ь на своего евнуха. - Он старше  тебя,  Шелто,  -  ему  почти
шестьдесят пять лет, - и по причинам, которых я до конца  не  понимаю,  он
сказал, что должен прожить здесь, на Ладони, еще лет шестьдесят. Все  чары
мира наверняка не помогут ему настолько продлить свою жизнь,  если  Яссика
такая необыкновенная, как говорит Тезиос. Она его загонит в могилу,  пусть
и приятным способом, за пару лет.
   Шелто снова покраснел и быстро  оглянулся  через  плечо.  Но  они  были
совершенно одни. Дианора  рассмеялась,  отчасти  искренне  забавляясь,  но
больше для того, чтобы замаскировать печаль, которую всегда ощущала, когда
ей приходилось лгать Шелто насчет этого. Это было  единственное,  что  она
продолжала скрывать от Шелто. Единственная тайна, которая имела значение.
   Конечно, она знала, почему Брандину необходимо было остаться здесь,  на
Ладони, почему ему необходимо прибегать к чарам, чтобы продлить свою жизнь
здесь, в этом месте, которое было для него местом ссылки на земле горя.
   Он ждал, пока умрут все, кто родился в Тигане.
   Только после этого он мог  покинуть  полуостров,  где  погиб  его  сын.
Только после  этого  возмездие,  задуманное  им,  полностью  прольется  на
окровавленную землю. Потому что не останется ни одного живого  человека  в
мире, который помнил бы Тигану до падения, помнил бы Авалле, город  Башен,
песни, сказки и легенды, всю ее долгую и светлую историю.
   После этого она действительно исчезнет.  Будет  стерта  с  лица  земли.
Семьдесят или восемьдесят лет принесут такое всеобъемлющее забвение, какое
принесли тысячелетия древним цивилизациям, которых уже  никто  не  помнит.
Древним культурам, от которых сейчас  осталось  только  труднопроизносимое
название места или расшифрованный, помпезный титул - Повелитель Всей Земли
- на обломке глиняного горшка.
   Через шестьдесят лет Брандин может ехать домой. Может делать  все,  что
пожелает. Но тогда ее уже давно не будет в живых, так же, как и тех  людей
из Тиганы, которые были младше ее, и даже тех,  кто  родился  перед  самым
годом вторжения.  Последних  детей,  которые  могли  услышать  и  прочесть
название земли, что принадлежала им. Брандин  дал  себе  восемьдесят  лет.
Более чем достаточно, учитывая продолжительность жизни обитателей Ладони.
   Восемьдесят лет забвения. До бессмысленных глиняных черепков. Книги уже
исчезли и картины,  гобелены,  скульптуры,  музыка:  они  были  разорваны,
разбиты или сожжены в тот  страшный  год  после  гибели  Валентина,  когда
Брандин обрушил на них всю тяжесть горя осиротевшего отца и всю  ненависть
завоевателя.
   Самый плохой год в жизни  Дианоры.  Она  видела  так  много  красоты  и
великолепия, превращенного в мусор, в пыль или  в  пепел.  Ей  тогда  было
пятнадцать, потом шестнадцать. Она все еще была слишком  молода,  чтобы  в
полной мере осознать всю реальность того, что они  уничтожали.  Она  могла
горько оплакивать смерть отца и уничтожение его произведений - плодов  его
рук. И еще гибель своих друзей, и  неожиданный  террор  в  оккупированном,
обнищавшем городе. В те годы она не могла по-настоящему осознать еще более
крупную потерю, потерю будущего.
   В тот год многие люди в городе сошли с ума.
   Другие бежали, уводя детей, чтобы  попытаться  начать  жизнь  вдали  от
пожаров и от воспоминаний о пожарах, о  молотках,  разбивающих  скульптуры
принца в длинных крытых галереях Дворца у Моря. Некоторые так глубоко ушли
в себя - безумие иного рода, - что  в  них  осталась  лишь  слабая  искра,
которая позволяла им есть, и спать, и как-то одолевать пустыню своих дней.
   Одной из таких стала ее мать.
   На балконе в Кьяре, столько лет спустя, Дианора подняла взгляд на Шелто
и поняла по его озабоченному лицу  и  мигающим  глазам,  что  молчание  ее
затянулось.
   Она заставила себя улыбнуться. Пробыв здесь так  долго,  она  научилась
лицемерить. Даже с Шелто, которого не  любила  обманывать.  И  особенно  с
Брандином, которого она вынуждена была обманывать, чтобы не погибнуть.
   - Из-за Яссики не стоит волноваться, - мягко сказала  она,  возобновляя
беседу, словно ничего не случилось.
   И  правда,  ничего  не  случилось  -  всего   лишь   вернулись   старые
воспоминания. Ничего весомого или важного  для  мира,  ничего,  что  могло
иметь значение. Всего лишь потери.
   Очень правдоподобно рассмеявшись, Дианора прибавила:
   - Она слишком глупа, чтобы развлечь его, и слишком молода, чтобы помочь
ему расслабиться, как это делает Солорес. Но я рада  твоей  вести,  думаю,
что  смогу  ее  использовать.  Скажи,  Тезиос  устает  ее   удовлетворять?
Поговорить с Венчелем, чтобы приставил к ней  кого-нибудь  помоложе?  Или,
может быть, не одного?
   Она заставила его улыбнуться,  хотя  он  снова  покраснел.  Так  всегда
получалось, если ей удавалось заставить его  улыбнуться  или  рассмеяться,
все облака уносились, словно порывом ветра, весеннего или осеннего  ветра,
оставляя позади ясную голубизну неба.
   Жаль, подумала Дианора с болью в сердце, что она не умела этого  делать
восемнадцать лет назад. Тогда не  было  смеха.  Нигде  не  было  смеха,  а
голубое небо казалось насмешкой над руинами на земле.


   Венчель с каждой их новой встречей внушал все большее  изумление  своей
тучностью.  Он  одобрил  платье  Солорес,  Несайи,  Килмоны,  а  затем  ее
собственное. Только они четверо - достаточно опытные, чтобы справиться  со
сложностями официального приема, - допускались в зал аудиенций. Зависть  в
сейшане на прошлой неделе сделалась такой острой, что из  нее  можно  было
изготавливать духи, лукаво повторял Шелто. Дианора ничего не заметила, она
к ней привыкла.
   Хитрые глаза  Венчеля  раскрылись  пошире  среди  глубоких  складок  на
смуглом лице, пока он рассматривал ее.  На  лбу  у  Дианоры  сиял  камень,
укрепленный на цепочке из  белого  золота,  которая  удерживала  забранные
назад волосы. Раскинувшись на  подушках  кушетки,  глава  сейшана  теребил
пышные складки своих необъятных белых одежд. Падающий в оконный  проем  за
его спиной солнечный свет отражался от его лысины и мешал  разглядеть  его
лицо.
   - Не припоминаю этот камень среди  наших  сокровищ,  -  пробормотал  он
своим высоким голосом, который многих вводил в заблуждение. Этот голос был
настолько лишен самомнения, что можно было недооценить его владельца.  Что
оказывалось серьезной, иногда смертельной ошибкой, в чем многие  убедились
за долгие годы.
   - Он не оттуда, - весело ответила Дианора.  -  Но  после  того  как  мы
сегодня вернемся с приема, могу я просить вас сохранить его для меня среди
наших сокровищ?
   Это было предложение Шелто. Венчель мог быть во многих делах  продажным
и корыстным, но не в том, что касалось его официальных  обязанностей.  Для
этого он был слишком умен. Еще одна истина, за  которую  многие  заплатили
самую высокую цену.
   Теперь он благожелательно кивнул.
   - Издалека камень выглядит прекрасно.
   Дианора послушно подошла поближе и грациозно нагнула голову,  чтобы  он
мог получше рассмотреть. Аромат цветов теин, которым от него всегда  пахло
после окончания зимы, окутал ее. Он был сладким, но не неприятным.
   Когда-то она боялась Венчеля. Этот  страх  был  замешан  на  физическом
отвращении к его полноте и на слухах о том, что он любил делать с молодыми
евнухами и некоторыми молодыми женщинами,  попавшими  в  сейшан  по  чисто
политическим  причинам  и  лишенными  всякой  надежды  когда-либо  увидеть
внешний мир или западное крыло двора  и  палаты  Брандина.  Однако  они  с
главой сейшана уже давно достигли  взаимопонимания.  Солорес  заключила  с
Венчелем такой же молчаливый пакт, и таким образом они  втроем  управляли,
насколько это  получалось,  их  замкнутым,  сверхнапряженным,  пропитанным
благовониями миром праздных, отчаявшихся женщин и полумужчин.
   Палец Венчеля удивительно деликатно прикоснулся к драгоценности  на  ее
лбу. Он улыбнулся.
   - Хороший камень, - снова повторил он,  на  этот  раз  тоном  оценщика.
Дыхание его было свежим. - Я должен поговорить об этом с Шелто. Видишь ли,
я в таких вещах разбираюсь. Горностаевые камни привозят с севера. Из  моих
краев. Их добывают в Кардуне. Долгие годы  я  играл  ими,  как  игрушками,
игрушками монархов. В те дни я был более крупной фигурой, чем сейчас. Ибо,
как тебе известно, я был королем Кардуна.
   Дианора серьезно кивнула. Это тоже было одно из  неписаных  условий  ее
отношений с Венчелем. Сколько  бы  раз  он  ни  повторял  эту  невероятную
выдумку - а он повторял ее  по  нескольку  раз  в  день  в  том  или  ином
варианте, - она должна понимающе, задумчиво кивнуть, словно размышляя  над
смыслом величия его падения.
   Только  оставшись  в  своих  комнатах  наедине  с  Шелто,   она   могла
по-девчоночьи хихикать над  самой  мыслью  о  том,  что  необъятный  глава
сейшана мог быть еще  более  крупным,  чем  сейчас,  или  над  убийственно
насмешливой пародией Шелто на его речи и жесты.
   - У тебя это чудесно получается, - невинно  говорила  она,  пока  Шелто
причесывал ей волосы или начищал ее шлепанцы с загнутыми концами, пока они
не начинали сиять.
   - Видишь ли, в таких вещах я разбираюсь, - отвечал он, если был уверен,
что они одни, голосом гораздо более высоким, чем его нормальный  голос.  И
жестикулировал медленно и величаво.  -  Ибо,  как  тебе  известно,  я  был
королем Кардуна.
   Она смеялась, как девчонка, которая понимает, что  поступает  дурно,  и
из-за этого еще больше шалит.
   Однажды она спросила об этом Брандина. Его поход в Кардун был не совсем
успешным, узнала она. К тому времени  Брандин  откровенно  рассказывал  ей
подобные вещи. В  Кардуне  существует  настоящая  магия,  в  этой  жаркой,
северной стране за морем, за прибрежными деревнями и  пустынными  землями.
Магия, гораздо более сильная, чем на полуострове Ладонь,  равная  по  силе
чарам Играта.
   Брандин  захватил  один  город  и  добился  частичного   контроля   над
некоторыми  землями,   которые   лежат   на   границе   великой   пустыни,
простирающейся на север. Однако он понес потери, серьезные  потери.  Карду
давно славятся своим искусством в битве, и это знали на Ладони: многие  из
них служили в качестве высокооплачиваемых наемников в  войсках  враждующих
провинций, пока не пришли тираны и всякая вражда потеряла смысл.
   Венчель был герольдом, захваченным в плен в конце  кампании,  рассказал
ей Брандин. Он перестал быть мужчиной еще до этого: на севере гонцов часто
кастрируют, Брандин так и не понял почему. Было совершенно очевидно,  куда
пристроить евнуха после возвращения в Играт. Он уже тогда был  необъятным,
подтвердил Брандин.
   Дианора выпрямилась,  когда  Венчель  убрал  палец  с  красного  сияния
горностаевого камня.
   - Ты проводишь нас вниз? - спросила она, соблюдая ритуал.
   - Не думаю, - задумчиво ответил он, словно действительно размышлял  над
этим вопросом. - Возможно, Шелто и Хала  справятся  с  этой  обязанностью.
Видишь ли, тут кое-какие дела требуют моего внимания.
   - Понимаю. - Дианора бросила взгляд  на  Солорес,  и  обе  они  подняли
ладони в почтительном приветствии. Фактически Венчель не выходил из  крыла
сейшана, по крайней мере, пять лет. Даже когда он совершал обход комнат на
этом этаже, то перемещался на хитроумно сделанной  платформе  на  колесах.
Дианора не могла вспомнить, когда в последний раз видела  его  стоящим  на
ногах. Шелто и Хала, евнух  Солорес,  заменяли  его  практически  на  всех
официальных мероприятиях вне  сейшана.  Венчель  любил  делегировать  свои
полномочия.
   Они спустились по лестнице, которая  вела  из  сейшана  в  мир  за  его
пределами. Спустившись на один пролет, они встретили пристальные взгляды -
полные уважения,  но  осторожные  -  двух  стражей,  стоящих  за  тяжелыми
бронзовыми дверьми, преграждавшими вход на  тот  уровень,  где  находились
женщины. Дианора ответила на их осторожные взгляды улыбкой.  Один  из  них
застенчиво улыбнулся в ответ. Стражники менялись часто, она  не  знала  ни
одного из этих двоих, но улыбка  служит  началом  дружеских  уз,  а  иметь
лишнего друга никогда не повредит.
   Шелто и Хала, одетые в неброские  коричневые  одежды,  повели  четверых
женщин из крыла сейшана по главному коридору дворца к парадной лестнице  в
центре. Здесь евнухи приостановились и пропустили женщин  вперед.  Держась
гордо, но  не  высокомерно  -  ведь  они  были  пленницами  и  наложницами
завоевателя, - Дианора  и  Солорес  спустились  впереди  всех  по  широкой
лестнице.
   Разумеется, их заметили. Женщин  сейшана  всегда  замечали,  когда  они
выходили из своих палат. В мраморном вестибюле собралось множество  людей,
ожидающих допуска в Зал аудиенций; они расступались перед ними.  Некоторые
из новичков улыбнулись такими улыбками, которые Дианоре не понравились.
   Другие знали ее лучше, и выражение их лиц было совсем другим. У входа в
самый большой из официальных приемных залов,  под  аркой,  они  с  Солорес
снова приостановились, бок о бок, на  этот  раз  исключительно  для  того,
чтобы произвести впечатление - кроваво-красное платье рядом с зеленым, - а
потом вместе вошли в переполненный зал.
   И всякий раз при этом Дианора про себя благодарила богов за тот  порыв,
который побудил Брандина изменить правила для сейшана  здесь,  в  колонии,
где он теперь правил.
   В Играте, она знала, этого никогда бы не  допустили.  Только  король  и
один из евнухов мог видеть женщину, для остальных мужчин увидеть ее, не то
что побеседовать, означало смерть. И однажды Венчель сказал  ей,  что  для
главы сейшана тоже.
   Здесь, в Кьяре, все обстояло иначе почти с самого  начала.  С  течением
времени Дианора узнала достаточно и поняла, что  частично  благодарить  за
это следует Доротею, королеву Играта, и ее решение остаться  с  Джиралдом,
своим старшим сыном, а не сопровождать мужа  в  его  добровольную  ссылку.
Выбор Доротеи или решение Брандина, в зависимости от того, кого слушать.
   Инстинктивно  Дианора  всегда  предпочитала  последний   вариант   этой
истории, но была достаточно умна и понимала почему, и  это  была  одна  из
тем, которые она никогда не обсуждала с Брандином. Не то чтобы на эту тему
было наложено табу. Просто она не была уверена, сможет  ли  и  как  сможет
справиться с ответом, если этот вопрос когда-либо будет задан.
   Во всяком случае, поскольку Доротея осталась в Играте,  очень  немногие
высокородные придворные дамы готовы были вызвать неудовольствие королевы и
рискнуть отправиться по морю в колонию на Ладони. А это  означало  большую
нехватку женщин при новом дворе Брандина в Кьяре,  что,  в  свою  очередь,
привело к возрастанию роли сейшана. Тем  более  что  Брандин,  особенно  в
первые годы, нарочно приказал Кораблям дани выбирать дочерей знатных семей
Корте и Азоли. На Кьяре он сам делал выбор.  Из  Нижнего  Корте,  когда-то
носившего другое имя, он вообще не  брал  женщин,  это  было  его  твердой
политикой. Здесь ненависть была слишком глубока и обоюдна, и  не  годилось
отравлять ею сейшан.
   Он послал всего за несколькими женщинами из своего  сейшана  в  Играте,
оставив его в основном нетронутым. Политика его  было  понятной:  контроль
над сейшаном служил символом, подтверждавшим  статус  и  власть  Джиралда,
который теперь стал регентом Играта и правил от имени отца.
   При таких переменах здесь, в колонии, новый сейшан очень  отличался  от
старого; об этом ей говорили и Венчель,  и  Шелто.  В  нем  царило  другое
настроение, совершенно другое.
   В нем, среди прочих женщин из Корте, Кьяры и Азоли и горстки женщин  из
Играта, находилась одна женщина по имени Дианора из Чертандо. Из Чертандо,
где правили барбадиоры.
   Во всяком случае, так думали все во дворце.
   Тогда чуть было не началась война, вспомнила Дианора.
   После того как ее брат  ушел  из  дома,  шестнадцатилетняя  Дианора  ди
Тигана, дочь скульптора, погибшего на войне, и матери, которая с того  дня
не вымолвила ни слова, решила, что посвятит свою жизнь уничтожению  тирана
на Кьяре.
   Ожесточив свое сердце, как это вынуждены делать мужчины перед битвой  и
как, наверное, пытался это сделать отец у Дейзы, она начала готовить  себя
к тому, чтобы покинуть мать  в  пустынном,  гулком  доме,  некогда  полном
радости. Где принц Тиганы гулял по двору, обняв одной рукой  за  плечи  ее
отца, обсуждал и хвалил стоящие там еще не законченные скульптуры.
   Дианора помнила.


   У входа в Зал аудиенций она с одобрением поглядела на свое отражение  в
зеркалах, висящих  в  золоченых  рамах  на  противоположной  стене,  потом
инстинктивно отыскала взглядом канцлера д'Эймона  Игратского.  Второго  по
могуществу человека при дворе.
   Как и следовало ожидать, он уже смотрел на них с Солорес, и его  взгляд
оставался таким же холодным, как всегда. Именно этот взгляд  так  тревожил
Дианору, когда она впервые появилась здесь. Она думала тогда,  что  он  ее
невзлюбил, или того хуже, что он почему-то ее  заподозрил.  Только  спустя
много времени она поняла, что он  недолюбливал  и  подозревал  практически
каждого, кто появлялся при дворце. Каждый удостаивался одинаково ледяного,
оценивающего,  пристального  взгляда.  И   в   Играте,   догадалась   она,
происходило то же самое. Верность д'Эймона Брандину была фантастической  и
непоколебимой, как и его готовность защищать своего короля.
   С течением лет Дианора стала испытывать уважение, сначала против  своей
воли, к суровому канцлеру. Когда он, по-видимому, начал ей  доверять,  она
сочла это своим личным триумфом. И доверял уже  много  лет,  иначе  ей  бы
никогда не позволили остаться на ночь в постели со спящим Брандином.
   Триумф предательства, подумала  она  с  иронией,  острие  которой  было
направлено внутрь, против нее самой.
   Д'Эймон описал подбородком экономный полукруг, потом  повторил  тот  же
жест для Солорес. Этого они ожидали: им  приказывали  смешаться  с  толпой
гостей и вступить в беседу. Ни одна из них сегодня не займет место рядом с
Островным Троном. Иногда они  там  сидели,  как  и  прекрасная,  никем  не
оплаканная Хлоиза до своей  неожиданной,  безвременной  смерти,  но  когда
прибывали гости из Играта, Брандин строго придерживался протокола. В таких
случаях сиденье рядом с ним демонстративно оставалось пустым. Для Доротеи,
его королевы.
   Разумеется, Брандин еще не появился в зале,  но  Дианора  увидела,  как
Рун, лысеющий, пошатывающийся шут, ковылял  к  одному  из  слуг,  подающих
вино. Рун, неуклюжий, прискорбно слабоумный, был наряжен в роскошные белые
с золотом одежды, поэтому Дианора знала, что так же будет одет и  Брандин.
Это   было   неотъемлемой    частью    сложных    взаимоотношений    между
королями-чародеями Играта и их избранными шутами.
   Столетиями в Играте шут служил тенью и отражением короля. Он  одевался,
как монарх, ел рядом с  ним  на  официальных  приемах,  присутствовал  при
вручении наград или принятии решений. И каждый из избранных королем  шутов
имел заметные увечья или врожденные уродства.  Походка  Руна  была  вялой,
черты его лица деформированы  и  искажены,  руки  болтались  под  странным
углом, а речь почти невозможно было понять. Он узнавал придворных,  но  не
всегда так, как от него ожидали, в чем иногда таился особый  намек.  Намек
от короля.
   Эту сторону Дианора  не  вполне  понимала  и  сомневалась,  что  поймет
когда-нибудь. Она знала,  что  затуманенный,  ограниченный  мозг  Руна  по
большей части контролировал он сам, но также знала, что это не совсем так.
В этом были замешаны чары, тонкая магия Играта.
   Вот что она понимала:  кроме  того,  что  шуты  Играта  очень  наглядно
напоминали королю о том, что он смертен, и о его собственных  недостатках,
они одевались точно так же, как и их  повелитель,  а  иногда  служили  его
голосом, внешним проводником мыслей и чувств короля.
   А это означало, что не всегда можно было быть уверенным в том, являются
ли  слова  и  поступки  Руна,  какими  бы  они  ни   были   неук