ин
мускул, - две главы вокруг объекта топтаться не будут. Или Познающая, или мы
упускаем свой шанс.
   Сделалось тихо. Человек с эмблемой  Рабочей  главы  наконец-то  уселся  в
кресло и облегченно откинулся на  спинку  -  как  будто  дальнейшее  его  не
касалось.
   -  Тодин,  -  медленно,  будто  раздумывая,   спросил   бородач,   -   вы
действительно можете... получить ТОТ результат?
   - Почти наверняка, - пробормотал зеленоглазый, глядя на светящийся экран.
   - Вы понимаете, что это значит?
   - Понимаю лучше вас!  -  глубокий  голос  смуглого  прозвучал  неожиданно
резко. - Прекрасно понимаю, что... но если мы спрячем голову в песок,  -  мы
проиграем почти наверняка! Метод Доброго Доктора всплывет рано или поздно, а
так мы могли бы... грубо говоря, найти противоядие. Исследовать  механизм...
Донор появляется раз в сто лет! ТАКОЙ донор! Такая возможность, а вы...
   - Какой темперамент, - женщина криво усмехнулась. - Понимаю, почему  ваши
пациенты без ума от вас, Тодин... А пациентки в особенности.
   - Вы мне льстите, - отозвался смуглый, мгновенно  успокаиваясь.  -  Но  в
качестве довода это ваше замечание... уязвимо.
   - Мы не сможем обеспечить  герметичность  информации,  -  женщина  плотно
сжала  губы,  сразу  же  потеряв  сходство  с  домохозяйкой.  -   Охраняющая
категорически против.
   - Это ее естественное состояние, - устало пробормотал зеленоглазый.
   - Не надо, Тодин, - раздраженно уронил бородач. - Все  нервничают...  Ваш
проект действительно может быть связан с разрушением личности донора?
   Зеленоглазый молчал.
   Собравшиеся за круглым столом ждали его ответа - но он молчал, и отблески
красок с экрана делали его молчание живописным, почти карнавальным.
   Человек с лицом, как  эмблема,  складывал  белый  лист  бумаги.  Пополам,
вчетверо, в восемь раз, в шестнадцать...
   Женщина со внешностью домохозяйки барабанила ногтями по своей пилочке. На
щеках ее горели красные пятна.
   Бледный молодой человек за плечом зеленоглазого нервно сопел.
   Двое угрюмых мужчин, сидевшие справа и слева  от  женщины,  мрачнели  все
больше и больше.
   По периметру большой круглой комнаты шла, опустив хвост, небольшая  серая
кошка.
   Еле слышно урчал кондиционер.
   - Начинайте, Тодин, - - медленно сказал бородач.  -  Начинайте,  но...  в
случае применения калечащих методов  вам  понадобятся  специальные  санкции.
Обращайтесь в координатуру.
   Женщина вскинула голову - бородач остановил  ее  движением  руки.  Сказал
сухо, ни к кому в отдельности не обращаясь:
   - Полномочия по факту антивиктимного поведения передается Познающей главе
и  господину  Тритану  То  дину  лично.  Познающая  глава  должна   особенно
заботиться о сохранности информации и  по  возможности  щадить  человеческие
права субъекта... Все, господа. До  появления  дополнительных  обстоятельств
вопрос полностью решен.
   Человек с зелеными глазами откинулся на спинку кресла.
   Если он и был доволен - внешне это не проявилось никак.

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Раздолбеж пробежался глазами по вороху ксерокопий, долго изучал  ядовитую
заметку в "Милых сплетнях", наконец, хмыкнув, поднял глаза на Павлу:
   - Мало.
   - Сколько было, - Павла прекрасно знала,  что  этим  "мало"  отзыв  о  ее
работе не ограничится.
   - Долго раскачиваешься, Нимробец. Мелко копаешь... Кассеты от Ковича  уже
должны лежать вот здесь! - и Раздолбеж пальцем указал место  для  кассет  на
своем захламленном столе.
   Павла вздохнула:
   - Он хочет лично с режиссером...
   - Да чихать мне, что он хочет! Это твоя работа, ясно? Не в стекляшке кофе
пить  целыми  днями  и  не  с  операторами  любезничать,  а   открыть   рот,
договориться с Ковичем и принести мне кассеты!..
   Павла вспыхнула. Упрек был редкостно несправедлив.
   Сегодня утром она выпила-таки в стекляшке две  чашечки  кофе,  но  только
потому, что у нее слипались глаза! Только потому, что она  до  утра  боялась
лечь в постель и заснула на рассвете, в кресле,  за  расшифровкой  какого-то
дурацкого интервью! И проспала - о счастье, глубоко и без сновидений - всего
два часа чистого времени!  Ничего  этого  Раздолбеж  и  знать  не  знает,  а
совершенно напрасно  болтает  про  кофе  и  про  операторов,  потому  что  в
стекляшке Павла встретила Саву с четырнадцатого канала, а Сава  ее  даже  НЕ
УЗНАЛ!..
   Наверное, изменившееся выражение ее лица подсказало  Раздолбежу,  что  на
этот раз он не прав. Во всяком случае, прочие обидные  слова,  заготовленные
им для нерадивой Нимробец, так и остались  невысказанными.  Некоторое  время
Раздолбеж сопел,  скептически  глядя  в  окно,  будто  сверяя  увиденное  со
вчерашним прогнозом погоды; потом сказал тоном ниже:
   - Полчаса назад я  звонил  Ковичу,  и  он  согласился  предоставить  свои
кассеты. Отправляйся, и прямо сейчас; адрес возьмешь у Лоры.  Я  буду  очень
благодарен, если ты ничего не напутаешь и не потеряешь. Иди.
   Павла посопела, глядя Раздолбежу  в  насмешливые  глаза;  потом  опустила
взгляд и уныло кивнула.
   В лифте ее настиг внезапный голод; может  быть,  потому,  что  скоростная
кабина, несущаяся вниз почти в  свободном  падении,  всегда  как-то  странно
действовала на ее желудок. Впрочем, Павла сегодня  не  завтракала,  а  время
было как раз обедать, а на первом этаже широким  кругом  размещался  десяток
стеклянных кафе - а потому она презрела недавний упрек Раздолбежа и вошла  в
"Крыло грифона", чье  название  на  всех  этажах  давно  звучало  как  "Кило
батона".
   Спешно жуя бутерброд со свежей розовой колбасой, она то и  дело  воровато
поглядывала  по  сторонам  -  не  появится  ли   за   стеклянными   стенками
кафе-аквариума желчное лицо Раздолбежа.  За  соседними  столиками  оживленно
болтали: у кого-то  шеф  одобрил  к  выпуску  серию  передач,  кто-то  добыл
гениальный сценарий, кто-то выскочил вперед по рейтингу; потом  в  стекляшку
ворвалась целая толпа, разыскала среди обедающих бледного, смутно  знакомого
Павле паренька и обрушилась  на  него  с  поздравлениями  -  оказывается,  у
паренька вышла первая передача, и приятели стали в очередь за правом  пожать
ему руку.
   Наблюдая за чужим триумфом, Павла отхлебнула горячего чая, закашлялась  и
потому проморгала момент, когда  малознакомый  журналист  -  -  кажется,  из
отдела проблемных программ - принял решение подсесть за ее столик:
   - Не помешаю?
   Павла мотнула головой. Бутерброда оставалось  меньше  половины;  вряд  ли
малознакомый журналист успеет ей помешать. Она сейчас уйдет.
   - А я вас, кажется,  знаю...  Павла.  Вы  у  господина  Мыреля  работаете
ассистентом, правда?
   Павла удивилась. В стекляшках как-то не принято было  заводить  сердечные
знакомства - во-первых, на работе, во-вторых, на  виду...  В-третьих...  ну,
как-то не принято и все.  Во  всяком  случае,  с  Павлой  таким  образом  не
знакомились никогда.
   Она кивнула  -  одновременно  недовольно  и  растерянно.  Ее  собеседник,
наоборот, воодушевился:
   - А меня зовут Дод Дарнец, программа "Запрещенный вопрос", вы,  наверное,
видели...
   Павла видела.  У  "Запрещенников"  был  высокий  рейтинг,  хоть  передача
совершенно  не  была  рассчитана  на  широкую  публику;  там  не   было   ни
ведущего-провокатора, ни краснеющих звезд, ни радостной  толпы  рукоплещущих
зевак  -  серьезный,  несколько  мрачноватый  имидж,  напряженное  словесное
действо и действительно острые, поражающие своей смелостью темы.
   Павла не любила  "Запрещенников"  -  хоть  несколько  раз,  по  настоянию
Раздолбежа, смотрела и анализировала. И вот этого  Дарнеца,  хоть  убей,  не
помнила... Хотя это естественно, чернорабочие  журналисты  попадают  в  кадр
очень редко.
   Ее собеседник понимающе улыбнулся:
   - Думаю, что вы не любите нашу передачу, Павла.
   Она вздрогнула:
   - Почему вы так решили? Дарнец отхлебнул из своей чашечки:
   - Видите ли... слишком  острые  темы  -  все  равно  что  слишком  острые
приправы. Кто-то любит... Кому-то противно. И нельзя же всю  жизнь  питаться
одним хреном...
   Павла машинально жевала свой бутерброд.
   - И вы совершенно правы, Павла... Есть вещи, о которых вслух,  с  экрана,
не говорят. И даже мы не говорим - не нужно... Но от  нашего  молчания  эти,
как я сказал, вещи, они ведь из жизни не исчезают, нет?
   Розовая колбаса вдруг встала у Павлы поперек горла -  таким  внезапным  и
сильным было беспокойство. И от Дарнеца, конечно, ничего не укрылось;
   Он развел руками, как бы демонстрируя добрые намерения:
   - Нет, Павла, то есть да, вы правильно подумали, но  в  этом  нет  ничего
странного или страшного... Я журналист, но вторая моя работа - консультант в
центре психологической реабилитации...
   Она справилась наконец с горлом и мужественно заглотнула полупережеванный
кусок.
   - Вам дико, что я буду говорить с вами о  Пещере.  Поверьте,  дело  стоит
того, чтобы эту неловкость преодолеть...
   - Какое дело? - выдавила  Павла.  Дарнец  вздохнул.  Улыбнулся.  Соединил
кончики растопыренных пальцев:
   - С вами приключилась редкостная история. Три раза подряд...
   - Откуда вы знаете?!
   Неизвестно, как это выглядело со стороны. Павла  сделала  все  возможное,
чтобы ее лицо оставалось бесстрастным, - во многом ей помогло сознание,  что
она сидит посреди людной площади. Что все вокруг только на нее и  смотрят...
Дарнец усмехнулся:
   - Не волнуйтесь, Павла. Это закон восприятия -  в  людном  месте  на  нас
никто не обращает внимания... Ваш шеф у себя в кабинете. Не волнуйтесь так.
   - Откуда вы знаете про...
   - Случай столь вопиющий, что укрыться от нас он  просто  не  мог.  Это...
какое-то феноменальное везение. При том что ваш... сааг  приложил  все  свои
немалые силы, чтобы это везение оборвать. Он, можете поверить, сам  потрясен
не меньше вашего...
   - Верю, - процедила  Павла  сквозь  зубы.  -  Я,  знаете,  как-то  всегда
надеялась, что телефоны доверия - это именно телефоны  ДОВЕРИЯ,  если  бы  я
знала, что после одного случайного, под настроение, звонка...
   - Павла, дорогая... Ваш звонок тут совершенно ни при чем. Если  бы  центр
психологической реабилитации  не  имел  собственного  доступа  к  информации
Триглав-ца... поверьте, множеству наших соотечественников пришлось бы  очень
плохо. Знаете, за свою практику я перевидал  столько  людей,  нуждающихся  в
помощи...
   - Я не нуждаюсь в помощи, - сказала  Павла  резко.  Впрочем,  в  какой-то
момент в ее душе шевельнулся слабый и теплый червячок - а что если взять  да
и переложить свои страхи на узкие плечи Дода Дарнеца...
   - Я встречал и продолжаю встречать множество людей, нуждающихся в помощи,
- невозмутимо повторил ее собеседник. - В частности, в вашей помощи, Павла.
   Некоторое время она молчала, удивленно разглядывая  огрызок  недоеденного
бутерброда.
   - Я объясню... - ее собеседник отхлебнул из чашечки. -  Ежедневно  тысячи
людей несут в Пещеру свои комплексы и страхи - волокут этот мусор в чистый и
честный мир, где место только  честной  борьбе  и  первозданным  инстинктам.
Ежедневно сотни людей звонят по телефонам доверия, потому  что  им  кажется,
что в Пещере что-то не так, что их поведение выходит за  привычные  рамки...
Речь не идет о маньяках-садистах, которым,  к  сожалению,  почти  невозможно
помочь. Речь не идет о прирожденных жертвах, которые, увы, заканчивают  свой
путь уже в юности... Речь идет о людях, которые каждый день чувствуют то  же
самое, что чувствовали вы, набирая телефон доверия... Помните?
   Павла невольно поежилась.
   - Вот-вот... И наша с вами  цель  -  объяснить  этим  людям,  что  ничего
ужасного с ними не происходит. Что жертва,  даже  загнанная  в  угол,  имеет
шанс. на спасение... Да, я не сказал вам, что примерно восемьдесят процентов
консультируемых нами - по ориентации неагрессивны.
   Павла молчала.
   Дарнец второй раз ее ошеломил - как-то так незаметно получилось,  что  из
полосатой больничной пижамы Павла вдруг  переселилась  в  белый  крахмальный
халат. Дарнец пил свой чай и беседовал не  с  пациенткой,  а  с  коллегой  и
соратницей, чей совет для него исключительно важен.
   -  Павла...  Феномен,  который  вы  продемонстрировали,  называется  ярко
выраженным антивиктимным поведением. Наш центр  будет  благодарен,  если  вы
поможете нам в работе... Поучаствуете в некоторых исследованиях, нечто вроде
социологических опросов... Собственно, очень трудно объяснить на пальцах, но
я гарантирую вам интересную работу, общество умных, обаятельных  людей...  И
полнейшую конфиденциальность, Павла. Понимаете?
   Она все еще молчала, ей казалось, что за стеклянными стенками кафе прошли
годы и годы, что Раздолбеж постарел и вышел на пенсию,  что  кассеты  Рамана
Ковича развалились от времени, что здание телецентра  сто  раз  перестроили,
что Митика нянчит внуков - а она  все  еще  горбится  над  розовым  объедком
колбасы, и человек, сидящий с ней за одним столиком, полностью заморочил  ей
голову и размягчил мозги.
   - Можете сейчас не отвечать. Просто подумайте... Повторюсь -  я  понимаю,
насколько эта тема деликатна. Насколько вы серьезно  к  этому  относитесь...
Но, возможно, именно с вашей помощью  будет  совершено  открытие...  которое
спасет от безумия тысячи людей. Вы подумаете, Павла?..
   - Подумаю, -  сказала  она  почти  с  облегчением.  Потому  что  странный
разговор, кажется, исчерпал себя и подошел к концу.
   В гулком подъезде с высокими  потолками  пахло  влажной  пылью;  у  лифта
стояла огромная, на голову выше Павлы, девица в  экстравагантном  макияже  -
ей, по-видимому, никто  никогда  не  говорил,  что  темно-коричневых  губ  у
здоровых людей не бывает. Девица смерила Павлу холодным равнодушным взглядом
- так, будто перед  ней  внезапно  возник  в  воздухе  некий  неодушевленный
предмет; Павла, которая боялась стерв и стыдилась этого своего страха, гордо
прошествовала мимо - к лестнице.
   Кович жил  на  четвертом  этаже.  Ступенек,  ведущих  к  нему,  оказалось
неожиданно много, но Павла не  сетовала  -  пусть  дорога  будет  подлиннее.
Предстоящая встреча ее вовсе не  радовала;  некоторое  время  ^  постояв  на
просторной площадке  и  проводив  глазами  лифт,  уносящий  ввысь  девицу  с
коричневыми губами, Павла встала наконец перед дерматиновой дверью, которая,
между прочим, снабжена была замком.
   Павла не любила людей, запирающих двери своего  дома.  Правда,  среди  ее
близких знакомых таких типов не было совсем.
   Подивившись  режиссерским  причудам,  Павла  нажала  на  железную  кнопку
звонка; ей не открывали долго, так долго, что  она  обеспокоенно  полезла  в
портфель, чтобы сверить адрес. Она стояла, как цапля, на одной ноге, положив
"дипломат" на колено и роясь в его недрах, - когда обитая  дерматином  дверь
распахнулась,  и  мгновенно  возникший  сквозняк  подхватил  ценные  Павлины
листочки и в живописном беспорядке раскидал их по лестнице.
   Павла подняла растерянный взгляд.
   Человек, стоящий в дверном проеме, был ей  многократно  знаком  по  фото,
премьерам и презентациям; черный облегающий свитер под  горло  и  черные  же
спортивные брюки делали его похожим на пожилого мима. Павла успела подумать,
что сорокалетний Кович выглядит много старше своих лет и что черный Цвет ему
не к лицу.
   - Добрый  день...  Я  Павла  Нимробец,  студия  художественных  программ,
четвертый канал, от господина Мыреля, режиссера, он догова...
   - Понятно, - с отвращением сказал стоящий в дверях человек.
   - Извините, я сейчас...
   Пристроив "дипломат" на  коврике  перед  дверью,  Павла  принялась  споро
собирать свой разлетевшийся скарб;  Кович  стоял  неподвижно.  Павла  искоса
поглядывала на ворсистые комнатные тапки, стражами застывшие на пороге.
   И в момент, когда последний клочок бумаги был уже у нее в руках, - именно
в этот момент ее впервые ткнуло необъяснимое, неприятное предчувствие.
   Черный ворс.
   Противно.
   Зажав "дипломат" под мышкой, она выпрямилась;
   Кович смотрел прямо на нее, и некрасивое лицо его, казалось, мрачнело  на
глазах.
   "Учись, милая, разговаривать с людьми, - так говаривал умный Раздолбеж. -
Похвали его последнюю премьеру... Найди хорошие слова..."
   - Вы знаете, сказала  она  извиняющимся  тоном,  -  мы  ведь...  ну,  эта
передача...  Ваше  творчество  надо...  ну,  я  совершенно  была   потрясена
"Девочкой и воронами", это был невообразимый, гениальный спектакль...
   Она  чуть  запнулась  на  слове  "гениальный".  Как  бы  не  перебрать  в
славословиях; любого нормального человека подобное определение  смутило  бы.
Любого, но не Ковича  -  он-то  просто  по  долгу  службы  должен  верить  в
собственную гениальность...
   - Мне только кассеты, - Павла виновато улыбнулась. - Мне здесь обождать?
   Если он и собирался держать ее на пороге, - то теперь передумал. Растаял,
что ли, от ее неуклюжих похвал?.. Как бы то  ни  было,  но  холодный  взгляд
Ковича делался все более внимательным; наконец он пожал плечами и отступил в
глубь прихожей:
   - Входите...
   Она вошла.
   Прихожая оказалась необычайно большой и феноменально захламленной; стены,
увешанные вперемешку плакатами, афишами и календарями  двухлетней  давности,
высокий потолок, оклеенный пожелтевшими  обоями,  и  пыльная  обувь,  толпой
стоящая вокруг полочки-подставки. Павла с удивлением  увидела  здесь  зимние
меховые сапоги, кеды, кроссовки, босоножки  и  разноцветные  башмаки  -  все
мужские и  все  одного  размера.  Все,  чем  пользовался  хозяин  в  течение
года-двух.
   Нерешительно потоптавшись, Павла сделала движение,  обозначающее  желание
разуться; Кович поморщился, и это означало, что снимать туфли не следует.
   - Вы... как вас, кстати, зовут?
   - Павла.
   - Так вот, Павла, ты кроме "Девочки..." ничего, выходит, не видела?
   - Видела, - поспешно пробормотала Павла,  пробираясь  вслед  за  хозяином
среди полок и стеллажей, среди живописного хлама - в  гостиную,  огромную  и
неожиданно пустую.
   Из высоких окон падали столбы света; на скрипучем паркете лежала пыль,  и
на журнальном столе, и на телевизоре в  углу,  и  даже  на  кожаном  диване,
кажется, слоями лежала старая, как этот дом,  нетронутая  пелена  пыли.  Под
стеной стопками громоздились книги, а на фоне дорогого, но тоже  запыленного
ковра висели рядом деревянная маска некоего  скалозубого  демона  и  портрет
самого  Ковича,  написанный  маслом  и,  как  показалось   Павле,   довольно
бездарный.
   - И что же ты видела? - небрежно поинтересовался Кович.
   - Все... Все спектакли. Но, вы понимаете, "Девочка и  вороны",  это  было
совершенно потрясающе, это был лучший ваш...
   Павла осеклась.
   Ничего себе похвала. Так бы прямо и сказала: "Вы поставили в  жизни  один
спектакль, все прочее - чушь и пена..."
   И, желая исправить ужасный промах, она пробор - - мотала, глядя в широкую
трещину на паркете:
   - Я сочинение в школе... про "Девочку...". Я написала, что это о человеке
и его страхах... Но мне тройку, потому что на самом деле это о поиске  места
в жизни... А чего его искать-то, оно у каждого и так есть... Я хотела...
   Кович хмыкнул. Смерил Павлу взглядом -  по  коже  ее  пробежали  мурашки,
причем не горячие, как от обычного смущения, а ледяные, будто  от  смертного
ужаса. Павла поежилась - ей во второй раз стало неприятно.
   Кович вздохнул, поморщился, насмешливо покривил губы:
   - Ладно... Из кассет могу дать только две. И то хотел бы как можно скорее
получить их назад.
   Павла знала, что следует благодарно кивнуть и  принести  заверения  -  но
вместо этого стояла посреди комнаты, неподвижно и молча, как обмороженная.
   Кович тем временем шел к журнальному столу; там, на  пыльной  столешнице,
одиноко лежала пара видеокассет в ярких обложках. Кович шел долго, через всю
большую комнату, и,  как  оказалось,  чуть  прихрамывал;  время  тянулось  и
тянулось, Павла стояла, смотрела и чувствовала, как стынет в жилах кровь.
   Шаг. Заносится нога в  черной  ворсистой  тапочке...  Павла  содро