ени  в
парке заменяют пальмы, фонтан с каменным рыбаком заменяет водопад, медсестра
за столиком - вместо мартышки, столь же безответна...
   Какая лабуда.
   - Сейчас налево, - заискивающе пробормотал парень, в то время как  Павла,
отлично   знавшая   дорогу   в   лабораторию   Бариса,   свернула   направо.
Сопровождающий, впрочем, будто ждал от нее  такой  странности  и  немедленно
подхватил под локоть, разворачивая в нужном направлении:
   - Нет, сюда...
   "Будто бы я бильярдный шар, - подумала Павла с неудовольствием. - Который
катится по ровному полю, а его направляют, куда..."
   А почему, собственно, налево?!
   - А куда мы идем? - спросила она удивленно. - К Барису?
   - К Барису, - подтвердил охранник, и  рука  его,  готовая  уже  выпустить
Павлину руку, вдруг сжалась сильнее. - К  Барису,  как  договаривались...  К
нему...
   Павле вдруг сделалось страшно.
   Тюбик помады, застрявший в щели тротуара. При чем тут помада... Рев саага
в переходах пещеры...
   Она споткнулась в третий раз. Сопровождающий  сдавил  ее  руку  что  есть
силы. "Мне больно", - хотела  она  сказать  -  но  во  рту  у  нее  внезапно
пересохло.
   Безлюдные коридоры.
   Павла только теперь поняла, что никогда не бывала в этой части  больницы.
Запах чистого белья, теплый  воздух  из  вентиляционных  решеток,  кварцевые
лампы...
   - Куда мы идем?!
   Во рту у охранника...
   А если он никакой не охранник?!
   Во рту у него белой шеренгой стояли обнаженные в  улыбке  зубы.  И  рука,
сжимающая Павлин локоть, сделалась совсем уж железной:
   - Идемте... Пожалуйста... Ну, Павла...
   Когда-то давным-давно, в детстве, с ней случилось нечто  подобное.  Когда
она купалась в реке, нырнула - и защемила ногу  в  пасти  подводной  коряги.
Тогда была тошнотворная паника, бешеное желание  вырваться  на  поверхность,
совершенно напрасные усилия... как сейчас...
   Он тащил ее за собой. Теперь он ее тащил, а она такая слабая  после  всех
этих опытов, она может только...
   Теплый, узкий, душный коридор.
   - Мне надо в туалет, - сказала она тонко, и колени ее подогнулись. -  Мне
очень, очень...
   Держащая ее рука ослабила хватку на одно только мгновение -  но  внезапно
проснувшийся инстинкт жертвы подсказал Павле момент для рывка.
   Р-раз!
   Ударил в лицо теплый и влажный воздух. Переходы Пещеры... нет, полутемный
коридор с толстыми  трубами  вдоль  стен.  Она  должна  бежать.  Она  должна
спасаться. Так велит инстинкт.
   Топот ног за спиной. Пружинящий пол глушит шаги, но этот топот...
   Почему он не окликает ее?! Он боится шума, если она сейчас закричит...
   Резкий поворот. Два коридора, направо и налево. Павла потеряла мгновение,
не зная, куда свернуть, но топот ног за спиной...
   ...если она сейчас закричит, может быть, ее услышат?!
   Железная дверь.
   Павла пережила долгую секунду отчаяния, потому что больница приучила ее к
запертым дверям - но железная дверь смилостивилась над ней  и  поддалась  ее
усилиям.
   Темнота.
   Вернее,  полумрак,  одинокая  синяя  лампочка  в  углу,  горы  скомканной
ткани... Стеллажи... Склад? Прачечная?
   Она нырнула под влажную, пахнущую дезинфекцией гору  белья  в  тот  самый
момент, как на пороге темной комнаты встал силуэт ее преследователя. Вернее,
за волосок до этого момента, за волосок времени, потому  что  преследователь
не успел...
   Тишина. Тихое урчание воды в  толстых  трубах  вдоль  стен;  или  это  не
вода?..
   Человек, две минуты назад бывший Павлиным сопровождающим, стоял в дверях,
и Павле казалось, что он видит в темноте.
   Легкие требовали воздуха, много воздуха  после  быстрого  бега,  и  пыль,
попадая в горло, заставляла Павлу сильнее зажимать руками рот и нос.
   Дышать нельзя.
   И кричать нельзя тоже - потому что преследователь обнаружит ее первым.
   Где охрана?!
   Из руки преследователя упал тонкий луч света.  И  пополз  по  скомканному
белью, и там, где он достигал ткани, расползалось по простыням  белое  яркое
пятно.
   Сквозь щель между складками тяжелого пододеяльника  Павла  смотрела,  как
пятно  движется.  Будто  живое  существо.  Как  ядовитый   паук,   Павлиному
воспаленному воображению представились даже десятки суетящихся лап...
   Пятно прошлось по стене, на секунду осветив толстую вертикальную трубу  и
широкий люк на ее боку.
   Крышка люка была приоткрыта, оттопырена, будто презрительная губа.
   Павла задрожала.
   Пятно возвращалось, переползало с горы на гору, еще  секунда  -  и  Павла
увидит в  его  свете  собственную  ногу,  прикрытую  одним  только  краешком
наволочки...
   Инстинкт помог ей безотказно.
   За мгновение до неминуемого разоблачения инстинкт  толкнул  ее  вперед  и
вверх.  Преследователь  опоздал  всего  на  это  самое  мгновение  -   Павла
подскочила к люку, сорвала крышку и швырнула ее преследователю в лицо, и это
было еще мгновение, нужное Павле  затем,  чтобы,  сдирая  бока,  кинуться  в
темноту люка - неизвестная труба не казалась ей страшнее преследовавшего  ее
человека. Почему?
   Она не думала. За нее решал инстинкт, может быть, тот самый,  за  которым
так усердно охотились все эти исследователи, Барисы да и Тритан...
   - Тритан! - крикнула она за миг до падения.
   Падение было мягким. На кучу все того же белья. Кварцевые лампы.
   Инстинктивно прикрывая глаза, Павла поднялась  на  четвереньки,  ковыляя,
добралась до закрытой железной двери - заперто!
   За  ее  спиной  что-то  грузно  упало  в  груду  белья.  Другая  дверь  -
стеклянная, за дверью -  коридор,  в  конце  его  женская  фигура  в  белом,
медсестра или прачка, вот она поворачивает голову, сейчас...
   Павла схватила воздух ртом, готовясь закричать.
   В этот момент на лицо ей с разгону опустилась широкая ладонь.
   Гадость, которой невозможно дышать. Гадость, гадость!.. Темнота.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Переступив порог клиники, он почувствовал себя персонажем детского  кино.
Так называемого "детектива".
   Их было, вероятно, полным-полно; неискушенный глаз вряд ли их видел. Даже
Кович, со своим наметанным на всякие странности оком, вычислил их только  на
половине пути.
   За каждым поворотом. Как телеграфные столбы -  с  натянутыми  между  ними
цепкими взглядами. Внешне безразличные и расслабленные, кто в белом  халате,
кто в синем, кто в комбинезоне электрика,  кто  просто  сидит,  неприметный,
слушает радио...
   Мягкий пол глушил шаги; улыбчивая медсестра вела Рамана каким-то  кружным
путем, он, пожалуй, сам бы не смог вернуться. А если и смог  бы,  то  только
изрядно поплутав.
   Вышли  к  лифту;  в  зеркальном  потолке  его  отразились  белая  шапочка
медсестры, облезлая макушка Ковича  и  иссиня-черная  шевелюра  задумчивого,
прикатившего на лифте парнишки. Под мятым  костюмчиком  случайного  спутника
прятались сноровка и мощь, на дне равнодушных глаз жил  все  тот  же  цепкий
профессиональный взгляд. Раману вдруг сделалось не по себе - в  повседневной
жизни люди не так часто следят друг за другом. Из каких специальных школ они
притащили этих странных ребят? Да  еще  столько,  чтобы  хватило  на  каждый
поворот бесконечного коридора?..
   "И главное, зачем? -  спросил  перепуганный  внутренний  голос.  -  Чтобы
хранить, беречь, не выпускать из виду ассистентку Павлу Нимробец,  непутевую
Павлу, которая еще два месяца назад никому не была нужна..."
   Все, о чем говорил Тритан Тодин, - весь этот  бред  о  пороховом  заряде,
подложенном под человечество, - воплотилось в ионизированном  и  увлажненном
воздухе пустынных коридоров. Атмосфера тревоги и  несвободы.  Та  атмосфера,
которую так сложно создать искусственно, особенно на сцене, особенно  силами
ленивых и добрых актеров...
   Когда спектакль приходит к финалу, с трудом созданная  атмосфера  гаснет,
исчерпав  себя,  тонет  в  аплодисментах.  Кто  будет   аплодировать   Павле
Нимробец?..
   - Пожалуйста, господин Кович, войдите... Первое, что он увидел, был томик
Вечного Драматурга. Его собственная книга, лежащая на краю маленького стола,
как-то небрежно лежащая, будто забытая, хоть и на виду...
   - Привет, Павла.
   Прикрылась дверь за его спиной. Мертво прикрылась, наглухо, на замок.
   - Привет, узница... Ты знаешь, что при  дворе  Лера  Четвертого  опальные
фаворитки призваны были носить огненно-красное?
   Она механически посмотрела на свой спортивный костюм. Даже не улыбнулась;
перевела глаза куда-то под потолок, он невольно проследил за ее  взглядом  и
увидел стеклянный глаз объектива, замаскированный, но не очень тщательно.
   - Нас смотрят? - спросил он упавшим голосом.  Ситуация  переставала  быть
объяснимой. То есть нормальной она давно перестала быть,  но  круглосуточная
слежка...
   Значит, он не сможет поговорить с ней о том, что  интересует  его  больше
всего. О главном.
   - Как ты себя чувствуешь? Она усмехнулась:
   - Меня пытались выкрасть...
   - Чтобы жениться? Чтобы съесть? Нет, она  не  хотела  улыбаться.  Или  не
могла; случившееся с ней - а с ней ведь действительно  что-то  случилось!  -
сделало ее тихой, какой-то скованной, застывшей:
   - Чтобы синтезировать из меня... сделать... Тритан вам не объяснил?
   - Говори мне "ты", - сказал он механически.
   - Значит, объяснил, - она вздохнула.  Раман  понял,  что  не  знает,  что
говорить. То есть еще сегодня утром, собираясь к  Павле,  он  ясно  понимал,
зачем идет и что скажет, -  но  теперь,  под  скромным  взглядом  маленького
объектива, все это как бы не имело смысла. И слов не было...
   Кроме тех, что напечатаны на бумаге.
   И он полез в сумку:
   - Вот, посмотри...
   Газеты  были   разные   -   популярные,   с   желтизной,   и   уважаемые,
занудно-благородные; заметки,  которые  должны  были  заинтересовать  Павлу,
помечены были красным маркером.
   "Допустит ли Триглавец превышения полномочий?"
   "В  психиатрической  клинике  столицы  содержится  под  стражей  здоровый
человек".
   "Будет ли удовлетворен научный интерес Познающей главы? За чей счет?"
   Павла пробежала заметки глазами.  Заметно  побледнела;  протянула  газеты
обратно, как показалось Ковичу, со страхом:
   - Вы... Тритан ЭТО видел?
   Кович почувствовал, как  тлеющее  в  душе  раздражение  вдруг  расцветает
махровым цветом.
   - Я не  носил  к  нему  на  утверждение...  Он  не  расписывался  красным
карандашом. Ты об этом спрашиваешь?..
   Павла отвернулась:
   - Я знаю, что вы его не любите.
   - Он использует тебя, - Раман поднял голову, злорадно  заглянул  прямо  в
равнодушный глаз объектива. - Он использует тебя, никто тебя не похищал, это
подставка. Фокус для легковерных девочек...
   - Когда премьера? - спросила Павла шепотом.
   Раман опомнился.
   Наверное, он просто старый упрямец. "Мастер конфликта",  как  говорили  о
нем еще в училище... Но что это за театр - без конфликта?!
   - Скоро, - сказал  он  неожиданно  спокойно.  -  И  считай,  что  ты  уже
приглашена.
   - ...Разве, берясь за эти исследования, вы не  знали  заранее,  с  какими
проблемами столкнетесь?  Что  получение  результата  связано  с  разрушением
личности донора? Вы знали об этом С САМОГО НАЧАЛА!..
   Угрюмый мужчина,  сидящий  по  правую  руку  полной  женщины  с  холодным
взглядом, все наливался и наливался кровью. Тонкие губы нервно прыгали:
   - Не вы ли кричали, что прятать голову в песок бесполезно и стыдно? Не вы
ли говорили о гипотетическом противоядии, которое якобы  дадут  человечеству
ваши изыскания? Вы морочили нам голову, вы, можно сказать, убедили нас  -  а
теперь выбываете из игры? Надо полагать, руки должен пачкать кто-то  другой,
никак не вы, Тодин?!
   Смуглый  человек  с  зелеными  глазами  неторопливо  разбирал  на   столе
авторучку с золотым пером. Кончики его пальцев уже испачкались в чернилах, и
это  было  бы  мило  и  трогательно,  совсем  по-школьному,   если   бы   не
отталкивающее, неприятно-жесткое выражение чуть ассиметричного тонкого лица.
   - Речь не идет о чистых руках, - выразительный взгляд сперва  на  полную,
похожую на домохозяйку женщину, потом на собственные, выпачканные в чернилах
руки. - Речь идет о категорическом запрете подобных исследований. Я  настоял
на пуске проекта, и я же  на  практике  убедился...  в  его  негуманности  и
неэтичности.
   - Какой кошмар! - сухо рассмеялась  похожая  на  домохозяйку  женщина.  -
Обвинения  в  неэтичности  в  устах  господина  То  дина...  Надо  полагать,
физическая близость с объектом исследований специально оговорена в  учебнике
этики. Как замечательный способ добиться  цели  приятным  для  исследователя
путем.
   - Избавьте, - устало попросил утопающий в кресле бородач.
   Смуглый пожал плечами:
   - Этот проект не имеет права на существование - вне зависимости от  того,
с кем я сплю... А если проектом не будет  заниматься  Познающая,  -  значит,
этим никто не будет заниматься.
   - Совсем-совсем никто? - с усмешкой спросила женщина. - Попытка похищения
как бы уже и не в счет?
   - Познающая сумела предотвратить похищение, - пожал  плечами  смуглый.  -
Сумела без  братской  помощи  Охраняющей...  А  вот  предотвращать  подобные
инциденты - кто должен, не подскажете?
   Женщина засопела. Желтолицый человечек с треугольным, похожим на  эмблему
лицом коротко вздохнул:
   - Рабочая поддерживает требования господина
   То дина. Любые страдания, умышленно или без умысла причиненные  невинному
человеку, подрывают основы Триглавпа... разрушают этический каркас. А  кроме
того, газетный шум, всеобщее внимание,  привлеченное  Постановщиком...  этим
Ковичем...
   Женщина свирепо обернулась к бородачу в кресле:
   - Не находила ли координатура, что налицо провокация со стороны господина
Година? Постановщик спровоцирован, его действия поощряются со стороны...
   - Выбирайте выражения, - резко перебил бородач. Посидел в тишине, пожевал
губами, добавил тоном ниже:
   - Прошу прощения.
   Женщина желчно усмехнулась.
   Смуглый осторожно раскладывал перед  собой  на  столе  мельчайшие  детали
разобранной авторучки.
   - Охраняющая  обожает  кидаться  обвинениями,  -  горько  сказал  бледный
молодой человек за его спиной. - Доказательствами, как правило, брезгуя...
   - Познающая струсила,  -  бросил  угрюмый,  сидящий  по  правую  руку  от
женщины. Бородач метнул на него тяжелый, как камень, взгляд.
   -  Теперь,  когда  этот...  Постановщик  создал  невозможную  для  работы
ситуацию, - женщина пожала плечем. -  Когда  на  официальном  проекте  можно
ставить крест... А Познающая тем  временем  сохраняет  полный  контроль  над
объектом... Невольно спрашиваешь себя: а не ведет ли господин Тодин  двойную
игру? Не уловка ли это, чтобы продолжать эксперимент БЕСКОНТРОЛЬНО?
   Следующие несколько минут потонули в возмущенном шуме.
   Лицо смуглого оставалось бесстрастным.
   Но из резервуара с  остатком  чернил  расползлось  по  скатерти  обширное
темное пятно.
   Звонок   телефона   заставил   ее   поморщиться;   она   ждала   услышать
профессионально мягкий голос  доктора  Бариса  и  потому  вздрогнула,  когда
трубка сказала низким, как органный бас, голосом:
   - Малыш, переезжаем.
   - Куда? - она плотнее сжала трубку. Тритан никогда не звонил ей в палату.
- Я ждала, что ты утром...
   - У меня совсем нет  времени,  малыш...  Сейчас  за  тобой  придут  люди.
Отвезут тебя... туда, где тебя никто не тронет.
   - Они что, все-таки решили засунуть меня в изолятор?!
   Трубка зашипела-на том конце с силой втянули воздух:
   - Это... компромиссный  вариант.  Ни  о  чем  не  беспокойся.  Все  будет
совершенно в порядке...
   Павла села на кровать. Усталость. Даже клонит в сон.
   - Приезжай за мной сам.
   - Малыш, не волнуйся. Я приеду. Потом.
   Формальности заняли минут сорок.
   Павла, теперь уже в привычной одежде - собственных джинсах и  собственном
свитере - сидела в вестибюле, знакомом до мелочей; неприятной неожиданностью
оказалось то, что среди всех вещей, что были на ней в момент  поступления  в
больницу, теперь недоставало белого серебряного браслета,  подарка  Тритана.
Павла точно помнила, что как раз в тот вечер браслет на ее запястье  был,  -
но  персонал  недоуменно  пожимал  плечами.  Соскользнул?  Потерялся?  Может
быть...
   Почему-то потеря браслета показалась ей плохой приметой. И явилось, и все
смелее завладело ее ощущениями одно-единственное чувство: опасно.
   Теперь опасно. Сейчас опасно.
   Почему Тритан не приехал за ней сам?!
   Повесив голову, она сидела на  краешке  цветочной  кадки  и  ждала,  пока
оформится акт  сдачи  -  приемки.  Доктор  Барис  подошел,  чтобы  ободряюще
похлопать ее по плечу. Пожал руку, многозначительно кивнул:
   - Удачи...
   Павла неохотно кивнула в ответ.
   Машина была - Павла  вздрогнула  -  неприметная,  беленькая,  с  эмблемой
Рабочей главы на крыше и на дверцах. Старший из сопровождающих -  немолодой,
коренастый, явно не имеющий  к  психиатрии  никакого  отношения,  -  покачал
головой:
   - Нет. Мы трупов не возим.
   Машина и  впрямь  оказалась  типовой  только  снаружи;  изнутри  оказался
удобный салон без намека на скорбное ложе для умерших во сне. "Сон  его  был
глубок и смерть пришла естественно..."
   Всего сопровождающих было двое - один, блондинистый, с нездоровым  цветом
лица, уселся рядом с водителем, другой - тот  самый  коренастый  -  рядом  с
Павлой. Уселся неловко - мешали тяжелые ножны на боку.
   Боевая сабля?!
   В другое время Павла,  изнывая  от  любопытства,  попросила  бы  показать
оружие - но сейчас ей было не до того.
   Ей было муторно и страшно. Ей хотелось знать, куда ее везут и зачем.
   - Нам долго ехать?
   Целую минуту казалось, что никто не ответит.
   -  Семьдесят  две  минуты,  -  отозвался  наконец  коренастый,  и   Павла
вздрогнула. Издевается? Нет, просто привык вот так рассчитывать время...
   Долго ехать. Долго. Место, куда они стремя лежит за чертой города.
   Окна были плотно  занавешены,  водительская  кабина  отделена  от  салона
стеклом и гармошкой складных пластмассовых штор.  Павла  попыталась  открыть
между двумя пластинками щелку - но коренастый сказал "не надо" и сказал так,
что Павле сразу же расхотелось впечатлений.  Часы  ее  стояли;  единственным
окошком во внешний мир оставалась  щель  приоткрытого  люка.  Оттуда  тянуло
ветром, там мелькали попеременно серое  и  черное,  видимо,  небо,  провода,
ветви деревьев, потолок тоннеля, снова ветви...
   Она хотела задремать, но сон не шел.
   Связан ли ее переезд из клиники с тем шумом,  который,  как  она  поняла,
ухитрился поднять неудержимый Кович?
   Кович, саажья морда.
   Тритан время от времени врет. Она молча признает за ним  это  право,  тут
никуда  не  денешься,  тут  надо   жертвовать   малым,   чтобы   сберечь   в
неприкосновенности свою главную веру...
   Мог ли Тритан инсценировать похищение?  У  Ковича  нюх  на  всякого  рода
инсценировки. Павла живет в странном мире, в каком-то театре-перевертыше, но
два режиссера - это много, господа. Они мешают друг другу...
   Но  когда  Тритан  вынимал  ее  из  того  мешка...  вынимал,   наполовину
парализованную... там,  на  полу,  кажется,  прачечной,  она  помнит  вороха
простыней, пузатые мешки, и ее закатали в один из  них...  она  помнит  этот
отвратительный... запах дезинфекции... И когда Тритан вытаскивал ее - у него
совершенно явственно дрожали руки. Это она тоже помнит.
   Притворялся?
   Будь проклят этот Кович. Одно из двух - либо жить,  либо  сомневаться,  а
если и то и другое сразу, то  это  уже  не  вполне  жизнь,  это  эксперимент
какой-то, пытка...
   Коренастый  сидел  рядом  и  молчал.  У  него  было  неприятно   жесткое,
отрешенное лицо, и он избегал смотреть Павле в глаза.
   - Скажите, пожалуйста, который час? - спросила она заискивающе.
   - Я попрошу вас не разговаривать во время поездки. Такова инструкция.
   Уголки губ коренастого опустились ниже -  Павле  вдруг  вспомнился  тюбик
помады, забившийся в щель тротуара.
   Символ паники. Символ неосознанной, неотвратимой