я? Чем была, а?..
   - Думаю, да, - сказал  он  рассеянно,  и  она  обрадовалась,  потому  что
привычные интонации наконец-то возвращались к нему.
   Расставание получилось парадоксальным.  Уже  обо  всем  переговорив,  уже
попрощавшись, уже разомкнув руки - они  обнялись  снова;  попытка  разойтись
повторялась трижды, потом Тритан высвободился, не оборачиваясь,  двинулся  к
двери, остановился, опустив голову, думая о своем.
   - Приходи скорее, - сказал она его сгорбленной спине.
   Он обернулся.
   Его смуглое лицо казалось теперь  белым  как  сметана.  И  глаза,  обычно
светлые на темном, глядели теперь двумя темно-зелеными провалами.
   - Тритан, - сказала она испуганно,
   - Ты... Павла. Иногда мне кажется - я знаю, для чего жить... А главное  -
как. Понимаешь?
   - Нет, - ответила она честно.
   Он смотрел теперь мимо нее - в окно:
   - Если когда-нибудь... тебе случится подумать обо мне... плохо,  вспомни,
Павла... как мы с тобой говорили... о  вранье.  Есть  одна  правда...  самая
главная. Что бы ни случилось... я буду беречь тебя.
   - Я верю, - сказала она быстро. - Что ты, Тритан...
   - Все будет хорошо, - сказал он глухо. Не глядя на
   Павлу, вернулся, правой рукой подхватил легкий табурет, левой отодрал  со
стола  забытый  обрывок  пластыря;  спустя  секунду  он   уже   стоял,   как
электромонтер, на краешке табурета, и прилаживал на бессонный,  притаившийся
под потолком глаз непроницаемое белое веко.
   - Тритан?!
   - Я не могу без  тебя  жить,  -  сказал  он  сквозь  зубы.  -  Вот  какая
неприятность,  видишь  ли...  Жизнь  слишком  короткая  и  редкостная  вещь,
чтобы...
   Он спрыгнул с табурета и перебазировался  к  объективу  напротив;  Павла,
проведшая  в  обществе  камер  долгую   тяжкую   неделю,   содрогнулась   от
непривычного ощущения.
   Взгляд, давивший на нее много дней и ночей, померк. Будто  вырвали  иглу,
сидящую в затылке.
   - Тритан, а если они...
   - Моей квалификации хватит, чтобы пронаблюдать тебя еще пару часов.
   - Тритан, а если они войдут?!
   - Извинятся и выйдут, - он мимоходом сбросил трубку с белого  телефона  у
кровати.
   - Тритан, это ты сумасшедший, а не я!..
   - Точно. Точно, точно...  Как  ты  похудела.  Кожа  да  кости...  Снимай.
Снимай, снимай...
   "Как легко, - подумала Павла. - Как с этим  человеком  безумно  легко,  и
все, даже самые сложные вещи...  как  просто.  Собственно,  даже  если  весь
персонал больницы...  если  весь  город  ввалится  сейчас  в  дверь,  явится
поглядеть, чем занимается пациентка и почему погасли мониторы... Ну и  что?!
А если люди любят друг друга, совершенно естественно, как не стыдится пчела,
забираясь в цветок, как не стыдится трава, пробиваясь сквозь камни...  Ну  и
что?.."
   Никто не пришел.  Вероятно,  посещение  Тритана  было  возведено  в  ранг
восстанавливающей процедуры.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

   Полдня и полночи он  сидел  над  бумажным  листком,  постепенно  теряющим
белизну. Он выписывал в  столбик  имена  всех  актеров  театра,  он  наскоро
зарисовывал  явившиеся  из  подсознания  картинки;  утром,  когда   позвонил
господин  Мырель  с  телевидения,   Раман   пребывал   в   состоянии   сытой
благополучной сомнамбулы.
   - Доброе утро, господин Кович... Как вам понравилась передача?
   "Кто-то кому-то что-то передал, - подумал Раман удивленно. - Передача..."
   Господин Мырель ждал ответа; Раман хмыкнул, кашлянул, переспросил:
   - А?
   - Передача, - господин Мырель старался говорить четче и громче. -  Вчера,
в девятнадцать ноль-ноль... Ведь вы смотрели?
   Пес раздери, подумал Раман благодушно. Раман  Кович:  облик  современного
режиссера...
   - Очень хорошо, - сказал он, удивляясь  собственной  забывчивости.  -  Вы
знаете, вполне, вполне... Органично.
   - Я рад, что вам понравилось, - сказал господин Мырель тоном, не терпящим
возражений.
   - Да, -  Раман  рассеянно  кивнул.  -  Спасибо,  господин  Раздолбеж.  До
свидания.
   И повесил трубку. И нахмурился, пытаясь осознать, что же такое сказал  не
так; понял, мрачно рассмеялся, побрел  в  ванную.  Взглянул  на  собственное
небритое  отражение,  состроил  гримасу:  вот   он,   неприкрашенный   облик
современного режиссера...
   Павла обиделась бы. Если бы знала, как постыдно он  забыл  о  собственной
телеперсоне...
   Он скрипнул зубами. Отложил зубную щетку, вернулся к телефону, набрал  по
очереди несколько привычных уже номеров.
   -  К  сожалению,  господин  Тодин  сейчас  не  может  выйти  на  связь...
Перезвоните вечером. А лучше завтра.
   - Вы сказали ему, что с ним хочет говорить Раман Кович?
   Короткие гудки. Видимо, дамочка,  закончив  тираду,  не  затруднила  себя
выслушиванием ответа.
   Он явился в театр  на  час  раньше  обычного.  Отчасти  потому,  что  был
взбудоражен и не находил себе места, отчасти потому, что  хотел  посмотреть,
как неунывающий подмастерье Дин проводит с  молодыми  актерами  обязательный
тренинг.
   Уже на подходе обнаружились двое увиливающих - двое парней  в  спортивных
костюмах курили на лестнице, вместо того чтобы прыгать и ползать  вместе  со
всеми в большом репетиционном зале. Внезапное появление Рамана повергло их в
трепет; он не сказал ни слова, но уже спустя секунду оба лентяя оказались  в
числе работающих, причем лезли из кожи вон.
   - Музыку, пожалуйста...  Ваши  движения  не  должны  совпадать  с  ритмом
музыки. Ваши действия должны быть абсолютно нелогичны, а звуки,  которые  вы
издаете, не должны быть  похожи  на  человеческий  голос...  Без  пошлостей,
помните о вкусе!.. Начали... Кович тихонечко встал в темном углу, у  стенки.
Пластичные и не очень. Умные и не особенно. Для  его  новой  работы  ему  не
нужны актеры, ему нужны типажи... Кроме, естественно, героя и героини. Клора
Кобец не подойдет... Совершенно новые лица, может быть, из  массовки,  может
быть, вообще с улицы или из другого театра...
   - Стоп!.. Десять секунд  успокаиваем  дыхание...  Концертмейстер  в  углу
завел что-то размыто-лирическое; ребята бродили по  площадке,  по-настоящему
углубившись в себя. Прав был  Кович,  в  принудительном  порядке  введя  эти
утомительные нудные тренинги...
   - Пошли по кругу, раз-два... Сана, в центр,  внимание,  у  Саны  мячик...
горячий! Начали!..
   Кович смотрел. Сана, невысокая, год назад приглашенная из детского театра
на роль мальчика в какой-то сказке - эта  самая  зажигательная  Сана  кидала
партнерам воображаемый мячик, а те перебрасывали его в ладонях,  морщась  от
воображаемого жжения, и с явным облегчением кидали обратно.
   - Холодный!.. Сана, ты что, сама не чувствуешь, какой он холодный?!
   Сана швырнула "мяч" зазевавшейся Клоре Кобец и сунула  озябшие  руки  под
мышки. Руки-то действительно мерзнут...
   - Не попадайте  в  ритм!  Следите,  чтобы  не  попадать  в  ритм  музыки!
Дальше... Мяч эротический!
   Получив его, получаете заряд сексуальной энергии, вперед!..
   Раман не смотрел на каждого в отдельности - но видел  всех.  На  площадке
невозможно спрятаться; Раман видел лентяев, не  утруждающих  себя  душевными
затратами, равнодушно изображавших  внешние  проявления  страсти.  Разглядел
нескольких  девчонок,  имевших   о   "сексуальной   энергии"   исключительно
теоретические познания; как же они собираются работать  в  театре,  не  имея
представления о жизни?!
   А вот эта, вечно бегающая в массовке, имя которой... кажется, Лица. А вот
она,  между  прочим,  выделяется  среди  прочих  свободой  и   искренностью.
Самозабвенно работает, забыв о недоеденном завтраке - и рваных кроссовках, о
билетах на автобус  и  генеральной  уборке  в  общежитии;  ворошит  какие-то
собственные  воспоминания,  по-честному,  глубоко  ворошит,  какие-то  очень
личные, подлинные манки...
   Вот,  угодила  в  ритм  музыки  -  и  сбилась,  вернула   Сане   "мячик",
занервничала, устала...
   Раман вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
   ...Это был детеныш схруля; его мягкое коричневое  рыльце  еще  не  успело
вытянуться и принять характерные  хищные  очертания,  и  потому  выступающие
зубки не казались опасными. По крайней мере, пока.
   Сарна не двигалась с места; ее уши,  без  того  навостренные,  напряглись
сильнее.
   Схруленок лакал небрежно, беспечно, схруленок до половины опускал морду в
темные струи источника и ничего не знал о смерти. Схруленок был  уязвим,  но
не беспомощен; широкие лапы, упиравшиеся в камень, поблескивали полукружиями
белых, вполне окрепших когтей.
   Сарна тоже хотела пить - но не двигалась с места. Потом ее уши сообщили о
приближении третьего; если бы это был взрослый схруль, то тут же, у водопоя,
жизнь хищного детеныша прекратилась бы, так и не начавшись толком. Но  сарна
знала, что не схруль и не  барбак  идет  сейчас,  переваливаясь,  по  узкому
тоннелю перехода,  -  иначе  ноги  ее  давно  несли  бы  ее  сквозь  паутину
запутанных ходов, и уши ловили бы отзвук копыт, указывая единственно  верное
направление...
   Тот, что вышел сейчас к водопою, был тхоль-под-росток. Беспечный и глупый
детеныш, тоже детеныш, не знающий ничего о смерти; впрочем, инстинкт  сказал
свое слово, когда маленький тхоль почуял самозабвенно лакающего хищника.
   Нюх говорил ему: схруль. Но картинка,  представшая  перед  подслеповатыми
узкими глазами, никак не соответствовала инстинктивным знаниям  о  хищниках.
Тот, что лакал сейчас воду, имел столь младенческие очертания,  .что  не  на
схруля был похож - на влажный клубочек бурого мха...
   Сарна затаилась, ожидая.
   Схруленок поднял тяжелую голову. Удивленно  повел  мягким  рылом;  шагнул
навстречу пришельцу, сам толком не зная, охотиться идет или забавляться.
   Маленький тхоль отступил и от ужаса сел на задние лапы.
   Схруленок подобрался  вплотную  -  под  небрежно  растопыренными  когтями
скрежетали камушки. Ткнулся рылом в желтую мордочку юного  тхоля,  отпрянул,
ощутив едкий запах тхольей паники, сердито облизнулся розовым языком.
   Тхолик нерешительно взвизгнул. Не то мольба о  пощаде,  не  то  вопрос  о
намерениях, не то приглашение поиграть...
   Схруленок  обошел  тхоля  сбоку,  осторожно,   чуть   брезгливо   обнюхал
ароматические железы; маленький тхоль дернулся, подскочил и  зарылся  острым
носом в жесткую схрулью шерсть - вынюхивал тоже, и нанюхавшись, испугался  и
отпрянул: схруль! схруль! - говорило ему обоняние.
   Схруленок помедлил, затем боднул тхоля широким бугристым лбом -  жест  не
охотничий, скорее, заигрывающий;  тхоль  опрокинулся  на  спину  и  тихонько
заклекотал.
   Некоторое время схруленок катал его по камню широкой лапой с подобранными
когтями, а тхоль выскальзывал и увертывался, и клекотал все громче и смелее;
потом  его  мягкий  клекот  сменился  пронзительным  визгом   -   схруленок,
забывшись, все же полоснул его когтем.
   Вид крови и страх жертвы мгновенно расставили все по своим местам.
   Сарна дождалась, пока неумелая схрулья погоня удалится в  переходы,  -  а
потом спустилась к воде и наконец-то напилась.
   Утром ее опять накачали... она не знала чем. Под влиянием  этих  лекарств
она спала и бодрствовала одновременно.
   Перед глазами вертелся  блестящий,  играющий  гранями  шарик.  На  гранях
вспыхивали блики - такие острые, что Павла вздрагивала от их уколов. Или это
шприц?..
   По черной спирали толпами спускались  люди.  Вниз,  в  воронку;  по  краю
покосившейся крыши весело носилась собака и махала хвостом, но головы у  нее
почему-то не  было.  На  фонаре  раскачивалось  безвольное  тело  незнакомой
девушки, мерцали лишайники на волглых стенах, сырой ветер холодил незаросшую
проплешину на груди...
   Потом она пришла в себя - в палате - и улыбающийся  доктор  Барис  сказал
ей, что лечение продвигается успешно. Что скоро она будет совсем здорова,  а
потому в режиме возможны послабления,
   Она ожидала очередного визита Тритана - но вместо этого явилась Стефана в
сопровождении непривычно смирного, закованного в строгий костюмчик Митики.
   Случилась "встреча сестер у  фонтана",  на  воздухе,  в  залитом  солнцем
парке; скамейка,  разогретая,  как  пляж,  украшена  была  одинокой  брошкой
бабочки. Насекомое млело, раскинув крылья, и потому  едва  не  стало  легкой
добычей юного натуралиста.
   - Митика, перестань!.. Пойди посмотри, какой красивый фонтан...
   Очень скоро Павла  поняла,  что  не  сумеет  ответить  на  все  Стефанины
вопросы. Сестру интересовали малейшие нюансы диагноза и  точные  подробности
лечения. Вскоре по настоянию Стефаны из недр больницы  был  извлечен  доктор
Барис, и разговор продолжали уже втроем, причем Павла явно чувствовала  себя
третьей лишней.
   Стефана сосредоточенно кивала. Стефана переспрашивала, записывала  что-то
на листочке бумаги, старательно вникала в медицинскую терминологию, охотно и
смачно употребляемую доктором; Стефана раз  десять  повторила,  обращаясь  к
Павле, разумеется, что в таких случаях нельзя быть легкомысленной и что курс
лечения должен быть как можно более полным.
   Под ее напором Павла почувствовала себя виноватой. Как будто  ее  желание
поскорее выписаться - недостойный каприз, она должна быть больной как  можно
дольше - для ее же, разумеется, блага...
   Митика, равнодушный к медицине и не  знающий  сострадания,  тем  временем
интересовался фонтаном.
   "Скульптурная группа" изображала старика, тянущего из воды невод; будто в
насмешку над старцем, дырявый невод был пуст, зато  жирные  бронзовые  рыбы,
хороводом стоящие вокруг, извергали из пастей тугие шипящие струи. Настоящих
рыбок в фонтане не было, Павла отлично это знала - и потому удивилась, когда
Митика, напряженно склонившийся  над  водой,  вдруг  поспешно  стал  снимать
сандалики.
   Стефана увлечена была беседой с доктором Ба-рисом;  Павла  с  отвлеченным
любопытством наблюдала,  как  Митика  снимает  носки,  пробует  ногой  воду,
морщась, перелезает через бортик... Склоняется,  бултыхает  в  воде  руками,
будто кого-то ловит. Еще... еще...
   - ...месяца два. Павла подняла голову:
   - ЕЩЕ два месяца?!
   - В лучшем случае, - доктор Барис виновато пожал плечами. -  Ваша  сестра
совершенно правильно смотрит на вещи - дело  необходимо  довести  до  конца,
лечение должно быть адекватным и тщательным...
   Павла потеряла интерес к происходящему. Хорошо бы, сегодня явился Тритан.
Уж он-то, говоря о сроках лечения, не был таким занудным...
   Впрочем,  Павла,  кажется,  не  говорила  с  ним  о  сроках.  Как-то   не
сложилось... - - Митика!!
   Юный рыбак, стоящий по колено в струях фонтана, недовольно обернулся.
   Вероятно, Митику возмутило положение вещей, при котором  невод  каменного
старца остается пустым. Дырка  в  неводе  была  сноровисто  заткнута  пучком
травы; .рыбок в фонтане не нашлось - кроме бронзовых, разумеется, -  зато  в
избытке водились головастики. Головастика проще  поймать,  потому  что  этот
черный шарик с хвостом куда медлительнее любой  рыбешки;  к  моменту,  когда
Стефана вытащила сына из воды, в каменном  неводе  старца  трепыхалось  штук
пять головастиков. Шестой прыгал в мокром Митикином носке.
   Стефана сделалась красная, и даже в прорези воротника выступили  багровые
пятна:
   - Ты что мне обещал? Ты что мне сегодня утром... ты мне что?!
   "Человек впервые в жизни позаботился о другом человеке, - подумала  Павла
отвлеченно. - Пусть о каменном, но о человеке  же...  А  его  за  это  опять
ругают".
   Вода, без устали извергаемая бронзовыми  рыбами,  в  конце  концов  смыла
пробку из травы. Потрепанные  головастики  выпали  обратно  в  бассейн  -  и
каменный невод снова остался пуст.
   Он распечатал всего  две  короткие  сцены.  Распечатал  сам,  не  доверяя
машинистке, не  доверяя  никому;  его  трясло  так,  будто  он,  начинающий,
слабенький новичок, впервые берется за дело и совершенно не уверен, что хоть
что-нибудь получится.
   Их, отобранных, было двое. Девушка по имени Лица и парень по имени  Валь.
Оба из массовки. Обоим не на что рассчитывать  в  ближайшие  годы,  они  это
прекрасно понимают, он принес им сегодня в клеенчатой папке - принес золотой
шанс...
   Когда он запер дверь кабинета, они, кажется, чуть испугались.  Не  каждый
день худрук вызывает к себе двоих третьесортных и запирается с  ними,  будто
боясь чужих ушей. Или чужих глаз...
   - Я хочу делать пьесу, - он уселся за  стол,  провел  пальцем  по  узорам
столешницы. - Спектакль дебютов. Специфическая  работа.  Сейчас  я  вам  дам
текст, и вы почитаете.
   Он вытащил из сумки два тощих экземпляра и протянул  через  стол;  парень
подхватился, подскочил, взял оба, один передал девушке.
   - Начинайте, - Раман откинулся на спинку кресла.  Ему  было  нехорошо,  в
пору отыскать в ящике упаковку с лекарством, - но закатить таблетку под язык
- значит перед самим собой признаться в страхе и неуверенности. А он  должен
быть уверен. Что все получится. Что они ВОЗЬМУТ.
   - Начинайте, ну?..
   Первая реплика была парня; он  принялся  читать,  как  читают  незнакомый
текст - с запинками, напряженно, боясь сбиться и от этого все чаще сбиваясь;
   Раман терпеливо ждал. Тирада была  строфы  на  четыре,  парень  понемногу
успокаивался, в его  голосе  проклевывались  человеческие  интонации.  Раман
ждал, ждал, это только вступление,  сцена  напряженная,  поймут  ли  они,  О
ЧЕМ?..
   Вступила девушка. Неожиданно свободно и просто, ой, хорошая девушка Лица,
стоило увидеть ее раньше... Ищет глаза партнера. Впервые читает  текст  -  а
уже нуждается в связке, и кто же, интересно, ее учил...
   Лица запнулась.
   Пауза.
   - Дальше, - неторопливо сказал  Раман.  -  У  вас  хорошо  получается,  я
попрошу вас дойти до конца...
   - Это "Первая ночь", - сказала Лица. Не спросила, а констатировала.
   - Да, - сказал Кович просто. - Что в этом странного?
   - Мы... вы будете... Это будет "Первая ночь"?
   - Да.
   Лица сглотнула. Часто заморгала ресницами. Парень,  никогда  не  читавший
"Первой ночи", напряженно переводил взгляд с партнерши на Ковича.
   - Я думаю, что вы сарна, - мягко сказал Раман. Парень не сразу  понял,  о
чем он говорит, а сообразив наконец, налился краской, как помидор.
   - Да, - неслышно сказала девушка.
   - Именно  поэтому  вам  мало  что  светит  в  театре...  При  всех  ваших
несомненных достоинствах. А вы смогли бы ощутить себя самкой саага?
   Парень, казалось, сейчас поперхнется.
   - Не волнуйтесь, Валь, - Раман перевел взгляд на его ненормально красное,
жалобное лицо. - Все, о чем мы сейчас говорим, есть часть  нашей  профессии,
всего лишь... "Первая ночь" - пьеса о  людях  в  Пещере.  Во  всяком  случае
спектакль будет именно об этом. От того, захотите вы говорить  об  этом  или
нет, - зависит ваше будущее в этом спектакле...
   Он хотел добавить: "И в театре вообще", - но  не  стал.  Не  должно  быть
принуждения. Не должно быть ни намека на шантаж.
   - А кто вы? - вдруг спросила  девушка.  Еле  слышно  спросила,  но  Кович
услыхал.
   - А вы не догадываетесь? - Он посмотрел на  нее  без  улыбки.  Подумайте.
Попробуйте догадайтесь...
   - Это просто, - она не улыбалась тоже. - Я думаю, что вы  сааг...  причем
черный.
   - Верно, - Кович испытал мгновенную неловкость, но только  мгновенную.  -
Видите, как просто... И как интересно. А Валь кто?
   Несчастный парень сглотнул слюну:
   - Я зеленый схруль. Что, так сразу видно?..
   - Сразу не видно, - серьезно заверил его Кович. - Вам следовало дать Лице
шанс... догадаться самой. Это, видите ли, только поначалу кажется  страшным.
Страшно, видите ли, совсем другое...
   Он поднял голову. Окинул собеседников длинным изучающим взглядом. На него
смотрели две пары  напряженных,  перепуганных,  но  вполне  заинтересованных
глаз. Хорошо, что они не закоснели в своем страхе...
   - По пьесе, -  Раман  кашлянул,  прочищая  горло,  -  по  версии  Вечного
Драматурга Скроя героиня узнает героя  в  Пещере...  И  саажиха  не  трогает
схруля. Зеленого  схруля,  если  хотите...  Этот  финал  представляется  мне
слишком романтичным,