подтверждение? Где бумага с гербами,  в  которой  "Первая
ночь" объявляется закрытой для публичного представления?
   Впрочем,  все  равно.  Раман  прекрасно  знал,  что  по  первому  же  его
требованию ему предъявят и бумагу...
   Он вполне мог бы переложить этот груз на  заведующего  труппой...  да  на
кого угодно. Тем более что до половины шестого утра казалось, что  выбора  у
него так и так не будет - старая развалина, сраженная  сердечным  приступом,
он не сможет встать с постели...
   А в полшестого он додумался  единой  пригоршней  принять  все  лекарства,
оставленные врачицами из "скорой".
   И понял, что звонить завтруппой ни в коем случает не станет.
   Никому не станет звонить. Отправится сам.  Из-под  приоткрытой  балконной
двери тянуло холодом. Ночь была сырая и ветреная; лежа без сна,  он  вдоволь
наслушался  шелеста  и  скрипа,  будто  деревья,  боясь  предстоящей  осени,
поспешно изливали друг другу свои страхи...
   Он с трудом поднялся, доковылял до ванной и, увидев в зеркале собственное
лицо, грязно выругался.
   Грязно - но  очень  тихо.  Не  потому,  что  боялся  смутить  собственное
отражение, а потому, что на громкие ругательства не хватала сил.
   Звякнул входной звонок. Как-то очень осторожно, будто боясь  потревожить;
Раман дернулся и посмотрел на часы: шесть утра...
   - Входите, - хотел крикнуть он, но крика не получилось; стянув  с  крючка
ободранный полосатый халат, он побрел в прихожую - правая нога босая,  левая
- обутая в тапочку с черным синтетическим ворсом.
   На лестничной клетке стояла Павла  Нимробец.  В  большой,  не  по  росту,
мужской  куртке;  она  отшатнулась,  увидев  его  лицо,  а   он   испугался,
встретившись с ней глазами.
   Потому  что  глаза  были  сухие  и  лихорадочные,   совершенно   больные,
сумасшедшие.
   - Я удрала, - виновато пробормотала она, кутаясь в куртку. - Я от  них...
дураков... сбежала... Но у меня маячок. Мне все равно не сбежать...
   - Павла...
   - Тритана убили, -  сказала  она  как-то  даже  весело.  -  Сон  его  был
глубок...  но  смерть  пришла  совершенно  неестественно,  потому  что   его
застрелили в Пещере из этого... самострела... а он  говорил,  что  в  Пещере
самострелов нет...
   - Павла?!
   Он втащил ее в квартиру, огляделся, как слепой, кинулся  к  телефону,  на
ходу прикидывая, кто сейчас нужнее - психиатр, кардиолог, гинеколог.  Второй
советник?!
   - Не надо! - вскрикнула Павла за его спиной. - Не надо никому звонить...
   Он беспомощно опустил трубку на рычаг.
   - Больницей пахнет, - сказала Павла шепотом. - Вы... чего это, а?..
   -  ...Стимуляторы,  -  повторил  Раман  вежливой   аптекарше.   -   Чтобы
бодрствовать как минимум двое суток подряд. Мне необходимо для работы.
   - Господин Раман,  -  вежливая  аптекарша  ужаснулась.  -  Стимуляторы  в
сочетании с целой батареей сердечных...
   - Сердечные - не для меня, - соврал он  терпеливо,  хотя  весь  его  вид,
включая отекшее лицо и больные глаза, говорил совершенно об обратном.
   - Господин Раман, обязательно проконсультируйтесь с врачом...
   - Обязательно.
   Он вышел  из  аптеки,  прижимая  к  боку  ярко-красный  увесистый  кулек;
напротив подъезда, на улице Кленов, стояла длинная серая машина. Стояла себе
спокойно, не прячась, не выключая фар, - просто серая машина, семь утра...
   "Охраняющая и Познающая вечно тянут в разные стороны".
   Значит, это люди Охраняющей предпочитают серый  всем  другим  цветам?  По
крайней мере, если речь идет о машинах?..
   "Возможно, я и виноват перед тобой, егерь То-дин, - думал Раман, одолевая
пять ступенек до лифта. - Ты будешь смеяться - но мне  кажется,  что  мы  не
договорили, - думал он, дожидаясь, пока  тяжелая  туша  в  затянутой  сеткой
шахте сползет вниз и  откроет  двери.  -  Мы  не  доспорили  -  а  последний
аргумент, как оказалось, не за мной и даже не за тобой, а ведь ты знал,  что
так обернется, егерь Тодин, если бы ты в нужный момент отошел  в  сторону  -
цел бы остался, и мы бы еще поговорили..."
   Впрочем, тогда говорить нам было бы не о чем.
   Семь ноль пять, серая машина по-прежнему стоит у подъезда, но Павла может
не беспокоиться - никто ее не тронет. На многих мониторах  спокойно  дремлет
зеленый светлячок, вот она, угрожающая цивилизации Павла,  которой  осталось
жить еще целых двое суток...
   Потому что даже со стимулятором на третьи сутки она,  наверное,  все-таки
захочет спать, и сон ее будет глубок.
   Он позвонил  в  приемную  Администратора  -  там  удивились,  но  вежливо
согласились записать его, всемирно известного режиссера, на прием на будущий
вторник.
   - Мне необходимо  увидеться  с  Администратором  сегодня,  -  убеждал  он
незнакомого чиновника, потому что никого из его знакомых чиновников, как  на
грех, не было на месте.
   -  Но,  господин  Кович,   это   невозможно...   Совершенно   невозможно,
обращайтесь в Управление, обращайтесь к Советнику по культуре...
   Раман бросил трубку.
   - Я покажу им, - он бормотал, расхаживая по комнате, а  Павла  сидела  на
диване, по-прежнему зябко кутаясь в мужскую куртку.  -  Я  подниму  всех  на
ноги, вокруг тебя,  Павла,  будет  ходить  кольцо  корреспондентов,  они  не
посмеют... Это бред, это дичь, или мы живем в сумасшедшем доме?!
   - Мы теряем время, - сказала Павла тихо.
   - Что?
   - Мы теряем время. Никто не послушает вас, Раман.
   Она говорила, еле разжимая губы, и смотрела не  на  собеседника  -  мимо,
вдаль, и глаза были по-прежнему сухие, лихорадочные, и Рамана второй  раз  в
жизни охватило щемящее, болезненное чувство.
   Жалость.
   Он   скрипнул   зубами   и   настойчивым   звонком   поднял   с   постели
приятеля-журналиста, того, что носил на галстуке стеклянную божью коровку.
   - Кович? Что, что со спектаклем, я сегодня хотел...
   Раман перебил его  даже  резче,  чем  следовало;  впрочем,  через  минуту
собеседник в свою очередь перебил его тоже:
   - Снова Нимробец?! Да ты знаешь, как мне надрали  хвост  в  прошлый  раз,
когда, вместо того чтобы стать жертвой этого твоего заговора, она  выскочила
замуж за этого, как ты говорил, ее надзирателя, Тодина? Раман, я тебя  очень
ценю и уважаю, но тема несчастной Нимробец несколько  протухла,  ты  так  не
считаешь?
   - Тодин, - начал Раман злобно, - этот Тодин, между прочим...
   И запнулся. Покосился на Павлу и прикусил  язык.  Дальнейший  разговор  и
вовсе не склеился; Раман бросил трубку  в  раздражении  -  и  встретился  со
странно спокойным, замороженным взглядом Павлы.
   - Я же говорила... Никто не поверит. Раман  плюнул,  потянулся  к  трубке
снова, но внезапная боль в сердце не дала ему закончить движения.
   - Интересно, - сказала Павла, глядя, как он,  скорчившись,  выуживает  из
упаковки яркую капсулу, - о смерти Тритана будут сообщать по телевизору?..
   Раман удивленно на нее оглянулся.
   Она сидела, сцепив пальцы, и костяшки их не просто побелели  -  посинели,
как у мертвеца.
   В восемь часов телефон заговорил сам-и уже  не  замолчал  ни  на  минуту.
Звонили  из  газет  и   телепрограмм,   звонили   растерянные,   удивленные,
присутствовавшие и не присутствовавшие на генеральном  прогоне,  все  желали
объяснений, некоторые переживали, некоторые злорадствовали; в  девять  Павла
сказала все тем же мертвым, отстраненным голосом:
   - Снимите трубку, пусть лежит... Сейчас надо... позвонить Раздолбежу.
   Раман выглянул в окно; серая машина по-прежнему стояла напротив подъезда.
Ему даже стало казаться, что это  именно  та  машина.  У  которой  был  шанс
сшибить Павлу в самый первый день их с Раманом знакомства...
   - Занято, - беспомощно сказала Павла за его спиной. - Все время занято...
И у них, наверное, то же самое, ведь Раздолбеж анонсировал...
   Она не договорила.
   "Надо включить телевизор, - подумал Раман  вяло.  -  И  радио  тоже  надо
включить, авось что-нибудь да услышим..."
   - Алло, - быстро сказала Павла в трубку,  -  Лора?  Да.  Я  знаю.  Да,  я
знаю... Что? Кассета,  -  она  быстро  взглянула  на  Рамана,  -  кассета  у
Ковича... Да. Да... Сейчас? -  она  отвела  трубку  от  лица,  обернулась  к
Раману:
   - Включите... Там анонс...
   Пульт телевизора оказался почему-то под высокой горой из  пыльных  старых
газет; Раман поймал четвертый канал, на экране был сам он, Кович, на  сцене,
раскланивающийся вместе  с  актерами  после  какого-то  спектакля,  кажется,
"Голубого Рога"... Веселый и сытый, и лет на пять моложе, а по  сравнению  с
сегодняшним днем - так и на все десять...
   -  ...обещает  стать  событием  не  только  сезона,   но   и   прошедшего
десятилетия. Театральные агентства многих стран мира уже закупили билеты  на
много месяцев вперед,  команда  любителей  театра  нашей  страны  пополнится
отрядами иностранных туристов... Сезон обещает  быть  жарким,  возможно,  не
всем из наших постоянных зрителей повезет именно в этом году  прорваться  на
премьеру, для вас, хранящих в  бумажнике  заветный  билет,  и  для  вас,  не
рассчитывающих  получить  его  в  ближайшее  время...  Смотрите  завтра,   в
восемнадцать ноль-ноль,  в  передаче  "Портал"  -  специальные  материалы  о
премьере "Первой ночи" в театре Психологической драмы... Беседа с режиссером
Раманом  Ковичем,  фрагменты  спектакля,  все,  что  вы  захотите  знать   о
постановке Рамана Ковича - "Первая ночь"!
   - Да, Лора, - сказала Павла глухо. - Да, мы смотрим... Нет, не  с  мужем.
Нет... Что?!
   На экране скалились друг на друга театральные маски.
   - Передачу-то никто не запрещал, - сказала Павла сквозь зубы. - Это же не
просто рейтинговая, это... А... Ну да... Трюк. Просто рекламный трюк Ковича,
это точно, правильно, Лора... Да. Наверняка. Может Раздолбеж подойти?..
   На экране появился служебный вход, даже окна Раманова кабинета  попали  в
кадр тоже. "Мне надо в театр, - подумал он устало. - Ведь, наверное, все уже
все знают... Легче, не надо сообщать... Но все равно надо в театр, я  должен
убедить их... что не конец, что все еще вернется..."
   "Спектакль жив, - подумал он с  внезапным  ожесточением.  -  Спектакль-то
жив, он просто... он просто спит". Никто не помешает ему, Ковичу, ежемесячно
устраивать прогоны... чтобы поддержать... чтобы...
   "Мумия, - сказал трезвый  внутренний  голос.  -  Как  бы  живой,  как  бы
мертвый... Спектакль, лишенный зрителя, не  живет,  как  не  живет  рыба  на
берегу... Оболочка останется - но выветрится суть. Увянет, ссохнется..."
   - Четвертый канал приносит зрителям свои извинения, -  бархатным  голосом
сообщил диктор на фоне  все  тех  же  скалящихся  масок.  -  По  техническим
причинам вместо анонсированной  в  передаче  "Портал"  информации  состоится
обзорная  экскурсия  по  театрам  столицы.  О  том,  когда  выйдет  в   эфир
анонсированная передача, будет объявлено дополнительно...
   Рекламный ролик.
   Он все еще тупо смотрел в экран, когда за спиной его заговорила Павла.
   - Добрый день, господин Мырель,  -  Павла  говорила  бесстрастно,  и  эта
бесстрастность беспокоила Рамана все  больше  и  больше.  -  Да,  я  знаю...
Кассета готова... Почему?..
   Некоторое время она молчала, слушая вибрирующий  в  трубке  голос.  Раман
переключал каналы. Первый, одиннадцатый, двадцать восьмой...
   - ...был глубок, и...
   Он успел переключить канал прежде, чем Павла, стоящая  спиной  к  экрану,
успела увидеть спокойное, слегка рассеянное лицо Тритана Тодина, глядевшее с
фотографии в траурной рамке. И прежде, чем она успела расслышать стандартную
формулировку некролога.
   "Ты был мерзавцем, егерь Тодин, - думал Раман, - ты  был  лгуном,  но  ты
умер так, что я чувствую себя виноватым..."
   Когда Павла заговорила снова, Раман вздрогнул. И испуганно посмотрел ей в
лицо.
   - Но господин Мырель, - говорила Павла каким-то лязгающим,  как  железная
машинка, голосом. - Это действительно ВЕЛИКИЙ спектакль.  Я  не  понимаю  до
конца мотивов... комиссии  по  нравственности...  но  передачи-то  никто  не
закрывал?! Ее ждут, это будет...
   Пауза. Павла молчит, в трубке дрожит, срывается, вибрирует голос.
   - Напрасно, господин Мырель. Нет, при  чем  тут  мое  мнение...  Господин
Тодин?..
   Она запнулась. Раман подавил в себе желание вырвать трубку из  ее  рук  и
закричать Раздолбежу в уши все, какие знал, ругательства.
   - Господин Тодин со мной согласен, -  сказала  Павла  тем  самым  мертвым
голосом, который бросал Рамана в дрожь. - Потом. До свидания.
   И она положила трубку и обернулась к Раману - но в  этот  момент  телефон
затрезвонил снова. Павла механически ответила, с какой-то даже улыбкой:
   - Алло...
   И протянула трубку Раману:
   - Это девушка. Она плачет.
   Все газеты вышли с маленьким, в рамочке, очень вежливым сообщением службы
информации Триглавца.
   После короткого сообщения о том, что спектакль  "Первая  ночь"  в  театре
Психологической драмы признан неприемлемым для общественной  нравственности,
шли  пространные  извинения  перед  гражданами  города.  Охраняющая   глава,
говорилось в сообщении, осознает  всю  напряженность  ситуации  и  моральный
ущерб, наносимый городу и в особенности театру, - однако ущерб от  публичной
демонстрации спектакля обещает быть несравнимо  большим.  Ведущие  психиатры
страны сошлись во мнении: "Первая ночь"  подлежит  закрытию,  как  наносящая
однозначный вред психическому здоровью и нравственной установке зрителя.
   После разговора с плачущей Лицей Раман нашел  в  себе  силы  собраться  и
поехать в театр; что он там говорил - вспомнить не представлялось возможным,
он очнулся уже в такси, мокрый и липкий  от  пота,  с  неутихающей  болью  в
груди, и в левой руке, и, кажется, во всем теле. Он  не  хотел  походить  на
побитую собаку - но при виде неубранных декораций
   "Первой ночи" у него снова случился сердечный приступ, а потом  провал  в
памяти, а очнулся он стоящим на сцене перед притихшими людьми в партере,  он
что-то им говорил и, даже, кажется, усмехался.
   Он знал, что мягкие утешения в устах главрежа напугают его людей  больше,
чем любая истерика, - и потому с первых же слов пообещал  страшные  кары  на
головы отступников, буде такие отыщутся, отступников, которые испугаются или
опустят руки, перестанут, в зависимости от профессии, содержать в готовности
декорации либо ежедневно повторять свои  роли,  либо  вообще  позволят  себе
упадок, депрессию, хныканье... Он  говорил  жестко,  злобно,  кажется,  даже
брызгая слюной, это отвратительно, но он ничего не мог с собой поделать.
   Умом он понимал, что больше всех в поддержке нуждается Лица, и для пользы
дела следовало бы доказать ей верность. Он понимал  это,  но  сил  не  было.
Потом был какой-то водоворот, люди стояли вокруг, молча, как  на  похоронах,
он поцеловал Лицу в лоб, пообещал,  что  все  будет  хорошо,  потом  у  него
случился новый провал в памяти, и он очнулся с  телефонной  трубкой  у  рта,
причем с кем идет разговор - не мог вспомнить и о чем шла речь - тоже...
   Потом был салон такси и удивленный, чуть испуганный водитель: "Вы  -  тот
самый Кович?!"
   Потом была череда  чиновников,  знакомых  и  незнакомых,  администраторов
разных рангов, и все они глядели на него с сочувствием. И все они  с  первых
слов знали,  зачем  он  пришел,  и  сокрушенно  качали  головами:  повторную
комиссию назначать  нецелесообразно,  может  быть,  вы  изыщите  возможность
изменить  концепцию  спектакля?   Так,   чтобы   он   оставался   в   рамках
санитарно-психиатрических норм?
   Когда он говорил о женщине по имени Павла Ним-робец, которую хотят  убить
в Пещере, в глазах собеседников  появлялся  страх.  Кович  представлялся  им
первой жертвой собственного спектакля - вот что бывает, когда  заигрывают  с
недозволенным. Когда  насилуют  человеческую  природу,  -  вот  он,  великий
режиссер современности, доведенный до  жалкого  состояния  навязчивой  идеей
ужасов Пещеры...
   Отчаявшись, он заявился в Триглавец и потребовал встречи с  координатором
Охраняющей главы.
   Его принял второй сокоординатор.
   Невысокий, круглоголовый, в таких же круглых очках и с  круглыми  плечами
человек дал ему выговориться. Он слушал и молчал едва ли не полчаса, а когда
Раман, схватившись за сердце, умолк, со вздохом заговорил в ответ.
   Да, ему приходилось заниматься делом Рамана Ковича и Павлы Нимробец  -  в
связи с тем давним случаем, когда сааг трижды нападал на одну и ту же сарну,
было принципиально важно выяснить, нет  ли  со  стороны  хищника  превышения
нормы агрессивности... Нет, конечно, превышения не было. Вся та история была
просто  набором  несчастных  случайностей  -  и,  опять-таки  к   несчастью,
сказалась  на  психике  девушки  Павлы.  Именно  с  тех  пор   начались   ее
беспокойство, фобии... Болезнь вылилась в острое расстройство, девушка  была
госпитализирована, но,  к  сожалению,  однозначных  результатов  лечение  не
принесло... Снова-таки к сожалению, те  события  оставили  след  на  психике
самого Ковича - отсюда эта болезненная страсть копаться в подробностях  мира
Пещеры, а поскольку Кович, без  сомнения,  талантлив,  эта  навязчивая  идея
вылилась в спектакль, порождение болезненной фантазии, провоцирующее нервные
срывы у соприкоснувшихся с ним людей, взять хотя  бы  этого  бедного  парня,
актера Валя, который покончил с собой... Нет, он, сокоординатор, никого ни в
чем не обвиняет. Но он врач,  он  сталкивался  с  подобными  ситуациями,  он
поклонник творчества Рамана Ковича, а потому советует ему, как друг: лучшее,
что можно сейчас сделать, - провести месяц в  горном  санатории,  наедине  с
природой и под наблюдением опытного доктора. Возможно, медикаменты... но это
не обязательно, это по решению лечащего врача. Что до Павлы Нимробец... судя
по словам Ковича,  девушка  переживает  период  нового  обострения  болезни,
возможно, ее снова  придется  госпитализировать,  но  и  это  опять-таки  не
смертельно, современная медицина располагает...
   - Тритана Тодина уже вылечили, - сказал Раман глухо.
   Некоторое время обладатель  круглых  очков  удивленно  смотрел  на  него,
подняв брови, потом за стеклами очков появилось понимание:
   - А... Да. Бедная девочка. Я забыл, что Тритан был ее  мужем...  Кажется,
всего как месяц или два. Бедняга... Поддержите ее, Раман.
   Сидящий за столом человек говорил так  искренне,  что  Кович  на  секунду
растерялся: притворяется? Нет? Не знает? Второй сокоординатор - НЕ ЗНАЕТ?!
   - Вы что, не знаете обстоятельства гибели Тодина? - спросил он  напрямую,
возможно, слишком грубо, но очень уж он был потрясен.
   - Сон его был глубок, и смерть пришла естественно, -  нехотя  пробормотал
сокоординатор. - Все мы смертны... Но всегда берет  оторопь,  когда  молодой
еще, внешне здоровый... вы знаете, что у Тритана  были-проблемы  с  формулой
крови? Не знаете... и я не знал, до  сегодняшнего  дня.  Так  что...  бедная
Павла, если она вообразила себе, что  гибель  Тритана  связана  с...  Бедная
Павла, все, что я могу сказать. Раман, вы, как взрослый все-таки  человек...
Подумайте о моих словах. И помогите Павле... Я хотел бы встречаться  с  вами
только на премьерах, а не в кабинете психиатра... Прощайте.
   Некоторое время Раман стоял под дождем, пытаясь собраться с мыслями.
   Обладатель круглых очков несильно, даже бережно подтолкнул землю у Ковича
под ногами - и она,  эта  земля,  готова  была  выскользнуть,  лишив  Рамана
твердой опоры.
   А что, если круглоголовый за столом в чем-нибудь, хоть на крупицу, прав?!
   "Но Павла не была больной, - сказал его внутренний голос, на этот раз  не
такой трезвый и не такой уверенный. - Тритан..."
   Тритан. Воспоминание о человеке, стоящем  в  дверях,  спиной  заслоняющим
тусклый свет из кухни, говорящем, в  кои-то  веки,  правду,  воспоминание  о
последних словах Тритана разом прогнало  наваждение.  На  смену  ему  пришел
страх  -  страх  перед   властью   круглоголового   и   ощущение   полнейшей
безысходности...
   Он простоял бы до вечера, прислонившись плечом