая машина пронеслась мимо.
   Раману показалось, что стиснутые  ладони  его  одеревенели,  уподобившись
перилам балкона. Серой машины  след  простыл;  Павла  внимательно  осмотрела
каменное крыльцо, нашла тюбик, вытерла его о курточку и так вот, с помадой в
руке, зашагала прочь.
   Раман поспешил к выходу. Бегом пересек квартиру, выскочил на  лестницу  и
спустился вниз, чуть не теряя по дороге домашние тапочки.
   Павла Нимробец брела вдоль по  улице  Кленов.  Брела,  ничего  вокруг  не
замечая, а Раман Кович стоял у своего подъезда и смотрел ей вслед.
   Сегодня вечером были его любимые "Железные белки".
   Он пришел в театр за два часа до начала  спектакля;  он  пребывал  в  том
самом тяжелом состоянии духа, когда всюду - а в особенности за спиной -  ему
мерещились косые взгляды. Он вошел в театр - и театр как будто бы обомлел.
   Улыбка вахтера показалась ему натянутой и чрезмерно льстивой; он  погасил
ее какой-то мелкой придиркой. Завпост шарахнулся с его пути -  тогда  он  не
поленился пройти на  сцену  и  собственноручно  проверить  декорацию.  Нашел
изъян, излил раздражение, чуть успокоился; прошел к себе в кабинет, заперся,
раскрыл окно, уселся на широкий подоконник.
   Весенняя улица роилась, галдела и цокала каблуками.  На  клумбе  напротив
огнем горели тюльпаны; день готовился стать вечером, весна готовилась  стать
летом. На скамейке у служебного входа жизнерадостно курили рабочие сцены,  а
уборщица меланхолично бродила вокруг стеклянных дверей, подхватывая  веником
разнообразный весенний хлам;  потом  к  рабочим  присоединилась  молоденькая
девочка-билетерша, мечтающая стать актрисой, и веселье на скамейке  достигло
своего апогея.
   Раман ощутил сильнейшее желание спуститься. Разогнать парней  по  рабочим
местам, а девчонке сообщить, что актрисой она не станет.  Никогда;  что  она
бездарна, что ей надо думать совсем  о  другой  специальности,  поступать  в
техникум или институт...
   Он превозмог себя. Тремя широкими кругами прошелся по кабинету, уселся за
стол, пододвинул к себе чистый лист бумаги.
   Пункт первый. Никогда не следует проводить параллели между миром людей  и
миром Пещеры. Задирая сарну, он всего лишь убивает более  слабого  зверя.  В
согласии с собственным инстинктом  хищника  и  в  соответствии  с  ее  ролью
жертвы...
   Он нарисовал на чистом листе жирную единицу и обвел ее кружком.
   Неестественность. Вот что пугает. То, что случилось  с  ним,  извращение.
Одна ненормальность за другой - сперва  троекратный  промах...  Смог  бы  он
опознать жертву, если бы не упустил ее трижды?  Нет.  Могла  бы  она  узнать
его?.. Определенно не могла бы. По совершенно объективным причинам.
   Он пририсовал к нарисованной единице руки и ноги.
   И  ниже  нарисовал  почему-то  детскую  коляску.  И  еще   одну,   другой
модификации. И еще.
   Это здесь, в театре, он может позволить  себе  ненормальность.  Искусству
интересны извраты... Сааги должны быть НОРМАЛЬНЫМИ. Как нормальны все звери.
Прочие просто не доживают до зрелости...
   Он вздрогнул. Когда-то в юности он видел в Пещере егеря  только  раз,  но
запомнил на всю жизнь. Человекоподобная фигура с железным хлыстом в руках  -
что может быть страшнее с точки зрения зверя?..
   Быть ненормальным режиссером-почетно. Но быть ненормальным саагом...
   Раман поежился.
   Еще  полгода   назад   он   дал   согласие   поучаствовать   в   закрытой
социологической программе. Пообещал сообщать о каждом случае так называемого
"везения" жертвы - и посмеялся про себя, уверенный, что сама встреча  с  ним
исключает  какое-либо  "везение".  И  вот...  позавчера  утром  позвонил  по
условленному телефону и, морщась, изложил суть дела.
   Что заставило его снять трубку? Интерес к практической социологии?
   Нет. Страх  перед  ненормальностью.  Желание  внушить  самому  себе,  что
произошедшее - закономерно.
   Вежливый  голос  в   трубке   чуть   утратил   самообладание,   удивленно
переспрашивая: трижды?!
   Раман умел улавливать мельчайшие подтексты - и  потому,  положив  трубку,
впал в жестокую депрессию. И не успокоился, пока на  утренней  репетиции  не
довел до истерики самолюбивую актрисулю, вчерашнюю студентку, талантливую  в
общем-то девчонку...
   И, успокоившись, решил, что досадный период его жизни - позади.
   И крупно ошибся. Потому что их встреча с Павлой  -  преступление.  Против
законов природы. И ему страстно хочется вернуть сегодняшнее утро -  избежать
столкновения любой ценой.
   Интересно, девчонка проболтается?
   Интересно, а у психиатрической  службы  есть  каналы,  по  которым  можно
отслеживать такие вот... встречи?
   Интересно...
   Он спохватился и посмотрел на часы; до спектакля оставалось сорок минут.

***

   Он спустился к служебному входу в тот самый момент,  когда  Клора  Кобец,
молодая героиня сегодняшних "Белок...", закончила милый разговор с  вахтером
и провела через вертушку  долговязого,  сияющего  от  радости  парня.  Раман
остановился, оперся о дверной косяк и с удовольствием подождал,  пока  Клора
его заметит.
   Она заметила.  Улыбка  улетучилась  с  ее  лица,  смылась,  будто  плохая
косметика. Парень еще сиял - он еще не знал Рамана Ковича. Ничего, узнает.
   Выждав паузу, Раман обернулся к вахтеру:
   - Господин Охрик?..
   Вахтер забормотал оправдания; Раман не стал его слушать;
   - Я настоятельно просил бы вас помнить, что пребывание любой  посторонней
особы в служебной части театра чревато для вас взысканием по  службе.  Лично
для вас... Повторять я не  стану,  господин  Охрик.  Вас,  молодой  человек,
попрошу покинуть помещение.
   Парень глядел на него во все глаза. Он,  вероятно,  думал,  что  в  храме
искусства живут добрые и покладистые боги.
   - Господин Кович, -  дрожащим  голосом  вмешалась  девушка.  -  Я  хотела
заказать билет, входной... Но администрация отказала, я подумала,  что  если
он тихонько постоит на ярусе...
   - Выйдите, молодой человек, - сказал Раман холодно.  Юноша  покраснел  до
корней волос - и слепо двинулся назад, к вертушке; девушка шагнула за ним  -
Раман заступил ей дорогу:
   - У вас впереди сложнейший спектакль, Клора. Вы явились на полчаса позже,
чем предписано. Вы занимаетесь... короче, вам плевать на театр,  плевать  на
зрителя, плевать на меня и уж тем более начхать на искусство...  Я  огорчен.
Все, что я думаю по этому поводу, я скажу потом - а сейчас немедленно  идите
готовиться... и постарайтесь сосредоточиться. Вперед.
   Он проводил ее взглядом - еле сдерживая злые слезы, она тащилась вверх по
лестнице, и рядом волочился по ступенькам сдернутый с шеи цветастый шарф.
   Перед "Голубым Рогом" он ничего  не  сказал  бы  ей.  Там  совсем  другая
работа... А вот  перед  "Белками..."  ее  надо  вздрючить.  Надо  хорошенько
завести - иначе она не потянет ритма...
   Его настроение чуть улучшилось; он поднялся в кабинет, выпил чашку  кофе,
потом прикинул расписание репетиций на будущую неделю, потом позвонил бывшей
жене и достаточно мило  поболтал  с  сыном.  Связался  с  администраторской,
убедился,  что  "Железные  белки"   распроданы   на   два   месяца   вперед,
удовлетворенно кивнул и отправился в зал.
   Публика,  сплошь  приличная  и  респектабельная,  густо  заполнила  собой
партер, и  нгпреклонная  старушка  с  программками  гнала  на  верхний  ярус
"заблудившуюся" парочку студентов с входными  билетами.  Раман  прошелся  по
фойе  -  за  стеклянными  дверями  спрашивал  "лишнего  билетика"  изгнанный
долговязый юноша и на лице его было отчаяьяе.
   "Белки..." пошли хорошо.
   Раман сидел в директорской ложе - справа от сцены; Клора  Кобец  работала
пристойно, на нерве, но без нажима. Привычно фиксируя  мелкие  неточности  и
"блохи", Раман, сам того не замечая, щелкал пальцами,  помогая  поддерживать
ритм. Метроном, метровом, метроном...
   Потом он на  некоторое  время  увлекся,  любуясь  своим  детищем  точным,
граненым, как алмаз, прозрачным и жестким спектаклем; потом из третьего ряда
выбрались две фигуры и, крадучись, поспешили к выходу, и у дверей их нагнали
еще две; Раман поморщился - да,  "Железные  белки"  требуют  подготовленного
зрителя. Хорошо бы не бегать по залу, мешая  соседям,  хорошо  бы  дождаться
антракта и спокойно уйти...
   Он снова попытался сосредоточиться - но с этого момента мысли  его  пошли
вразнос, будто буйные пьяницы. Неисповедимые  кривые  дорожки  вели  их  все
дальше и дальше от  разворачивающегося  на  сцене  действа;  Раман  думал  о
женщине с коляской.
   Когда  родился  сын...  Они  с  тещей  купили  клеенчатую,   простенькую,
сине-лиловую  коляску.  Отцам  приличествует  испытывать  гордость,  впервые
выходя на прогулку с родимым свертком на четырех колесах,  но  Раман  помнил
только усталость и страх. Он решительно не  знал,  что  делать,  если  малыш
закричит.
   И он кричал. Ох,  как  он  однажды  кричал!  Раман  шел  домой  по  сотне
незнакомых улиц, не шел - бежал, толкая коляску, будто возок с мороженым,  и
встречные женщины смотрели на него, как на палача...
   Коляска. Коляска...
   На сцене застыла четко выверенная мизансцена;
   Раман всегда злился, когда героиня не попадала в нужную точку, но сегодня
Клора Кобец замерла именно там и тогда, где и  когда  это  было  предписано,
Раман самодовольно улыбнулся, нагоняй  не  прошел  даром,  гонять  их  надо,
гонять...
   Коляска.
   Молодая мама на  той  стороне  перекрестка,  резко  поднимающая  складной
капюшон коляски. Серая машина, срывающаяся с места...
   Мизансцена.
   Три объекта, три точки - девушка Павла, ступающая с тротуара на мостовую,
молодая мама... Машина. Водитель не видит за углом  Павлу  -  но  женщину  с
коляской он видит отлично,  а  зритель,  наблюдающий  с  балкона,  случайный
зритель Раман видит всех троих...
   Он потерял интерес к спектаклю. Великолепный механизм,  сконструированный
им до мельчайшей  детали,  до  секунды,  до  нюанса  -  машина  его  лучшего
спектакля катилась и катилась сама по себе,  и  он  уже  знал,  что  завтра,
против обыкновения, не станет делать актерам замечаний...
   Ну какого  пса,  как  это  вообще  может  быть  -  специально  направлять
автомобиль на человека? Да еще на девчонку? Непостижимо...
   Скверные фантазии.
   На  будущей  неделе,  никуда  не  денешься,  придется  решать  вопрос   с
увольнениями. Труппа перегружена, как минимум пятерых - за борт, а  крику-то
будет, крику...
   Возможно, Павлу Нимробец попросту с к