Алессана.
   - Вы что, глупцы? - задыхаясь, спросил он. - Вы сражаетесь  на  стороне
Барбадиора? Против человека, который  связал  себя  с  Ладонью?  Разве  вы
хотите быть рабами?
   Алессан медленно покачал головой.
   - Брандин Игратский опоздал на двадцать лет, если он хотел связать себя
с Ладонью. Он опоздал уже в тот день, когда привел к нам захватчиков. Вы -
отважный человек. Я бы предпочел не  убивать  вас.  Дайте  нам  клятву  от
своего имени, положите свой меч и сдайтесь.
   Стоящий рядом Дукас сердито  оскалился.  Но  тригиец  не  успел  ничего
сказать, так как игратянин ответил:
   - Мое имя - Раманус. Я называю его вам с гордостью, потому что  оно  не
запятнано ни одним бесчестным поступком. Но от меня вы не услышите клятвы.
Я уже дал клятву королю, которого люблю, перед тем,  как  повел  сюда  его
воинов. Я сказал ему, что остановлю вас или умру. Эту клятву я сдержу.
   Он поднял меч и замахнулся на Алессана, но не всерьез, как понял  после
Дэвин. Алессан даже не шевельнулся, чтобы отразить удар.  Это  меч  Баэрда
взлетел и опустился на шею игратянина, нанеся  последний  удар,  сваливший
его на землю.
   -  О  мой  король,  -  услышали  они  глухой  голос  Рамануса,   сквозь
наполнившую его рот кровь. - О Брандин, прости меня.
   Потом он перевернулся на спину и замер, глядя невидящими глазами  прямо
на пылающее солнце.
   Так же жарко пылало оно в то утро, когда он бросил вызов губернатору  и
увез на корабле в качестве дани молодую служанку из Стиванбурга много  лет
тому назад.


   Дианора видела, как он поднял свой меч на холме. Она отвернулась, чтобы
не видеть гибели Рамануса. В ней росла боль, пустота; ей казалось, что все
пропасти ее жизни разверзлись в земле у ее ног.
   Он был врагом, человеком, который захватил ее, чтобы  сделать  рабыней.
Посланный на сбор дани Брандином, он сжигал  деревни  и  дома  в  Корте  и
Азоли. Он был игратянином.  Приплыл  на  Ладонь  с  флотом  захватчиков  и
сражался в последнем бою у Дейзы.
   Он был ее другом. Одним  из  немногих  друзей.  Храбрый,  порядочный  и
верный королю всю жизнь. Добрый и прямой, он неловко себя  чувствовал  при
коварном дворе. Дианора осознала, что плачет по нему,  по  хорошей  жизни,
срубленной, словно дерево, опустившимся мечом незнакомца.
   - Они потерпели неудачу, милорд. - Это произнес д'Эймон, в  его  голосе
звучал - или ей только показалось? -  слабый  намек  на  чувство.  Или  на
печаль. - Все стражники погибли, и Раманус тоже. Чародеи все еще там.
   Сидящий на стуле под навесом  Брандин  открыл  глаза.  Его  взгляд  был
прикован к долине внизу, и он не обернулся. Дианора видела, что  его  лицо
стало белым как мел от напряжения, даже несмотря на  раскаленный  докрасна
день. Она быстро вытерла  слезы:  он  не  должен  видеть  ее  такой,  если
случайно бросит на нее взгляд. Она может ему понадобиться, ее  силы  и  ее
любовь, все, что у нее осталось. Его не должна отвлекать забота о ней.  Он
один, в полное одиночестве, сражается против такого количества врагов.
   Он даже не знал, с каким количеством людей ему  приходилось  сражаться.
Так как чародеи к  этому  моменту  установили  связь  с  Ночными  Ходоками
Чертандо. Они все вместе отдавали силы своей души на защиту Альберико.
   С  равнины  внизу  донесся  рев,  перекрывший  устойчивый  шум   битвы.
Барбадиоры издавали дикие, ликующие вопли. Дианора видела одетых  в  белое
гонцов, бегущих вперед от того места, где сидел  Альберико.  Она  увидела,
что воины Западной Ладони прекратили наступление. На  стороне  барбадиоров
все еще оставался огромный численный  перевес.  Если  бы  Брандин  не  мог
сейчас помогать своим солдатам, все было бы кончено. Она посмотрела на юг,
на холм, где  стояли  чародеи,  где  был  убит  Раманус.  Ей  хотелось  их
проклинать, но она не могла.
   Они были жителями Ладони. Ее собственным народом.  Но  ее  народ  также
умирал в долине, под тяжелыми мечами  Империи.  Солнце  стояло  прямо  над
головой. Небо было слепым, безжалостным куполом.
   Она  посмотрела  на  д'Эймона.  Они  молчали.  Потом  услышали  быстрые
приближающиеся шаги. Подбежал Шелто, спотыкаясь и задыхаясь.
   - Милорд, - сказал он, падая на колени рядом со стулом Брандина, -  нас
сильно теснят в центре и на правом фланге. Левый держится, но еле-еле. Мне
приказали спросить вас, не хотите ли вы, чтобы мы отступили.
   Значит, это началось.
   "Я ненавижу этого человека, - сказал он ей в последнюю ночь, перед тем,
как уснул, совершенно измученным. - Ненавижу все, за что он борется".
   На холме  стояла  тишина.  Дианоре  казалось,  что  она  слышит  биение
собственного сердца при помощи какого-то  любопытного  устройства  в  ухе,
позволяющего слышать его  даже  среди  доносящегося  снизу  шума.  Как  ни
странно, но шум битвы в  долине,  казалось,  стих.  И  с  каждой  секундой
становился все слабее.
   Брандин встал.
   - Нет, - тихо ответил он. - Мы не отступим. Нам  некуда  отступать,  да
еще перед барбадиорами. Никогда. - Он мрачно смотрел  поверх  стоящего  на
коленях Шелто, словно хотел проникнуть взглядом через  отделяющее  его  от
Альберико расстояние и поразить того в самое сердце.
   Но теперь в нем поднималось что-то  еще.  Что-то  новое,  выходящее  за
рамки мрачной решимости и вечной гордости. Дианора это чувствовала, но  не
понимала. Затем он повернулся к ней, и она увидела в  глубине  этих  серых
глаз такой бездонный колодец боли, которого она никогда еще не видела.  Ни
у него, ни у других людей за всю свою жизнь. "Жалость, горе и  любовь",  -
сказал он вчера ночью. Что-то происходило; сердце ее  бешено  билось.  Она
почувствовала, как у нее задрожали руки.
   - Любовь моя, - сказал Брандин.  Пробормотал,  почти  нечленораздельно.
Она увидела в его глазах смерть, вскрывшийся нарыв утраты,  которая  почти
ослепила его, обнажила его душу. - О, любовь моя, - повторил он. - Что они
сделали? Смотри, что  они  заставят  меня  сделать.  О,  смотри,  что  они
заставляют меня делать!
   - Брандин! - закричала Дианора в ужасе, ничего не  понимая.  Она  снова
отчаянно разрыдалась. Ей было понятно только то, что он сам превратился  в
боль открытой раны. Она потянулась к нему, но он ничего не  видел,  и  уже
отвернулся к востоку, к краю холма и долине под ним.


   - Готово, - сказал целитель Ринальдо и убрал руки. Дэвин открыл глаза и
посмотрел вниз. Рана закрылась; кровотечение прекратилось.  От  вида  раны
его слегка затошнило; и от неестественной быстроты  исцеления,  будто  его
чувства все еще ожидали найти там свежую рану.
   - У тебя останется легкий шрам, чтобы женщины узнавали тебя в  темноте,
- сухо прибавил Ринальдо. Дукас коротко хохотнул.
   Дэвин морщился и старательно избегал взгляда  Алаис.  Она  была  рядом,
оборачивала его торс тканью, бинтуя  рану.  Вместо  нее  он  посмотрел  на
Дукаса, его рану под глазом только что  точно  так  же  затянул  Ринальдо.
Аркин, также уцелевший в  стычке  внизу,  бинтовал  его.  Дукас  со  своей
спутанной, липкой от крови бородой  был  похож  на  страшное  чудовище  из
детских ночных кошмаров.
   - Не слишком туго? - мягко спросила Алаис.
   Дэвин на пробу вздохнул и покачал головой. Рана саднила, но с  ним  все
было в порядке.
   - Ты спасла мне жизнь, - шепотом сказал он ей. Теперь она была  у  него
за спиной, связывая концы бинтов. Ее руки на секунду замерли, потом  снова
задвигались.
   - Ничего подобного, - ответила она приглушенным голосом. - Он уже упал.
Он не мог тебя достать. Я всего лишь убила человека. -  Катриана,  которая
стояла рядом, взглянула на них. - Я... я жалею об этом, - сказала Алаис. И
расплакалась.
   Дэвин глотнул и попытался повернуться к ней, утешить  ее,  но  Катриана
его опередила, она уже обнимала Алаис. Он  смотрел  на  них  и  с  горечью
спрашивал себя, как можно  ее  утешить  на  этом  голом  кряже,  в  разгар
сражения.
   - Эрлейн! Пора! Брандин встал! -  Крик  Алессана  пробился  сквозь  все
остальные звуки. Сердце Дэвина снова сильно застучало, и он быстро пошел к
принцу и чародеям.
   - Значит, наше время пришло, - сказал Эрлейн жестким,  ровным  голосом,
обращаясь к двум остальным чародеям. - Мне  сейчас  придется  отключиться,
чтобы проследить за ним. Ждите моего сигнала, но когда  я  его  подам,  не
медлите!
   - Не будем, - задыхаясь, ответил Сертино. - Спаси нас всех Триада. - По
пухлому лицу чародея тек пот. Руки его тряслись от напряжения.
   - Эрлейн, - настойчивым тоном начал Алессан. - Он должен  израсходовать
все. Ты знаешь, что...
   - Тихо! Я хорошо знаю, что должен делать. Алессан, ты все это  заварил,
ты привел нас всех сюда, в Сенцио,  каждого  человека,  живых  и  мертвых.
Теперь дело за нами. Молчи, если только не хочешь помолиться.
   Дэвин посмотрел на север, на  холм  Брандина.  Он  увидел,  как  король
шагнул вперед из-под своего навеса.
   - О Триада, - услышал он  странно  звонкий  шепот  Алессана.  -  Адаон,
вспомни о нас. Вспомни сейчас о своих детях! - принц опустился на  колени.
- Прошу тебя, - снова прошептал он. - Прошу тебя, сделай так, чтобы я  был
прав!
   К северу от них, на своем холме, Брандин Игратский вытянул вперед  одну
руку, потом вторую, стоя под палящим солнцем.


   Дианора увидела, как он подошел  к  самому  краю  холма,  выйдя  из-под
навеса под раскаленное добела солнце. Шелто побежал  прочь.  Внизу  войска
Западной Ладони отступали под ударами противника, и в центре, и справа,  и
слева. В криках барбадиоров теперь звучало злобное торжество.
   Брандин  поднял  правую  руку  и  вытянул  ее  вперед.  Потом   вытянул
параллельно ей левую так, что ладони соприкасались, и все  десять  пальцев
указывали  в  одну  сторону.   Прямо   туда,   где   находился   Альберико
Барбадиорский, в тылу своих войск.
   И тогда Брандин, король  Западной  Ладони,  который  назывался  королем
Играта, когда впервые прибыл на этот полуостров, громко  крикнул  голосом,
рвавшим, казалось, в клочки сам воздух:
   - О сын мой! Стиван, прости мне то, что я делаю!
   Дианора перестала дышать. Ей показалось, что  она  сейчас  упадет.  Она
протянула руку в поисках опоры  и  даже  не  осознала,  что  ее  поддержал
д'Эймон.
   Затем Брандин заговорил  снова,  голосом  таким  холодным,  какого  она
никогда у него не слышала, и стал произносить слова, которых никто из  них
не понимал. Только чародей в долине мог бы их узнать, только он мог понять
чудовищность происходящего.
   Она увидела, как Брандин шире расставил  ноги,  чтобы  обрести  большую
устойчивость. И тут она увидела то, что последовало за этим.


   - Сейчас! - закричал Эрлейн ди Сенцио. - Вы  оба!  Выводите  остальных!
Уходите!
   - Они освободились! - крикнул Сертино. - Я ушел! - Он рухнул  на  землю
без сил, словно никогда не сможет больше подняться.
   Что-то происходило на соседнем холме. Средь белого дня, под  сверкающим
солнцем, небо менялось, темнело над тем местом, где стоял Брандин. Не дым,
не  свет,  какая-то   перемена   в   качестве   самого   воздуха.   Что-то
распространялось  от  его  рук,  клубилось,  лилось  на  восток  и   вниз,
обманывало  зрение,  расплывалось,  неестественное,  похожее  на  приговор
судьбы.
   Эрлейн внезапно повернул голову,  и  его  глаза  широко  раскрылись  от
ужаса.
   - Сандре, что  ты  делаешь?  -  завопил  он,  лихорадочно  вцепляясь  в
герцога. - Убирайся, дурак! Во имя Эанны, убирайся!
   - Еще рано, - ответил Сандре д'Астибар голосом, в котором  тоже  звучал
приговор судьбы.


   Их стало еще больше. Еще четверо пришли к нему на помощь. На  этот  раз
не чародеи, это была другая магия Ладони, о  которой  он  раньше  даже  не
знал, которую не понимал. Но это не имело значения. Они были здесь,  и  на
его стороне, пусть и спрятанные от его внутреннего взора, и вместе с ними,
со всеми, использовали свою силу для его защиты. Он даже  смог  наступать,
направить собственную силу против врага.
   А враг  отступал!  Победа  все-таки  пришла,  и  надежда,  больше,  чем
надежда, сверкающая дорога триумфа, тропа, политая кровью его врагов, вела
прямо отсюда назад, через море, и домой, к тиаре императора.
   Он благословит этих чародеев, осыплет их почестями! Сделает их лордами,
обладающими немыслимой властью, здесь, в колонии, или  в  Барбадиоре.  Где
они ни пожелают,  что  ни  предпочтут.  И  при  мысли  об  этом  Альберико
почувствовал, как его  собственная  магия  полилась,  подобно  опьяняющему
вину, по жилам, и он послал ее вперед, против  игратян  и  людей  Западной
Ладони, и его солдаты громко, торжествующе  рассмеялись  и  почувствовали,
как их мечи вдруг стали легкими, словно летняя трава.
   Он услышал, как  они  запели  старую  боевую  песнь  легионов  Империи,
завоевавших далекие земли много веков назад. Это происходит опять! Они  не
просто наемники, они и есть легионы Империи, потому что он - император или
станет  им.  Он  уже  видел  это.  Это  было  здесь,  сияло  перед  ним  в
ослепительном сверкании дня.
   Затем Брандин Игратский встал и подошел к краю холма.  Далекая  фигура,
одиноко стоящая под солнцем на высоком месте. А через мгновение Альберико,
который сам был чародеем, почувствовал, так как расслышать не мог, темные,
властные слова призыва, произнесенные Брандином, и  кровь  застыла  в  его
жилах, превратившись в лед зимней ночи.
   - Не может быть, - ахнул он громко. - После такого долгого боя!  Он  не
может этого сделать!
   Но игратянин смог. Он вызывал все, собирал все силы,  каждую  последнюю
крупицу своей магии, ничего не оставляя про запас. Ничего, даже той  силы,
которая осуществляла его месть и удерживала его здесь  все  эти  годы.  Он
опустошал себя, творил такие чары, которых никто раньше не творил.
   В отчаянии, все еще до конца не веря в происходящее, Альберико мысленно
потянулся к чародеям. Чтобы призвать их собраться,  приготовиться.  Кричал
им, что их восемь, девять, что они смогут выстоять против  этого.  Что  им
только нужно пережить этот момент, и Брандин превратится в ничто, в пустую
скорлупу. В шелуху, на недели, месяцы, годы! Он опустошит себя, в  нем  не
останется никакой магической силы.
   Их сознание было закрыто от него, отгорожено. Но они  еще  были  здесь,
защищались, напрягая силы. О, если рогатый бог и королева ночи еще на  его
стороне! Если они еще с ним, он еще мог бы...
   Но они от него отвернулись. Они не были на его стороне.
   Потому что в эту секунду Альберико  почувствовал,  что  чародеи  Ладони
разорвали связь, растаяли без предупреждения,  с  ужасающей  внезапностью,
оставили его нагим и одиноким. На своем холме Брандин вытянул вперед руки,
и из них вырвалась сине-серая смерть, темная,  обволакивающая,  вскипающая
пеной в воздухе, она неслась по воздуху  через  долину  по  направлению  к
нему.
   А чародеи исчезли! Он остался один.
   Нет, не совсем один. Один человек продолжал держать связь, один из  них
остался с ним! И тут этот один  человек  раскрылся  перед  Альберико,  как
распахивается запертая дверь подземелья, впуская поток света.
   Светом была истина. И в это мгновение  Альберико  Барбадиорский  громко
вскрикнул от ужаса и бессильной ярости, так как на него, наконец, снизошло
озарение, и  он  понял,  слишком  поздно,  как  его  погубили  и  кто  его
уничтожил.
   "Именем моих сыновей я  проклинаю  тебя  навечно,  -  произнес  Сандре,
герцог  Астибарский,  его  безжалостный  образ  заполнил  мозг  Альберико,
подобно ужасному призраку из потустороннего мира. Только герцог  был  жив.
Невероятно, но жив и находился здесь, в Сенцио, на том кряже, и глаза  его
смотрели непримиримо и совершенно беспощадно. Он оскалил  зубы  в  улыбке,
которая призывала ночь. - Именем моих  детей  и  Астибара,  умри,  и  будь
проклят навеки".
   Потом он исчез, он тоже прервал связь, а эта сине-серая  смерть  кипела
уже в долине, стекая с холма Брандина, с его вытянутых  рук,  расплывалась
от чудовищной скорости. Альберико, все еще не оправившийся от  потрясения,
лихорадочно цеплялся за кресло, пытаясь встать, когда эта смерть  ударила,
окутала его и поглотила, как приливная волна яростного, кровожадного  моря
уничтожает росток на низинных полях.
   Она унесла его с собой и вырвала его душу из еще кричащего тела,  и  он
умер. Умер на этом далеком полуострове Ладонь за два дня до того, как  его
император ушел, наконец, к богам в Барбадиоре, не проснувшись утром  после
ночи, лишенной сновидений.
   Армия  Альберико  услышала  его  последний  вопль,  и  крики   восторга
сменились ужасом и паникой.  Перед  лицом  этих  чар  с  холма  барбадиоры
испытали такой ужас, какой ни один человек никогда не испытывал. Они  едва
могли держать в руках мечи, или бежать, или даже стоять прямо перед своими
противниками, которые  наступали,  не  встречая  сопротивления,  воспрянув
духом под этими ужасающими, застилающими солнце чарами, и начали резать  и
рубить их, преисполнившись жестокой, смертоносной ярости.


   "Все",  -  подумал  Брандин  Игратский,  король  Западной   Ладони,   и
беспомощно заплакал на своем холме, глядя вниз, в долину.  Его  довели  до
этого, и он ответил, призвал все, что у  него  было,  ради  этой  конечной
цели, и этого оказалось достаточно. Этого хватило, но меньших сил было  бы
недостаточно. Слишком много магии противостояло ему, и смерть ожидала  его
людей.
   Он знал, что его заставили это сделать, знал,  что  у  него  ничего  не
осталось. Он заплатил эту цену, и платил ее сейчас, и будет ее платить  до
самой смерти, до последнего вздоха.  Он  выкрикнул  имя  Стивана  вслух  и
произнес его в гулких залах своей души перед тем, как призвать  на  помощь
эту силу.  Он  понимал,  что  все  двадцать  лет  мести  за  слишком  рано
оборвавшуюся жизнь сына пропали зря под этим бронзовым солнцем. Ничего  не
осталось. Все было кончено.
   Но внизу погибали люди, сражаясь  под  его  знаменами,  ради  него,  им
некуда было отступать с этой равнины. И ему тоже. Он не мог отступить. Его
гнали к этому мгновению, как стая волков  загоняет  медведя  на  скалистый
утес, и теперь он расплачивался за это. Повсюду  шла  расплата.  В  долине
началась резня, убийство барбадиоров. Сердце его  рыдало.  Он  был  сражен
горем, душу его  надрывали  воспоминания  о  любви,  о  потере  сына,  они
нахлынули на него, словно волны прилива. Стиван.
   Брандин плакал, затерянный в океане утрат, вдали от  всех  берегов.  Он
смутно ощущал присутствие рядом Дианоры, она сжимала его  ладони  в  своих
руках, но он целиком погрузился в свое горе. Он лишился могущества, основа
его существа разлетелась на кусочки, на  осколки,  он  был  немолодым  уже
человеком и пытался, без всякой надежды, решить, как ему жить дальше, если
дорога его жизни пойдет дальше от этого холма.
   А события продолжали развиваться. Ведь он забыл кое  о  чем.  О  чем-то
таком, что мог знать только он один.
   И таким образом время, которое  действительно  не  останавливается,  ни
ради горя, ни ради любви, несло их всех вперед к тому моменту, которого не
предвидели ни Брандин, ни чародеи, ни музыкант на своем кряже.


   Эта тяжесть была, словно тяжесть гор, придавивших его разум. Тщательно,
скрупулезно рассчитанная так, чтобы оставить ему лишь самую  слабую  искру
сознания, ведь именно в этом заключалась  пытка.  Чтобы  он  всегда  точно
знал, кем был прежде и что его  заставляют  делать,  и  был  абсолютно  не
способен себя контролировать. Он был раздавлен весом навалившихся на  него
гор.
   Но теперь  они  исчезли.  Он  распрямил  спину.  По  собственной  воле.
Повернулся на  восток.  По  собственной  воле.  Попытался  поднять  голову
повыше,  но  не  смог.  Он  понял:  слишком  много  лет  провел   в   этом
скособоченном, согбенном положении. Ему несколько раз ломали кости  плеча,
очень аккуратно. Он знал, как выглядит, во что его превратили  в  темноте,
давным-давно. Он видел себя в зеркалах все эти  годы  и  в  глазах  других
людей. Он точно знал, что сделали с его телом перед те