тем,  что
всякая  тайна  -  питательная  среда  для   преступлений,   предательств   и
домыслов... Ты что, боишься правды?! Так скажи им, скажи!..
   Журналистов было трое. Двое одинаковых, как близнецы, чернявых и тощих, и
третий рыжий, улыбчивый,  со  стеклянной  божьей  коровкой,  пришпиленной  к
галстуку.
   - Скажите, госпожа Нимробец, - рыжий совал ей под нос микрофон, круглый и
коричневый, как мороженое в шоколаде. - Мы не охотники до сплетен,  но  если
вас держали в больнице здоровую - это странно, не так ли?
   Павла представила,  как,  разворачивая  утренний  выпуск  газеты,  Тритан
наталкивается глазами на ее большую фотографию. "Павла Нимробец  заявляет  о
совершенном над ней насилии".
   - Павла, - в голосе Ковича нарождалась ярость, - тогда скажи  этим  людям
прямо в глаза, что ты больна, что у тебя было острое  нервное  расстройство,
что тебе прямо в студии померещился сааг!..
   Журналисты вздрогнули, а рыжий еще и покрылся пятнами.
   Павла смотрела в пол. Пыльный пол просторной квартиры Ковича.
   Вчера поздним вечером он приехал  за  ней  на  фургончике,  принадлежащем
театру; фургончик помнил корифеев сцены, но сроду  не  видывал  ни  луж,  ни
ухабов, а потому обратная дорога заняла чуть ли не целую  ночь.  Трясясь  на
жестком диванчике, вдыхая запах нафталина, а внутри фургона почему-то  остро
пахло нафталином, - Павла  глотала  слезы  и  рассказывала  Ковичу  о  своих
злоключениях, и, наверное, рассказала слишком много;  его  огромная  пыльная
квартира встретила ее ворохом газет. Познающая главами лично господин Тритан
Тодин, призывались прессой к ответственности за содержание в психиатрической
клинике  здорового  человека,  нарушение  гражданах  прав  Павлы   Нимробец,
антигуманные  исследования  и  даже  вивисекцию.  Кович  усмехался  с  видом
победителя:
   - Когда тебе попадется где-нибудь  выражение  "Газеты  подняли  вой",  ты
будешь знать, что имеется в виду, правда?
   Ей не хотелось спать. Ее пугал самый вид постели; Кович пронюхал неладное
и насел на нее, требуя признания, и она  призналась,  рассказала  о  схватке
егерей, вооруженных черными хлыстами.
   Тогда Кович поскучнел, и настало ее время спрашивать, - но он не поддался
на расспросы, да к тому же  наступило  утро,  и  на  самом  рассвете  в  дом
ввалилась, поощряемая хозяином, троица журналистов.
   - Госпожа Нимробец, правда ли, что вас намеревались вывезти  из  больницы
на служебной машине Рабочей главы? Верно ли, что в пути вас пытались отбить?
Или отбили? Повторите подробнее то, что вы рассказывали господину Ковичу...
   Павла бросила на  Ковича  взгляд,  призванный  уличить  в  предательстве;
режиссер ухмыльнулся:
   - Ты не брала с меня слова молчать, Павла. Ты или расскажешь  все  -  или
это повторится снова, с не предсказуемыми результатами... Ну?
   - Я ничего не знаю наверняка, - сказала она  через  силу.  -  Вы  хотите,
чтобы я сплетничала?
   - Никаких сплетен, - жестко сказал Кович. - Ты знаешь наверняка, что тебя
куда-то везли? Ты знаешь наверняка, что потом  случился  инцидент  с  ложной
аварией и усыпляющим газом и ты очнулась уже в другой машине?  Что  водитель
той второй машины умер во сне? Это ты наверняка знаешь?
   Первое, что он сделал ночью, выслушав Павлу, -  заставил  ее  заявить  на
ближайший пост административной полиции о человеке, умершем  во  сне.  Среди
леса, в машине, за рулем; полицейский удивился, но  не  очень.  И  не  такое
случается. Пещера, она не спросит...
   - Госпожа Нимробец, - рыжий  журналист  улыбался,  ласково  теребя  божью
коровку на галстуке. - Мы никоим образом не хотим вмешиваться в ваши  личные
дела - но господин  Кович  прав.  Это  необходимо  для  вашего  собственного
спокойствия...
   - Я не хочу сейчас давать интервью, - сказала Павла глухо.
   Некоторое время Кович буравил ее взглядом, потом обернулся к журналистам:
   - Запишите, что она не подтвердила и не опровергла моих сведений. Что она
пребывает в смятенном состоянии духа и, возможно, запугана.
   - - Я не запугана!.. - шепотом крикнула Павла. Кович положил руку  ей  на
плечо:
   - Но ведь есть обстоятельства, мешающие тебе говорить  правду?  Да?  Твои
отношения с...
   - Да, -  сказала  Павла  быстро.  -  Есть  обстоятельства,  мешающие  мне
говорить правду. Когда они изменятся, я все скажу. Ладно?
   Журналисты - оба чернявых и рыжий - ушли,  подозрительно  довольные.  Как
будто отказ Павлы давать интервью ни капельки их не огорчил; как будто того,
что они знали, и так хватит на маленькую, но вполне достойную сенсацию.
   Он оставил ее в гостиной - сидеть на пыльном диване, просматривать старые
театральные журналы и бездумно пялиться в пестреющий клипами телеэкран. Ушел
в кабинет, плотно закрыл за  собой  дверь.  Постоял,  сжав  зубы,  уселся  в
кресло, взял телефон к себе на колени.
   - Добрый день. Могу ли я  говорить  с  сокоординатором  Познающей  главы,
господином Тританом Тодином?
   На том конце трубки не случилось, против его  ожиданий,  ни  заминки,  ни
удивления.
   - Перезвоните по номеру... - номер был произнесен в меру быстро и в  меру
внятно, но зато безмерно вежливо.
   Раман поблагодарил.
   - Алло...
   Он повторил свою просьбу; строгий молодой человек  на  том  конце  трубки
осведомился, кто  именно  спрашивает  господина  Тодина,  а  затем  попросил
обождать.
   Раман был слишком зол. Если после этой длинной  паузы  ему  сообщат,  что
господин Тодин, к сожалению, отсутствует, - пусть пеняют на себя...
   - Привет, Раман.
   Невозмутимость этого человека могла сбить с толку кого угодно.
   - Привет, егерь, -  Раман  не  собирался  вести  долгих  подготовительных
бесед.
   Тодин удовлетворенно хмыкнул, как будто соперник совершил именно тот ход,
которого от него ждали.
   - Я рад, что с Павлой все в  порядке,  -  низкий  оперный  голос  Тритана
звучал совершенно бесстрастно. - Но  я  немножко  удивился,  почему  она  не
перезвонила мне.
   - А я немножко удивился, - мстительно передразнил Раман, - как она до сих
пор сохранила к вам подобие теплого отношения... К вам, своему  собственному
палачу!
   - Раман...
   - Молчите, - Кович перебил бесцеремонно, как, бывало, прерывал актеров на
репетиции, - я знаю о том, что случилось с Павлой в  Пещере.  Если  это  еще
один из ваших подлых трюков, - постарайтесь, чтобы он был последним...  Если
же Павлу на самом деле хотели убить...
   Он эффектно замолчал, предоставив Тодину  возможность  оправдываться,  но
тот молчал тоже. Молчание затягивалось.
   - Слушай меня, - зло сказал Раман, оглядываясь на дверь  гостиной.  -  На
ушах стоит вся служба общественной  информации.  В  твоих  интересах,  егерь
Тодин, сделать так, чтобы Нимробец жила безбедно и была здорова.
   - Я это учту, - сухо сообщила трубка. - А теперь, будь  добр,  попроси  к
телефону Павлу.
   - Я еще не договорил!.. Возможно ли устранение через  Пещеру  не  столько
биологически опасных, сколько неугодных личностей?
   Тодин вздохнул:
   - Неугодных кому? Администрация как огня боится так называемых "этических
кризисов"...
   - Неугодных Триглавцу! Пауза.
   -  Идиот,  -  сказал  Тодин,  и  Раман  с  удовлетворением  отметил,  что
невозмутимого Тритана наконец-то удалось вывести из себя.
   Когда он вернулся в гостиную, Павла  спала,  положив  голову  на  пыльную
диванную подушку. Он постоял над ней, не зная, что делать, потом вернулся  в
кабинет  и  позвонил  в  театр.  Передвинул  репетицию  на  полчаса   позже;
спектакль, из которого выдернули было,  не  желал  так  просто  сдаваться  -
тащил, звал, засасывал в себя, еще немного,  и  Павла  Нимробец  начнет  ему
мешать...
   Он перезвонил  Павлиной  сестре.  Сообщил  некоему  мужчине  -  очевидно,
Стефаниному мужу, - что Павлу выписали из больницы и она  будет  дома  самое
позднее через час. Выслушал его сбивчивые благодарности - интересно, за что?
И, едва положив трубку, вздрогнул от телефонного звонка.
   - Алло, Кович?
   Голос Тодина  потерял  краски  и  обертоны  -  теперь  он  был  глухим  и
сдавленным, будто Тритана держали за горло.
   - Не давай ей спать! Не давай ей спать,  слышишь?!  Ни  секунды...  И  не
занимай телефон!.. Короткие гудки.
   Обратный путь занял долгие десять секунд; Раман бежал  так,  будто  не  в
собственную гостиную  он  сейчас  ворвется  -  в  темный  зал  с  сосульками
сталактитов,  где  уже  мечется  в  смыкающемся  кольце   егерей   маленькая
затравленная сарна...
   Павла сидела на диване и  терла  кулаками  лицо;  по  счастью,  он  успел
совладать с собой раньше, чем она заметила его выпученные глаза.
   Раман опаивал Павлу третьей чашкой крепкого кофе, когда телефон  зазвонил
снова.
   - Это я, -  басом  сказала  трубка,  и  Раман  почувствовал,  как  нервно
подбирается живот. - Все, отбой. Она может спать.  Ты  можешь  отправить  ее
домой. Ей ничего не угрожает.
   - Ты уверен? - спросил Кович сквозь зубы.
   - Совершенно.
   Тодин казался едва ли не беспечным. "А не блефует ли он, - угрюмо подумал
Раман. - Не провел ли он и меня на мякине - так, как неоднократно  обманывал
Павлу..."
   Будто прочитав его мысли, Тодин сухо усмехнулся в трубке:
   - До встречи... постановщик. И оборвал связь.
   Перед служебным входом стояли два  автобуса  и  огромный  крытый  фургон.
Полтеатра отправлялось на гастроли по провинции - будничные, не  сулящие  ни
славы, ни особенной прибыли. Этих гастролей вполне могло бы и  не  быть,  но
Раман  ощущал  напряжение  в  театре  и  хотел   разрядить   его,   отправив
возмутителей спокойствия в ссылку.
   Возмутители спокойствия курили на привычной скамейке под окнами  Раманова
кабинета; красиво горели на солнце белые  волосы  Клоры  Кобец,  Дана  Берус
задумчиво красила губы, чуть в сторонке  беседовали  примадонна  и  потливый
герой-любовник: с лица  его  не  сходило  выражение  мрачной  озабоченности.
Гастроли стояли у него костью в горле  -  жена  оставалась  одна  с  грудным
ребенком.
   Весь устоявшийся коллектив, костяк театра.  Половина  из  них  ученики  и
выкормыши Рамана; и все  эти  люди  в  разной  степени  уязвлены  его  новой
любовью, его тайным спектаклем, его начальственной блажью, ради  которой  он
забросил дела привычные и почетные, живые спектакли,  дающие  театру  имя  и
сборы. Кович, не пропускавший ранее ни одного своего  спектакля,  изводивший
актеров замечаниями и придирками, теперь нашел себе  новую  игрушку;  теперь
второй режиссер Глеб сидит по вечерам в директорской ложе, а  великий  Кович
всем своим видом дает понять,  что  у  него  есть  занятие  поинтереснее.  И
актеры, поначалу вздохнувшие с облегчением, ревнуют - все яростнее и злее.
   С ним почтительно поздоровались; он вежливо кивнул,  привычно  пробежался
взглядом по лицам, увидел то, что и так было ясно, - никому не хочется ехать
на  эти  гастроли.  Все  молча  клянут  его,  заранее  предвкушая   скверные
гостиницы, пыльные провинциальные городишки, наполовину пустые залы - и  это
на спектаклях прославленного театра, привыкшего к аншлагам! Ведь какой дурак
жарким летом вернется с любимой дачи, чтобы оставить  деньги  в  театральной
кассе и отпечаток седалища в кресле зрительного зала?!
   Раман лучезарно улыбнулся примадонне, подмигнул  мрачной  Клоре  Кобец  и
перешагнул порог театра. Его работа ждала его. Он только теперь  понял,  как
много времени отобрано у работы: почти сутки!..
   И его ребята ждали его вот уже полтора часа -  серьезная  сосредоточенная
Лица и партнер ее Валь, бледный, какой-то вялый сегодня, опухший - не  то  с
недосыпу, не то с перепоя...
   - Валь, вы вчера пили?
   - Нет...
   На этих двоих - колоссальная нагрузка. Возможно, Раман не прав, репетируя
с одним только составом исполнителей, да  к  тому  же  не  профессионалов  -
начинающих. Возможно, он не прав - но это условия  игры.  Брошенный  в  воду
либо тонет, либо учится плавать раз и навсегда. Закон естественного отбора.
   - Почему вы не готовы к репетиции, Валь? Посмотрите на себя в  зеркало  -
где энергия? Где собранность?
   Парень молчал. Девчонка, сидевшая рядом, напряглась.
   - Мы же договаривались, - сказал Раман мягко. - Вы же понимаете, какой на
вас груз. Ваше здоровье сейчас - не ваше личное дело, а дело театра, группы,
постановочного цеха, бухгалтерии в конце концов... В чем дело, Валь?
   Парень наконец-то оторвал от пола воспаленные глаза  в  подушках  опухших
век:
   - Я не спал. Ни вчера, ни...
   Он запнулся; Раман стиснул зубы, пережидая толчок тревоги.
   - Почему? Существуют лекарства, от самых легких до...
   - Я боюсь! - выкрикнул парень шепотом и в  глазах  его  мелькнул  призрак
истерики. - Пещера... Я в общаге мою посуду - и вдруг вижу, что я... будто я
схруль. Будто мой сосед, Пашка...  будто  он  меня  съест.  Я  боюсь...  что
Пещера... о Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..
   Девчонка, Лица, прерывисто вздохнула. Щеки ее, чуть загорелые,  с  каждой
секундой делались все бледнее и бледнее.
   Раман поманил ее пальцем.  Она  встала  и  подошла,  неслышно  ступая  по
паркету балетными тапочками.
   - Извини, что я тебя гоняю... Купи, пожалуйста,  в  буфете  сигарет.  Для
себя и для партнера... Попроси буфетчицу принести в  репетиционную  кофе.  И
плитку шоколада... Давай.
   Лица вышла; Раман поднялся, подошел к вскочившему было Валю,  надавил  на
его плечи, опуская обратно на скамейку:
   - Смотри на меня. Внимательно смотри...  Ты  хочешь  быть  актером?  Тебя
предупреждали, когда ты в училище поступал, тебя  предупреждали,  что  актер
занимается стриптизом? Обнажает душу? Тебя предупреждали, что будет ТАК,  ты
что же, не поверил?
   - Про Пещеру никто не  играет,  -  сказал  парень  шепотом.  -  Если  про
любовь... Я могу какую угодно  сцену,  самую  интимную,  нагишом...  Но  про
Пещеру
   Никто...
   - Мы играем про любовь! - голос Рамана сделался железным, как корабельная
цепь. - Ты пойми, мы играем про людей... не про Пещеру! Будь  она  проклята.
Пещера, мы играем про людей, про любовь, понимаешь?!
   Парень молчал, но паника в его глазах  понемногу  гасла,  стиралась,  как
рисунок на асфальте стирается под тысячами ног.
   - Ты любишь Лицу? - спросил Раман,  поцепче  ухватываясь  за  его  плечи.
Парень молчал.
   - У тебя есть девушка?
   - Есть... Дора...
   - Мне надо, чтобы эти два месяца  перед  премьерой  ты  любил  Лицу.  Она
красива. Она талантлива. Найди, за что ее любить.
   Скрипнула дверь.
   Красивая и талантливая  Лица  стояла  на  пороге  -  потертый  спортивный
костюм, балетные тапочки, в руках - поднос с дымящимися чашечками кофе.
   Он не стал брать эпизодов Пещеры. На сегодняшнюю репетицию вполне хватало
бытовых сцен.
   Валь репетировал хорошо. Он просто на диво  удачно  репетировал  -  может
быть, потому, что и Лица была расторможена, внутренне  разбужена,  Раман  не
раз и не два похвалил себя за удачный выбор - у этих двоих уже есть  сцепка.
Ансамбль, которому позавидовали бы маститые профессионалы.
   Он поощрял обоих.  Он  совершенно  искренне  рассказывал  им,  какие  они
замечательные актеры, и оба, кажется, были довольны; крах наступил внезапно,
и когда Раман осознал его, было уже  поздно.  Валь  не  явился  на  вечернюю
репетицию. Раман, чья  интуиция  тут  же  завопила  о  несчастье,  самолично
Направился в общежитие; от подъезда общаги отъезжала машина "скорой помощи".
И перепуганной толпой стояли квартиранты.
   "Я боюсь! О Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!.."
   Вахтерша заламывала полные белые руки:
   - С пятого этажа... Стекло выбил,  порезался...  Врачи  говорят,  у  него
помутнение  рассудка.  На  кусты  упал,  живой  остался,  но,  говорят,  шею
сломал... Шею сломал, понимаете...
   Раман ничего не ответил.
   Оказывается, Влай перезвонил Стефане, и та вихрем примчалась с работы.
   Павла, растерянная, стояла посреди прихожей;  после  объятий  последовало
некоторое замешательство: Стефана никак не могла понять, почему у  прибывшей
из больницы сестры такие перепачканные землей брюки. И  куртка  в  древесной
смоле, и нету с собой ничего, даже зубной щетки.
   - Почему они не предупредили меня? Я бы забрала тебя прямо из больницы...
И потом, я хочу говорить с врачом. Где твоя  история  болезни?  Какие  будут
предписания, может быть, тебе надо в санаторий? И потом, Павла, что  это  за
чушь, какие-то люди звонят и спрашивают, правда ли, что тебя насильно упекли
в сумасшедший дом... Какие-то совершенно непонятные статейки,  при  чем  тут
этот режиссер, Кович, он ненормальный?..
   Митика носился по дому с поросячьим визгом, Влай жарил на кухне  какие-то
блинчики и Стефана  поставила  перед  Павлой  полную  тарелку,  а  когда  та
отказалась, страшно обиделась:
   - Но это же делалось специально для тебя! Влай терпеть не может  возиться
на кухне, он специально для тебя старался, а ты не хочешь даже попробовать?!
   Павла попробовала. Вымученно похвалила и отодвинула тарелку.
   - А я ведь только вчера  звонила  этому  доктору  Барису,  -  -  сообщила
Стефана возмущенно. - Он сказал  мне,  что  твое  состояние  стабильно,  без
резких изменений... Как они могли так внезапно тебя  выписать?  Или  они  не
закончили курс?!
   Павла  безучастно  смотрела,  как  Митика  пускает  мыльные  пузыри   над
кастрюлей с борщом.
   - Алло, - говорила Стефана, придерживая плечом телефонную трубку.  -  Это
клиника? Доктора Бариса, пожалуйста... Это Стефания Нимробец. А? А когда  он
будет?..
   В передней коротко вякнул дверной звонок.
   - Влай! - крикнула Стефана, отводя трубку в сторону. - Открой!
   "Все, как раньше, - подумала Павла удивленно.  -  Ничего  не  изменилось.
Безвременье - сегодня, завтра, год назад..."
   Митика выдувал самый большой, самый красивый пузырь,  по  тонким  мыльным
стенкам плясали цветные разводы, а внизу набрякала прозрачная капелька, го-,
товая сорваться в борщ.  Митика  дул,  раздувая  щеки,  пузырь  крутился  на
соломинке, как глобус.
   - Влай! - крикнула Стефана. - Кто там? Кто пришел, это Рада?..
   Митика возмущенно завопил, потому что пузырь лопнул, так и не  сорвавшись
с соломинки.
   - Влай, если это Рада, то пусть идет скорей ею...  Стефана  запнулась.  В
дверях  кухни  стоял  смуглый   мужчина   в   замшевой   рубашке,   с   чуть
несимметричными  чертами  лица,  с  ярко-зелеными  глазами,  пристальными  и
рассеянными одновременно.
   - Ну вот, - сказала Павла в наступившей тишине. - А это,  Стеф,  господин
Тритан Тодин, сокоординатор Познающей главы.
   "Который играет со мной, будто Митика с мячиком", - хотелось ей добавить.
Но она промолчала.
   - ...И ты мне больше не веришь?
   Павла молчала.
   В ее собственной маленькой комнате Тритан казался  чужеродным  элементом.
Пришельцем, едва ли не привидением.
   - Павла, ты мне и правда перестала верить? Павла молчала.
   Ей действительно хотелось, чтобы Тритан растворился  в  воздухе,  подобно
призраку. Пусть уйдет все хорошее, что было с ним связано, но и плохое пусть
тоже уйдет. Не было ничего, ни саага в  вечерней  студии,  ни  больницы,  ни
мертвого мужчины в водительском кресле, ни схватки егерей...  А  впрочем,  и
была ли схватка, сейчас, спустя сутки, осталось воспоминание о воспоминании,
не больше...
   - Вот твой паспорт, - сухо сказал Тритан. "Почему он говорит так сухо?  -
подумала Павла. - Это несправедливо с его стороны... Или ему удобно стать  в
позу обиженного?"
   - Вот твой паспорт, но я его тебе не отдам. Сейчас  мы  вместе  поедем  в
одно место. С документами.
   "Меня арестовывают, - подумала Павла устало. -  Сажают  в  изолятор,  как
социально опасную особь".
   - У тебя есть что-нибудь приличное из одежды? Платье?
   И, не дожидаясь ее ответа, он открыл дверцы шкафа и по-хозяйски  осмотрел
хранящееся там добро.
   Павла села на кровать. За прикрытой дверью возился, подслушивая,  Митика;
неужели прав был Кович и все, что связывало ее  с  Тританом,  -  всего  лишь
интересы некоего темного, не очень благородного