опасности.
   Как тогда, когда улыбчивый охранник, оказавшийся вовсе не охранником, вел
ее коридорами больницы... запах прачечной...
   Павла затравленно огляделась. Это НЕ ТЕ люди. Они везут ее НЕ ТУДА...
   - Я хочу говорить с господином Тодином, - сказала она шепотом.
   Коренастый  нехотя  поднял  на  нее  глаза,  и  кажется,  в  глазах  было
удивление.
   - Я хочу говорить с господином Тодином! - сказала она,  стискивая  руками
колени. - По сотовому...
   - Согласно инструкции, полученной мною от господина Тодина, - сквозь зубы
начал коренастый, - никаких телефонных разговоров во время...
   - Вы врете, - сказала Павла, глядя ему в глаза. И вдруг, подтянув  колени
к животу, ударила ногами в зашторенное окно.
   Очень больно пяткам. Стекло не издало ни звука.
   Стекло не рассчитано было на Павлины усилия.
   - Что вы? - спросил коренастый, уже не скрывая удивления.
   - Я хочу говорить с господином Тодином! - выкрикнула Павла сквозь  слезы.
- Иначе я...
   А собственно, что она может сделать?
   Даже выпрыгнуть из машины ей не удастся... Она  в  ловушке,  в  подвижной
ловушке, сейчас коренастый вытащит из рукава шприц и  успокоит  ее  до  того
самого момента, когда придет время очнуться на операционном столе,  в  руках
новых охотников за ее везением...
   Где-где?!
   Павла судорожно всхлипнула. Коренастый беззастенчиво ее разглядывал.
   Павла заплакала.
   Рука коренастого опустилась за пазуху.
   Шприц?!
   С тяжелым вздохом сопровождающий извлек из внутреннего кармана телефонную
трубку с антенной:
   - Звоните... Номер набрать или сами знаете? Все  еще  обливаясь  слезами,
она прижала трубку к уху:
   - Алло! Алло! Алло!!
   - Малыш, в чем дело?
   Этот голос невозможно было перепутать с ничьим  другим.  Павла  ревела  в
голос и не могла остановиться.
   - Малыш, ты что?!
   - Тритан, они меня везут...
   - Правильно везут, что ты Павла?! С ума  сошла?  Я  тебя  жду  на  месте,
прекрати истерику, ну?!
   -  Хорошо,  -  сказала  она  еле  слышно.  И  не  глядя  передала  трубку
коренастому.
   - У меня из-за вас будут неприятности, - сказал тот укоризненно.
   Павла закусила губу. Облегчение было даже сильнее, чем стыд.
   Некоторое время ехали в совершенной  тишине,  патом  машина  повернула  и
водитель сразу сбросил скорость, так резко,  что  Павла,  чтобы  удержаться,
ухватилась за колено коренастого.
   - Ой, - сказал за стеклом водитель. Коренастый дернулся. Привстал, сминая
гармошку пластмассовых штор, и Павла вслед за  ним  увидела  и  водителя,  и
сидящего рядом блондина, и пустую широкую дорогу, и...
   На обочине валялся,  трогательно  задрав  колеса,  маленький  прогулочный
автомобильчик. Из-под его помятого бока торчали тонкие ноги  -  одна  босая,
другая в остроносой бальной туфельке.
   Павла зажмурилась.
   Ой, нет.
   Как будто  опускается  на  голову,  облипает  тело  тяжелая,  пропитанная
холодным жиром простыня. Ой, нет...
   - Как же это... - одними губами сказал коренастый.
   Павла мельком на него взглянула; жесткое лицо было бледным как простыня.
   Блондин пробормотал полуразборчивую фразу - из-за стекла Павла расслышала
только  слово  "инструкция".  Водитель  уже  выдвигал  трясущимися  пальцами
антенну маленького телефона:
   - Алло? "Скорая"?..
   Павла до боли сцепила пальцы.
   - Как же это, -  повторил  коренастый,  выражение  детской  растерянности
очень не шло его мужествен-. ному жесткому лицу. - Как же мы можем...
   - "Скорая" будет через десять минут! - выкрикнул водитель.
   - Десять минут, - медленно повторил коренастый. И обернулся к блондину:
   - Выходи. Инструкция...
   Блондин помедлил. Потом  щелкнула,  раскрываясь,  Дверь;  звук  почему-то
показался Павле слишком громким. Хлестнул по нервам.
   Что-то было не правильно.
   Минуту назад она пережила приступ страха и приступ стыда, а теперь  страх
вернулся снова, и стыд явился заранее, авансом. Как она  выглядит  в  глазах
этих людей? Вечно трясущейся за свою шкуру курицей?!
   Блондин уже шел к перевернутой машине. Все быстрее шел, бежал...
   Павла закусила губу.
   В чем не правильность происходящего, в чем?!
   Почему ей вспоминается Кович  со  своим  любимым  словом  "инсценировка"?
Почему вместо боли за несчастную  женщину  под  машиной  ее  мучит  страх  и
муторное ожидание, предчувствие... чего?
   И что же ей, Павле, делать? Умолять  этих  людей  бросить  умирающую  под
перевернутой машиной и ехать дальше. Чтобы довезти ее, Павлу,  в  целости  и
сохранности?!
   - А...
   Она открыла  рот,  тщетно  пытаясь  облечь  свое  предчувствие  в  слова.
Коренастый удивленно к ней обернулся:
   - Что?
   Павла поперхнулась:
   - Подожди...те... надо...
   Слова ее потонули в странном свистящем звуке.
   И сразу последовал хлопок -  будто  бросили  камень  и  он  шлепнулся  на
опустевшее сиденье рядом с водителем, неуместная шалость...
   А из пальцев водителя уже валился телефон, а на сиденье рядом  вертелась,
разбрызгивая белые струи газа, какая-то непонятная черная вертушка, газ  пах
скверно, водитель закатил глаза...
   - Наза-ад!..
   Павла успела  увидеть,  как  отшатывается  блондин,  будто  обнаружив  за
перевернутой машиной живого саага в засаде.
   Как заднее непробиваемое стекло  вдруг  проваливается  вовнутрь,  осколки
красиво застревают в складках шторы.
   Как коренастый сопровождающий выхватывает из ножен...
   Что вы на это скажете, режиссер Кович?
   Это была ее последняя мысль, потому что белый вонючий газ сковал ее мысли
и чувства, высушил горло и бросил в беспамятство.
   Все.

***

   Осознание этих его слов пришло к Раману много позже. Поздней ночью, когда
он в  одних  трусах  сидел  за  письменным  столом  посреди  своей  огромной
захламленной квартиры. Когда на когда-то белом, а теперь исчерканном  листке
бумаги разворачивался и жил  его  любимый  и  ненавидимый,  его  нерожденный
спектакль. Когда он странным 'образом совместил в  своем  сознании  реальный
мир и мир-на-сцене, и общим фрагментом обоих миров сделалась вдруг Пещера...
   "Вы пробовали смотреть на мир Пещеры человеческими глазами?"
   "...только этим и занимаюсь". "Вы смотрите снаружи..."
   Раман встал. Качнулась настольная лампа, чуть не упала; Раман  выбрел  из
желтого освещенного круга, ушел в темноту, присел на диван.
   Значит, Тритан То дин смотрит на Пещеру человеческими глазами изнутри?..
   КТО смотрит на Пещеру человеческими глазами?!
   Вот ты кто. Вот ты и проговорился.
   А может быть, не проговорился? Просто мягко дал понять?..
   Егерь.
   Раман никогда не задумывался о том, кем может быть егерь в дневной жизни.
Да кем угодно может быть, хоть Тританом Тодином, теперь,  по  крайней  мере,
делается понятнее его скрытая власть... Раман не боится никого и ничего,  ни
днем, ни в Пещере, никого, кроме егерей...
   Он видел егеря  дважды  -  тогда,  в  далекой  юности,  и  теперь,  всего
несколько недель назад, и странно, что это совпало с  его  решением  ставить
Скроя...
   Он сидел в одних  трусах,  голенький  перед  лицом  наступающей  ночи,  и
чувствовал себя совершенно беззащитным.
   Слабым и испуганным, как никогда.
   Первым ее чувством было раздражение. Почему  ей  конечно  и  безнаказанно
впрыскивают какую-то гадость, вкалывают какую-то гадость, заставляют  дышать
отвратительной  дрянью?!  Сколько  можно  играть  в  кино,  с  ловушками   и
западнями, с дурманящим  газом  в  вертящемся  баллончике?!  Она  пожалуется
Ковичу, и тот раздует такой скандал, что мало не покажется...
   Она лежала на мягком. Более того - она лежала в кресле; более того -  это
опять-таки было кресло в машине, рядом  с  сиденьем  водителя,  и  навстречу
тянулась какая-то дорога, и в первый момент  Павле  показалось,  что  стекла
опять затемнены, - но почти сразу же  выяснилось,  что  попросту  сгустились
сумерки. Ночь.
   Она с трудом повернула голову.
   Водитель тяжело  дышал.  Водитель  выглядел  хуже  некуда  -  бледный,  с
кровоподтеком на пол-лица, Павла сразу поняла, что это НЕ ТОТ  водитель.  Не
тот, что сидел за  рулем  неприметной  беленькой  машины,  в  которой  ехать
всего-то семьдесят две минуты...
   Ничего себе семьдесят две. Уже ночь давно, и машина - Павла только сейчас
поняла - другая. Спортивная, на таких, кажется, проходят гонки по пустыне...
   - Очнулись? - хрипло спросил водитель. Павла не стала подтверждать. Ей не
было страшно - скорее, противно. Неприятно  быть  пешкой,  мячиком  в  чужой
игре.
   - Сидите тихо...
   Павла не собиралась шуметь. Ну их всех к черту. Замигал огонек на панели,
буднично затрезвонил телефон; Павла поморщилась, звук  буравчиком  ввинтился
ей в череп - и не в уши, что было  бы  естественно,  а  почему-то  в  глаза.
Водитель нервно дернулся, схватил трубку:
   - Здесь...
   Павла зажмурилась. Ей вдруг  захотелось  есть.  Мгновенно  и  сильно,  до
одури.
   - Нет, - сказал в трубку нервный водитель. - Нет, нет... А какой  ценой?!
Все там остались... Нет, я и так заработал пожизненный  изолятор,  идите  вы
все на...
   Павла удивленно подняла голову.  Надо  же,  какое  потешное  слово  знает
носитель кровоподтека.
   Длинный свет фар прыгал, то утыкаясь в землю,  то  высвечивая  длинную  и
узкую, и давно наезженную дорогу, и сосновые  стволы  справа  и  слева,  как
забор. Машина катилась вперед и вперед,  практически  неуправляемая,  потому
что водитель прижимал к уху трубку и еле придерживал руль:
   - Да! Не знаю... Высылайте. Высылайте, я вам говорю... не пробиться. Нет,
нет...
   Трубка журчала, как журчит в жаркий день ласковый ручеек. Павла почему-то
ей не верила - водитель не верил тоже.
   - Если за полсуток... вы не вытащите... будет поздно. Совсем.
   Щелчок кнопки оборвал разговор - и Павле теперь только сделалось страшно.
Может быть, от слова "поздно". Может быть, от слова "совсем".
   Потому что оба этих слова не оставляли  лазеек.  В  кино  это  называлось
"наручники". Павла смотрела, как на диковину; водитель отворачивался,  чтобы
не встречаться с ней глазами.
   Был рассвет; машина стояла посреди  леса,  в  зарослях  каких-то  колючих
кустов. Последние полчаса водитель все чаще клевал носом,  а  потом  сказал,
что все, хватит. Павла обрадовалась было, но выяснилось, что водитель  всего
лишь собрался поспать, а Павлу, чтобы не убежала, прицепил к дверной ручке -
как брелок...
   Она даже не знала, как его зовут. И ей не суждено  было  этого  узнать  -
никогда.
   Понемногу  поднималось  солнце;  из  опущенного   окна   тянуло   влагой,
свежестью, всеми летними утренними запахами, где-то  колотил  дятел,  где-то
заканчивал песню соловей,  далеко-далеко,  интимно...  Павла  тупо  смотрела
сквозь сплетения зелени, ей казалось, что она очутилась в чужом времени,  на
чужом месте, не в своем теле, тем более что руки скоро затекут...
   Бред. Будто какой-то из давних тестов Тритана затянулся,  и  Павла  сидит
перед объемным экраном, и там ей показывают чужую бестолковую жизнь...
   Спящий водитель вздохнул. Странно, прерывисто; еще не успев  осознать,  в
чем дело, Павла уже покрылась мурашками.
   Откинутое сиденье позволяло устроиться почти с комфортом; водитель  лежал
на спине, чуть разомкнув тонкие губы. Павла  подумала,  что  ему  не  больше
тридцати,  и  что  кровоподтек  все  чернеет,  обо  что  же,  интересно,  он
приложился мордой...
   Водитель застонал. Коротко и глухо, и задышал быстро и ритмично,  и  веки
задергались.
   Павла, не отдавая себе отчета, потянулась к  нему  -  насколько  позволял
браслет наручников. Потянулась - и тут же отпрянула.
   "Когда спящий в Пещере, у него совсем другое лицо..." Кто это сказал?..
   Водитель с кровоподтеком странствовал  сейчас  по  коридорам,  подернутым
мерцающими полотнищами лишайников. И был крайне напряжен, "А  кем  он  может
ТАМ быть, - отстранение подумала Павла. - Схруль? Зеленый?  Или  коричневый?
Барбак?"

***

   Грудь водителя ходила ходуном. Запекшиеся  губы  полуоткрылись,  но  зубы
оставались  стиснутыми  и  потому  воздуху  приходилось  не  шипеть  даже  -
свистеть, прорываясь в  легкие.  Павла  сделала  движение,  чтобы  разбудить
спящего, и даже дотянулась до его плеча - но сразу же отдернула руку.  Мышцы
были твердыми как  камень,  и  ведь  все  равно  его  теперь  не  разбудишь.
Бродящего в Пещере не разбудишь ничем, иначе все было бы слишком просто...
   Павле оставалось только ждать.
   Солнце поднималось выше.  На  влажную  траву  ложились  пятна  света;  по
запыленному ветровому стеклу ползла муха.
   Дыхание водителя сделалось  спокойнее.  Ноздри  раздувались,  в  какой-то
момент Павле показалось, что  она  смотрит  не  в  человеческое  лицо,  а  в
настороженную схрулью морду; она отодвинулась - с брезгливостью и страхом. И
совсем было решила не смотреть на спящего, но глядеть на муху,  ползущую  по
ветровому стеклу, было еще противнее.
   Пауза. С минуту водитель, казалось, совсем не дышал; потом на его  тонкие
губы легла удовлетворенная гримаса, которую Павла при всем желании не  могла
бы назвать усмешкой. Схрули не смеются.
   Она  ждала,  что  спящий  станет  чавкать  и  пускать   слюну,   поглощая
несуществующую  во  внешнем  мире  добычу;  она  не   удивилась   бы   самым
отвратительным подробностям, - но водитель просто  лежал,  расслабившись,  и
лицо его опять было просто человеческим измученным лицом. Павла решила,  что
он покинул коридоры Пещеры и сейчас проснется.
   Мгновение.  Всего  мгновение  для  внезапной  перемены.  Ноздри   спящего
дрогнули, глазные яблоки заметались под желтыми сухими веками,  в  следующую
секунду Павла своими глазами увидела, как светлые, коротко стриженные волосы
водителя поднимаются дыбом.
   Его страх заставил ее отшатнуться, ударившись о дверцу.
   Теперь тот, в Пещере, бежал. Тот, что был в Пещере,  сейчас  несся  сломя
голову, -  но  спящий  водитель  не  умел  сдвинуться  с  места.  Мышцы  его
содрогались, прыгала грудь и метались закрытые глаза - но  и  только;  Павла
хотела отвести взгляд - и не смогла. Смотрела.
   Напряжение.  Усилие;  Павла  невольно  оказалась  зрителем  на  небывалых
скачках. Ей казалось, что она видит, несущиеся  навстречу  пятна  -  поросли
лишайников на волглых стенах...
   Лежащий навзничь человек вдруг выгнулся мостом - от затылка до пяток.
   Павла думала, что он застонет, издаст хоть какой-нибудь звук, но в машине
было тихо. Только из опущенного окна ползли лесные шорохи и  мирные  запахи,
солнечное пятно добралось наконец до лица спящего, то есть он, кажется,  был
уже не спящий, а...
   Павла беззвучно заплакала.
   Лежащий рядом человек смотрел  прямо  перед  собой.  Такой  взгляд  Павла
видела на коробках с  кошачьим  кормом  -  цветные  сытые  кошки  глядели  с
глянцевитого картона круглыми и бездумными, пустыми, как пустыня, глазами.
   "Сон его был глубок, и смерть пришла естественнo".
   Павла сидела посреди летнего леса  -  прикованная  наручниками  к  дверце
машины, рядом с остывающим телом умершего во сне человека.

***

   Люди, собравшиеся за круглым столом, не желали слышать друг друга.
   Этот кабинет не видывал подобных  сцен.  Полная  женщина,  представляющая
координатуру Охраняющей главы, больше не казалась похожей на  домохозяйку  -
глаза ее горели холодным хищным огнем.  Сухощавый  человечек  был  мертвенно
бледен, и треугольное лицо его потеряло сходство с эмблемой  Рабочей  главы,
вшитой в лацкан его пиджака. Грузный бородач  в  глубоком  кресле  выкуривал
сигарету за сигаретой, и  кабинет,  не  видывавший  раньше  табачного  дыма,
затянут был сиреневыми клубами.
   - Вы провалили проект, Тодин. Охраняющая не справилась с  возложенной  на
нее миссией... Вы понимаете, ЧТО означает этот инцидент? Вы понимаете, КАКИЕ
меры надлежит теперь принимать?!
   Смуглый зеленоглазый человек с показной рассеянностью скользнул  взглядом
по лицам коллег.
   Встретился взглядом с холодными глазами полной  женщины  -  лицо  ее,  не
знающее  косметики,  покрыто  было  красными  пятнами.  Сквозь  клубы   дыма
посмотрел в глаза бородача - и криво усмехнулся:
   - Не стоит так просто бросаться словами. Познающая...
   - Познающая будет ОТСТРАНЕНА от проекта! - рявкнула женщина. -  Подобного
кризиса... Вы потеряли контроль над объектом! Охраняющая требует полномочий.
Охраняющая настаивает на немедленной ЛИКВИДАЦИИ!..
   Тонкие губы смуглого человека чуть сжались. Чуть-чуть, но лицо его  вдруг
переменилось, и даже железная  женщина,  по  капризу  природы  помещенная  в
рыхлое безобидное тело, вдруг осеклась.
   - Я буду против, - не  своим,  глубоким  и  низким,  а  каким-то  змеиным
шелестящим голосом сказал смуглый. - Вы  даже  не  представляете,  до  какой
степени я буду против.
   И он опустил голову.
   (Когда  в  темном  предрассветном  небе   над   дорогой   скользнул   луч
прожектора...
   Когда из ниоткуда возник другой луч, и усиленный  мегафоном  голос  велел
остановиться и не двигаться с места...
   Когда Махи испуганно схватила его за руку, - он попросту сполз на дорогу.
У него подкосились ноги.
   "Любопытная реакция, - думал он, сидя  и  не  в  состоянии  подняться.  -
Любопытная реакция, ведь сколько было... засад... прочих  нежданных  встреч,
когда  приходилось  продираться  сквозь  кинжалы  и  самострелы,  траектории
летящих арбалетных стрел, траектории цепей и  цепов,  дротиков,  метательных
ножей..."
   Фантастика..
   Он глупо улыбнулся.
   Махи прижималась к нему, он, не глядя, уронил руку ей на макушку:
   - Все, малыш. Мы пришли.
   Прожектор ударил в глаза, на мгновение ослепил; прикрываясь  ладонью,  он
смотрел,  как  по  дороге  бегут,  закидывая  оружие  за  спины,  радостные,
возбужденные люди:
   - Тритан!! Зараза! Тебя  уже...  елки-палки,  живой,  мы  уже...  Тритан,
молодчина, ну какой ты молодчина, ну какой ты... Врача не надо? Хочешь есть?
Пить? Что малышке? Давай, я ее понесу...
   Рука Махи сжалась, не желая отпускать его ладонь.
   - Тритан, - повторила она удивленно, будто пробуя слово на  вкус.  -  Так
тебя зовут? Да?..
   -  ...Признаться,  такое  мужество...  совсем  еще  молодого  человека...
примите мои поздравления, господин Тодин. Вероятно, вас ждет большое,  очень
большое будущее.
   Человек с мягкой улыбкой расхаживал по уютному кабинету. Тритану хотелось
встать в его присутствии - но ему категорическим образом ведено было сидеть.
   - Не говоря уже о ценности ваших отчетов... Работа не только обширная, но
и глубокая, не просто данные - анализ,  сделанный  на  месте  событий...  Вы
проявили себя и как талантливый ученый, и... Кстати, инструктор, учивший вас
технике выживания, представлен к награде. Вы оказались незаурядным бойцом.
   Тритан облизнул губы. У него  вдруг  заныли  ребра  ладоней  -  последняя
похвала не обрадовала его, скорее, спровоцировала приступ депрессии.
   - Мы волновались, - человек с мягкой улыбкой больше не улыбался.  -  Ваша
молодость... огромный плюс  для  конспирации.  Но  меня  все  это  время  не
оставляло чувство, что я своими руками  послал  на  смерть  мальчишку...  Не
обижайтесь.
   Тритан бледно улыбнулся. Человек с мягкой улыбкой просветлел лицом:
   - Вероятно, ваше непосредственное начальство уже предоставило вам отпуск?
Помимо премий и повышения... Тритан, не обижайтесь, что я  об  этом  говорю,
это все естественные вещи, вы заслужили...
   - Я делал что мог, - сказал  он,  преодолевая  неловкость.  -  Собственно
говоря... да. В качестве поощрения я попросил бы разрешить мне  усыновить...
удочерить девочку. Это требует особого разрешения,  ведь  мне  нет  двадцати
одного... Но у меня есть, где жить, я наметил школу, наставников, видите ли,
так получилось, что у нее, кроме меня, никого нет, мы нашли, ну, как бы  это
сказать... общий язык... Короче говоря, я  просил  бы  посодействовать...  в
моей просьбе.
   - Девочка, - человек с мягкой улыбкой кивнул, усаживаясь напротив.  -  По
поводу девочки я и хотел с вами пого