что  визит
вежливости закончен. В прихожей Павла на секунду  остановилась,  пораженная:
это ведь ее дом, она что же, приходила сюда в  гости?!  Из  ностальгического
шока  ее  вывел  крик   Стефаны:   оказывается,   Митика   успел   натолкать
картофельного пюре в летние туфли Тритана, оставленные на полочке для обуви.
   За смущенными извинениями и поспешной ликвидацией аварии миновали  лишние
десять минут; Павла стояла, прижавшись к Тритановому боку,  и  ей  почему-то
казалось, что он ее не видит. Что, стоя в  одних  носках  на  лысом  коврике
прихожей, сокоординатор Познающей главы  Тритан  Тодин  странствует  мыслями
где-то далеко, где не слышен рев Митики, где тем не менее неуютно,  пусто  и
холодно...
   Ей пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он ее услышал:
   - Да?.. До свидания, Стефана, до свидания, Влай.
   Спасибо за вечер... Пока.
   Переступив порог, он крепко сжал ее ладонь, да так и не отпускал.
   Внизу на  скамейке  сидели,  любуясь  луной,  двое  парней  в  спортивных
костюмах.  Павла  почему-то  подумала,  что  они  возвращаются  с   вечерней
пробежки, и удивилась, когда один из них вытащил из кармана нечто с короткой
антенной и приглушенно сказал что-то вроде "пуск".
   - Пойдем, - Тритан потянул ее за руку.
   У бровки стояла машина с затененными стеклами. Дверь  распахнулась  сама;
Павла успела коротко махнуть рукой стоящей на балконе Стефане:
   - Пока!..
   Оба любовавшихся луной парня пересели со  скамейки  в  машину,  один  сел
впереди, рядом с водителем, другой устроился по правую  руку  от  Павлы.  По
левую руку от нее сидел Тритан.
   - Вот это да, - сказала она громко и удивленно. Ехали минут пятнадцать.
   Любители вечерних пробежек вышли из машины первыми - один остался стоять,
любовно поглаживая стриженый куст самшита, другой прошел к дому  -  в  глубь
сада, по кирпичной тропинке,  высветленной  фарами;  Павла  вспомнила  вдруг
день, когда приехала сюда впервые: маленькая, совершенно негородская  улица,
гаснущий шум метро в ушах, первые прикосновения его рук...
   Тот, что ходил к дому, вернулся и кивнул. Павла успела заметить,  что  за
спиной его на тропинке стоит еще один - с виду спортсмен спортсменом,  но  с
миниатюрной рацией в руках.
   - Пойдем, малыш.
   - Вот это да! - повторила она, сжимая его ладонь. - Как в кино...  Как  в
детском муль...
   Порыв ветра качнул фонарем над дверью. Павла не поняла,  как  это  фонарь
может издавать такой звук; у нее моментально заложило уши.
   И сразу же оказалось, что парень с рацией уже не  стоит  на  тропинке,  а
медленно падает на нее, будто внезапно лишившись сознания.
   - А-хх-а! - закричали за спиной.
   Павла почувствовала, как уходит из-под ног земля. Трава, хлестанувшая  ей
по лицу, была высокая и влажная.
   - Лежать!..
   По обе стороны от тропинки трещали ветки. Павла подняла голову; в  резком
свете фар прыгали, отбрасывая черные  тени,  плоские,  будто  вырезанные  из
картона фигурки.
   Пещера.
   Уже спустя секунду она поняла, что именно  напоминает  ей  это  по-своему
красивое действо; кажется, со всех сторон  потянуло  сыростью,  неповторимым
духом лишайников и черного мха. Зависшие в небе звезды  показались  скопищем
огненных жуков; наваждение было таким правдоподобным и явственным, что Павла
вцепилась в траву и часто, со всхлипом, задышала.
   Она видела, как  один  из  нападающих,  во  всем  черном,  но  с  зеленой
хирургической  маской  на  лице,  опускает  на   чью-то   голову   резиновую
полицейскую дубинку. Отвратительный звук; валится на землю  грузное  тело  в
спортивном костюме, человек в черном перемахивает через него, как через кучу
тряпья, и  заносит  дубинку  снова  -  но  его  противник  ускользает,  и  в
стремительном, обтекающем врага движении бьет чем-то в живот - снизу  вверх,
так, что человек в черном хрипит и сгибается пополам, и на освещенной фарами
дорожке с пугающей скоростью растет блестящее черное пятно.
   - Не щадить!!
   Впервые в жизни Павла услышала, как звучит в полную силу знаменитый голос
Тритана.
   И, будто разбуженная этим голосом, взвыла сирена в машине.
   - Убью! - скрежет металла. - С дороги, убью!! Взя-ать!..
   Двое катились по земле - не разобрать было, кто  из  них  в  черном,  кто
носит на лице хирургическую маску, а  в  руке  вместо  скальпеля  -  длинный
изогнутый нож...
   На  узкой   тропинке,   посреди   переломанных   уже   кустов,   варился,
расплескиваясь, котел ярости. Павле, наполовину ослепшей  от  прямого  света
фар, мерещились клочья шерсти - схрульей ли,  саажьей;  то,  что  носителями
убийства выступали  двуногие  люди,  приводило  в  шок,  лишало  возможности
двигаться.
   А потом ее грубо схватили поперек туловища и потащили  сквозь  изломанные
кусты - туда, где за домом уже ждала, оказывается, еще одна машина.
   А потом она услышала крик и покрылась потом, потому  что  это  был  вопль
Тритана, похожий  на  рев  раненого  зверя;  руки,  тащившие  ее,  мгновенно
разжались, выпуская ее обмякшее тело  на  траву.  Свет  фар  остался  где-то
сбоку, но она все равно прекрасно видела, как Тритан, в разорванной  куртке,
кидается сразу на двоих, как воздух над его  головой  рассекает  полицейская
дубинка, а потом он взвивается в воздух,  пропуская  удар  понизу,  а  потом
нападающий получает ногой в пах и орет, будто  придавленный  кот,  а  Тритан
бьет его такой же дубинкой по лицу, и крик обрывается в хрип, а  второй  тем
временем бросается  на  Тритана  со  спины,  и  на  мгновение  кажется,  что
изогнутый нож по рукоятку погрузился в тело, -  но  потом  Павла  видит  его
острие,  чистое,  без  крови,  насквозь  пропоровшее  Тританову  куртку  под
рукавом. Тритан, продолжая движение нападающего, рывком  швыряет  его  через
себя, швыряет с оттяжкой, и падающее тело приземляется с негромким  хрустом,
и нет времени ужасаться, потому что  из  темноты  выныривают  еще  двое,  со
свистом режет воздух нечто на железной цепи. Тритан глухо ревет и ловит цепь
рукавом, а другой рукой бьет  нападавшего  по  глазам,  тот  отшатывается  и
что-то невнятно кричит, а его напарник тем временем  поднимает  перед  собой
железную трубку, уродливую и тяжелую.
   - А-а-а!..
   Трубка разразилась грохотом, и удерживающий  ее  человек  отлетел  назад,
будто отброшенный сильным толчком; мгновением раньше Тритан  успел  кинуться
на землю.
   С глухим ударом упало в траву железное орудие. Его владелец упал рядом  и
не стал подниматься. Павла разглядела  рукоятку  ножа,  подрагивающую  возле
самого его лица, у основания шеи.
   - Павла?!
   Тритан стоял на одном колене. Ножа больше не было в его руке, нож ушел  в
чужую плоть, ушел по самую рукоятку.
   - Павла, не вставай.
   Машина, ожидавшая за домом, снялась с места мгновенно - даже  с  каким-то
паническим взвизгом. Одновременно со  стороны  улицы  надвинулся  шум  сразу
нескольких моторов. И проблесковый огонек полицейской мигалки.
   Сирена, наконец,  заткнулась.  В  уши  ватой  впихнулась  тишина;  Тритан
медленно поднялся. Подошел к лежащему человеку,  ногой  отбросил  в  сторону
тяжелую железную трубку:
   - Ч-черт...
   Он помог ей встать  -  -  точнее,  вздернул  над  землей  и  поставил  на
трясущиеся ноги.
   Одна рука его болталась,  будто  парализованная;  тропинка  перед  домом,
превратившаяся уже в поляну, со страшной скоростью наполнялась людьми.
   - Павла, не смотри.
   Она и рада бы не смотреть.
   Поперек тропинки лежал парень в спортивном  костюме.  Один  из  тех,  что
любовались луной на скамейке перед Павлиным домом; неужели не прошло  еще  и
часа - Стефана, Влай, скучный ужин, картофельное пюре в башмаках Тритана?!
   Еще один лежал на белых носилках. Грудь поднимается и опадает  -  значит,
жив.
   Третьего нигде не было видно, зато за частоколом ног  в  форменных  серых
штанах утопал в темной луже один из нападавших, и с лица  его  уже  сдвинули
повязку, сочно-зеленую, как у младшего врачебного персонала.
   На лицо мертвого Павла смотреть не стала.
   - Что же это, как же это... что...
   Павла вздрогнула.
   Плакал капитан административной  полиции.  Пожилой,  грузный,  всю  жизнь
отдавший службе полицейский, -  он  плакал  и  не  мог  удержать  трясущийся
блокнот. И отворачивался, а  по  мясистому  круглому  лицу  текли  и  текли,
обгоняя друг друга, крупные слезы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   - Когда ты поступал в театральное?
   - Д-два года назад... Меня еще на отборочных
   Срезали, п-потому что я...
   - Заикаешься?
   - Н-ну, я когда т-текст выучу, то меньше з-заика-юсь... Н-но все равно, я
в-волновался...
   Парень был мелким схрулем. Парень был белым схрулем - редкостный тип,  и,
что самое невероятное, шокирующий вопрос Рамана  не  особенно  смутил  юного
акробата.
   - А?.. Н-ну, конечно, н-на людях про Пещеру не говорят... Н-но вообще-то,
конечно, я про это д-ду-мал...
   Парень был феноменально  обаятелен  -  желтые  волосы,  вечно  удивленные
голубые глаза. "Типаж, - думал Раман, смущая юношу пристальным  взглядом.  -
Ходячий типаж... Не актер, нет. Чуть пересмотрим рисунок  -  ему  ничего  не
придется играть.
   Пусть будет собой, всю драматическую часть вытянет Лица..."
   "Если вытянет", - подумал он с внезапным страхом.
   Скамейка под окнами его кабинета была непривычно пуста.  Юноша  сидел  на
краешке стула, хлопал бесцветными ресницами и смотрел на Рамана с доверчивой
надеждой.
   - Будем работать, Алериш. Светлые брови поползли вверх:
   - Я же з-заикаюсь...
   - Это мои проблемы, - Раман сидел на подоконнике, прислонившись спиной  к
оконному косяку. - Будешь молчать.
   Парень прерывисто вздохнул. Раман вдруг явственно представил себе, как он
поднимается со стула и говорит, глядя  в  пол:  "Спасибо,  но  мне  придется
отказаться..."
   Парень молчал. Как будто уже начал репетировать.
   Молчаливый садовник реанимировал кусты, которые еще можно было спасти,  а
прочие спешно выкорчевал, насадив  на  освободившееся  место  массу  пестрых
неприхотливых цветов - будто бы так и надо, будто бы  ничего  и  не  было...
Кровь на кирпичной дорожке замыли  еще  до  рассвета.  Незачем  травмировать
соседей следами насилия. Насилия, которое недостойно человека.
   - Тритан, ты так и будешь молчать? Ее муж обернулся от окна:
   - Я сказал тебе главное. Как раз то, чего ни при каких обстоятельствах не
хотел говорить. Она опустила глаза.
   Он прав. Таких вещей о близком человеке лучше не знать.
   Схватка  егерей  в  Пещере.  Неподвижная  фигура  с  хлыстом,  охраняющая
ослабевшую сарну; она, Павла  Нимробец  -  не  сарна,  не  животное.  Ей  не
пристало
   Бояться егерей.
   Потому что там, где страх,  -  с  любовью  уже,  как  бы  это  сказать...
напряженка...
   - Вот видишь, - сказал Тритан шепотом.
   - Я не боюсь тебя, -  поклялась  она  истово  и  на  минуту  сама  в  это
поверила.
   Он улыбнулся.
   Павла сидела  на  кровати,  на  скомканных  простынях,  помнящих  длинную
бессонную ночь.
   - Значит, ты уже второй раз за меня дерешься.
   Дерешься. Насмерть. Дерешься...
   Она бездумно повторяла  и  повторяла  шершавое,  с  тухловатым  привкусом
слово.
   - Я каждый день дерусь за  тебя,  -  отозвался  он  глухо.  -  Коллеги...
Некоторые люди, которых я вынужден звать коллегами, позволяют себе... просто
неприличную панику.
   - Почему вы до сих пор не упрятали меня в изолятор? Как собирались?
   - Павла, - ее муж потрогал руку на перевязи, - имей совесть.
   И ей действительно сделалось стыдно. "В чем  дело,  возможно,  это  Кович
научил ее быть циничной?"
   - Извини...
   - Да ладно... Ты нервничаешь, я понимаю. Я все  понимаю,  Павла,  я  буду
защищать тебя, что бы там ни случилось,  ночью  ли,  днем...  Возможно,  мне
придется увезти тебя отсюда - далеко-далеко. Потому что,  видишь  ли...  эти
люди не оставят попыток заполучить тебя. Никогда.
   Безысходность, рожденная этими его словами, была  слишком  велика,  чтобы
Павла могла так сразу впустить ее в сознание. "Не  сейчас,  -  подумала  она
достаточно бодро. - Потом..."
   Ей вспомнился давний,  дальний  лес  и  человек  в  водительском  кресле,
умирающий во сне прямо у нее на глазах.
   Как он там, в Пещере, бежал...
   От кого он бежал? Что за ужас одолевал  его  в  последние  мгновения  его
жизни?
   - Тритан...
   Она хотела спросить, как люди становятся егерями.
   Но у нее не повернулся язык. И еще она знала, что он не ответит.
   Промолчит, по обыкновению.
   Она вспомнила, как он швырнул через плечо человека в зеленой маске, какой
был  звук,  когда  тот  грянулся  головой  о  землю,  и  как  плакал  бедный
полицейский, в жизни не видевший насильственной смерти.
   Как будто это было не с Тританом.
   Как будто не его рука, чье прикосновение она знала  слишком  хорошо,  как
будто  не  эта  рука  метнула  нож  в  шею  того   неудачника   с   железным
самострелом...
   Вчера вечером он собственноручно, на ее глазах убил двух живых, двуногих,
подобных себе людей. Ее Тритан.
   А если бы он не убил их - судьба самой Павлы оказалась бы...
   Она вздрогнула.
   - Не бойся, - сказал Тритан, чуть отдергивая штору.
   - Ты чего-то не договариваешь, - предположила она неуверенно.
   Он посмотрел прямо ей в глаза. Усмехнулся:
   - А когда это я говорил тебе все? Когда это было?  "Я  сама  виновата,  -
подумала Павла, отворачиваясь. - Меня это устраивало. Я с этим мирилась".
   - Тебя интересует, - Тритан тяжело  прошел  через  всю  комнату,  плотнее
запахнул халат, опустился в кресло, -  почему  Триглавец  не  достанет  этих
людей через Пещеру?
   "Как просто он об этом говорит, - подумала  Павла,  натягивая  одеяло  на
вздрагивающие плечи. - Как это просто - "достать через Пещеру"..."
   За этими словами... За этими словами стоит  страх,  парализующий  жертву,
причем жертвой может быть и сааг... За этими словами стоит черный хлыст, чье
прикосновение есть судорога и смерть.
   Сколько  раз  сам  Тритан,  черная  фигура  в  полумраке  Пещеры,  шел  к
обреченному  размеренно  и  спокойно,  самим  бесстрастием  своим  утверждая
единственную правильность такого порядка вещей?! Она сглотнула снова.
   Тритан дрался за нее в Пещере. Тритан  рисковал  жизнью...  Она  даже  не
знает до конца, чем еще он мог рисковать.
   - Меня интересует, - она кивнула, пытаясь отделаться от скверных мыслей.
   - Эти люди, они... это странная мысль, к ней не просто привыкнуть, Павла,
но, раз это касается непосредственно  тебя...  Они  настоящие  "они",  а  не
пешки-исполнители  -  не  принадлежат  Пещере.  Попросту  не   бывают   там.
Никогда...
   Сделалось тихо, в тишине мягко  отдавались  шаги  охранника  на  веранде,
далеко-далеко, в глубине садов, переругивались собаки.
   - Как же они... эти... живут? - спросила Павла потрясенно.
   Тритан сухо усмехнулся:
   -  Так  называемые  мутанты.  Побочный  продукт   экспериментов   Доброго
Доктора... Их звериное не находит выхода. Они агрессивны... ты видела.
   - Ты тоже... - она осеклась.
   - Тоже агрессивен, ты хочешь сказать?
   Павла  снова  вздрогнула.  В  тишине  ей  померещился  явственный   хруст
позвонков.
   - Зачем ты ТАК сделал? Ведь достаточно было оглушить...
   - Ах, Павла... "Достаточно", - он передразнил ее интонацию. - Может быть,
мне достаточно было переспать с тобой, а потом со спокойной душой  подписать
приказ о твоей ликвидации?!
   Павла сглотнула комок горькой слюны.  Хруст,  кровь  и  неподвижные  тела
поперек садовой дорожки;
   - Ты нужна  им,  Павла,  нужен  химический  состав  твоего  мозга.  Нужно
материальное воплощение твоего везения... на продажу. Ты хочешь, чтобы я  их
щадил?!
   - Но ведь и ты тоже изучал химический состав моего мозга, - сказала  она,
глядя ему в глаза. - Искал материальное воплощение моего везения. Кстати, ты
уже отказался от этих попыток? Совсем?
   И тогда он сделал то, чего не делал  за  всю  историю  их  знакомства,  -
встал, повернулся и молча вышел.
   Гастролеры вернулись на день  раньше  -  загорелые,  разомлевшие,  слегка
спившиеся. Вояж прошел не без приключений - декорации то и дело  опаздывали,
приходилось спешно делать замену спектаклей, а то и играть в  чужой,  наспех
подобранной выгородке. Все измотались и рассчитывали на немедленный отпуск.
   К  моменту  возвращения  основной  части  труппы  Кович  пребывал  уже  в
состоянии озверения.
   Инспектора из Управления бесчинствовали. В театре обнаружились  нарушения
техники безопасности, противопожарных правил и  санитарных  норм.  Ежедневно
тот из проверяющих, что был подчеркнуто вежлив, приносил ему на подпись кучу
каких-то протоколов; декорации музыкальной комедии,  которую  осенью  должен
был выпустить выкормыш Рамана Дин, приказано было разобрать из-за того,  что
крепления  летающих  домиков  исполнены  не  по  технологии  и  не  из  того
материала. Переделка декорации означала срыв премьеры мюзикла; Раман говорил
с проверяющими, оттопырив губу. Хрен он их боится. Все их протоколы пригодны
исключительно для сортирных нужд. Отставить, что ли, важные дела и позвонить
все-таки Второму советнику?!
   Театр  лихорадило,  уборщицы  нервно  оглядывались,  главный   бухгалтер,
несгибаемая дама средних  лет,  прятала  подозрительно  красные  глаза.  Вся
постановочная часть бранилась черными словами,  однако  ни  один  человек  в
театре не допустил по отношению к ревизорам ни тени подхалимажа.  Все  чуяли
поддержку Ковича и свято верили в его оттопыренную, все презирающую губу.
   Мелкая возня с инспекцией  выдергивала  Рамана  с  репетиций,  отвлекала,
царапала, будто камешек в ботинке. Он позвонил-таки Второму и не застал его,
а потом снова не застал,  а  потом  поговорил  наконец,  но  разговор  вышел
скомканный - Второй обещал разобраться, но  как-то  неуверенно  обещал,  без
рвения. "Погодите, - думал Раман, наливаясь желчью по  самую  макушку.  -  Я
тебе покажу премьеры. Я тебе покажу коньяк. Я всем вам покажу, подождите  до
осени..."
   Он уже знал, что спектакль будет. У  парнишки,  подобранного  в  цирковом
училище, у этого желтоволосого Алериша, не было ни  техники,  ни  опыта,  ни
навыков. Ничего  не  было,  кроме  обаяния  -  и  еще  феноменальной,  почти
инфантильной искренности.
   -  Органика,  -  бормотал  Раман,  сидя  в  темном  зале  перед  огоньком
режиссерского пульта. - Черт...
   Алериш вел себя естественно, как ведут  себя  на  сцене  кошки.  Говорят,
кошку невозможно переиграть; Лица никак  не  могла  приноровиться  к  новому
партнеру.
   - Он же умственно отсталый, - не выдержав, призналась она однажды Раману.
- Он же, как ребенок...
   - Актеры - дети на сцене, - сообщил он, назидательно  поднимая  палец.  -
Детская вера в предполагаемые обстоятельства... И потом. Лица, я и не требую
от него слишком многого. Он на своем  месте;  у  нас,  как  ты  уже  поняла,
спектакль не актерский...
   Раман Кович в жизни не  поставил  ни  одного  актерского  спектакля.  Как
писали в свое время газеты: "триумф режиссерского театра".
   Теперь он репетировал большими  кусками.  Теперь  он  устраивал  прогоны;
каждая репетиция начиналась с  накачки  -  он  снова  и  снова  подхлестывал
актеров своей бешеной энергией. Естественно, все в театре давно знали, какие
такие "Песни о любви" самозабвенно репетирует главный. Раман подозревал, что
и инспектора это знают, и потому особенно въедливо роются в позапрошлогодних
накладных. Предстояли самые сложные репетиции, со сценами из  жизни  Пещеры,
Раман знал, как это должно выглядеть, Раман похудел на пять  килограммов  и,
освобождая себя от лишних хлопот, отправил вернувшихся гастролеров  прямо  с
колес - в отпуск.
   На  скамейке  под  окнами  его  кабинета  молодежь  распила  традиционное
шампанское. Тут же явились инспектора, стали неподалеку, подозрительно глядя
на мелкое нарушение дисциплины; специально, чтобы доставить им удовольствие,
Раман спустился вниз, подставил пластиковый стаканчик под  пенную  струю  из
бутылки и, на радость а