петитом любого рода.
   Прошел целый  год  после  начала  осуществления  их  плана,  и  однажды
Альберико из Барбадиора,  возвращаясь  с  Игр  Триады  -  точно  так,  как
предсказывал  Сандре,  -  остановился  пообедать  в  пользующейся  хорошей
репутацией таверне Феррата у границы с Астибаром.
   К закату этого ясного летнего дня все, находившиеся в  этой  таверне  -
слуги, хозяева, конюхи,  повара,  дети  и  посетители,  -  были  вздернуты
живыми, но с перебитыми спинами, ногами и руками и с  отрезанными  кистями
рук, на поспешно сооруженные барбадиорские "небесные колеса"  и  оставлены
умирать.
   Таверну сровняли с землей. Налоги  в  провинции  Феррат  были  повышены
вдвое на следующие два года и на год в  Астибаре,  Тригии  и  Чертандо.  В
течение следующих шести  месяцев  всех  уцелевших  членов  семьи  Канциано
выследили, схватили,  подвергли  публичным  пыткам  и  сожгли  на  Большой
площади Астибара. Рты им затыкали отрубленными  кистями  собственных  рук,
чтобы их вопли не тревожили Альберико и его советников в правительственных
кабинетах над площадью.
   Вот так Сандре и Томассо убедились, что колдунов отравить невозможно.
   Следующие шесть лет они ничего не предпринимали, только  беседовали  по
ночам в загородном доме  среди  виноградников  и  собирали  все  доступные
сведения о самом Альберико и о событиях на востоке, в Барбадиоре, где,  по
слухам, император старел и дряхлел с каждым годом.
   Томассо начал скупать и коллекционировать трости с ручками, вырезанными
в  форме  мужского  полового  органа.  Ходили  слухи,  что  он   заставлял
позировать резчикам некоторых  из  своих  юных  друзей.  Сандре  охотился.
Джиано, наследник, подтверждал свою  репутацию  искреннего,  простодушного
соблазнителя женщин и  производителя  детей,  и  законных,  и  внебрачных.
Младшим Сандрени было позволено иметь скромные  дома  в  городе,  в  русле
общей политики Альберико быть как можно более мягким  правителем  -  кроме
тех случаев, когда ему угрожала опасность или общественные беспорядки.
   В таких случаях  дети  могли  умирать  на  "небесных  колесах".  Дворец
Сандрени в Астибаре оставался заколоченным, пустым  и  пыльным.  Полезный,
многозначительный символ  падения  тех,  кто  мог  сопротивляться  тирану.
Суеверные люди утверждали, что видели призрачные огоньки, мелькающие в нем
по ночам, особенно в ночи голубой луны  или  в  осенние  и  весенние  ночи
Поста, когда мертвые, как известно, выходят из могил.
   Однажды вечером  в  загородном  поместье  Сандре  сказал  Томассо,  без
всякого предупреждения или преамбулы, что  предполагает  умереть  накануне
Праздника Виноградной Лозы через две осени после  этой.  Он  далее  назвал
имена двух вельмож, которые должны будут нести при нем  ночное  бдение,  и
объяснил почему. В ту же ночь они с  Томассо  решили,  что  настало  время
посвятить в свои планы Таэри, младшего сына. Он был отважен, не глуп и мог
пригодиться для  определенных  дел.  Они  также  согласились,  что  Джиано
каким-то образом удалось произвести на свет сына с теми же  достоинствами,
пусть и незаконного. Этот Херадо - в то время ему исполнился двадцать один
год, и он выказывал обнадеживающие признаки мужества и честолюбия - был их
самой большой  надеждой  на  участие  молодого  поколения  в  беспорядках,
которые Сандре рассчитывал спровоцировать сразу же после своей смерти.
   Собственно говоря, вопрос был не в том, кому из семьи можно доверять: в
конце концов, семья - это семья. Вопрос был в том, кто мог быть полезен, и
то, что сразу приходило в голову только два имени, служило  свидетельством
деградации семьи Сандрени.
   Это была совершенно  бесстрастная  беседа,  вспоминал  Томассо,  едущий
впереди носилок  с  гробом  отца  между  темными  деревьями,  окаймлявшими
дорогу. Их беседы всегда были такими, и эта ничем не отличалась от прочих.
Однако потом он не мог уснуть, дата Праздника, который состоится через два
года, впечаталась в его мозг. День, когда его отец, всегда столь точный  в
своих планах, такой рассудительный, решил умереть, чтобы дать Томассо шанс
на новую попытку.
   Этот день теперь  настал  и  закончился,  унося  с  собой  душу  Сандре
д'Астибара  туда,  куда  уносятся  души  таких   людей.   Томассо   сделал
охранительный жест, чтобы отвести  зло  подобных  мыслей.  За  его  спиной
раздался голос стюарда, приказывающий слугам зажечь факелы. С наступлением
темноты стало холоднее. Над головой последние лучи света  окрасили  тонкую
полоску высоких облаков в мрачный оттенок пурпурного  цвета.  Само  солнце
уже скрылось, опустилось за деревья. Томассо подумал о душах, о душе  отца
и своей собственной. И вздрогнул.
   Взошла белая луна, Видомни, а потом вскоре появилась голубая - Иларион,
безуспешно гнавшаяся за белой  по  небу.  Обе  луны  были  почти  полными.
Собственно говоря, процессия могла бы обойтись и  без  факелов,  настолько
ярким был свет двух лун, но свет факелов соответствовал его задаче  и  его
настроению, поэтому Томассо оставил их гореть, когда они свернули с дороги
на знакомую извилистую  тропу,  ведущую  через  лес  Сандрени  к  простому
охотничьему домику, который любил его отец.
   Слуги поставили гроб на козлы в центре большой комнаты в передней части
дома. Зажгли свечи и два камина. Еду приготовили еще в начале того же дня.
Ее быстро расставили на буфете вместе с вином. Окна  были  открыты,  чтобы
проветрить помещение и впустить легкий ветерок.
   По кивку Томассо распорядитель увел слуг. Они должны были отправиться в
главное здание, расположенное восточное, и вернуться на рассвете. В  конце
бдения.
   Наконец они остались одни. Томассо и лорды Ньеволе  и  Скалвайя,  столь
тщательно выбранные два года назад.
   - Вина, господа? - предложил Томассо. - Очень скоро к нам присоединятся
еще трое.
   Он  намеренно  произнес  это   своим   естественным   голосом,   а   не
искусственным, высоким и певучим, который стал его отличительным знаком  в
Астибаре. Он с удовольствием заметил, что оба  лорда  тотчас  же  отметили
этот факт, повернулись и остро взглянули на него.
   - Кто еще? - буркнул бородатый Ньеволе, ненавидевший  Сандре  всю  свою
жизнь. Ни он,  ни  Скалвайя  никак  не  прокомментировали  голос  Томассо.
Подобные вопросы выдавали слишком многое, а эти люди давно уже наловчились
ничего не выдавать.
   - Мой брат Таэри и племянник Херадо - один из внебрачных сыновей Джиано
и самый умный из них.
   Он говорил небрежно, откупоривая пару бутылок из  запасов  красных  вин
Сандрени. Разлил вино и подал каждому по бокалу, ожидая, кто из них первым
нарушит краткое молчание, которое предсказал его  отец  после  этих  слов.
Вопрос задаст Скалвайя, сказал Сандре.
   - А кто третий? - тихо спросил лорд Скалвайя.
   Томассо  внутренне  поклонился   покойному   отцу.   Затем,   осторожно
поворачивая бокал за ножку, чтобы вино проявило свой букет, ответил:
   - Не знаю. Отец не назвал его. Он  назвал  вас  двоих  и  нас  троих  и
сказал, что на нашем совете сегодня ночью будет еще и шестой.
   Слово "совет" тоже было тщательно выбрано.
   - Совет? - переспросил элегантный Скалвайя.  -  Кажется,  меня  неверно
информировали. Я по наивности полагал, что это бдение у гроба.
   Черные глаза Ньеволе сверкнули на бородатом лице. Оба они уставились на
Томассо.
   - Немного больше, чем бдение, - сказал Таэри, входя в комнату.  За  ним
шел Херадо.
   Томассо  с  радостью  отметил,  что  оба  были   одеты   с   подобающей
умеренностью и что, несмотря на легкомысленную учтивость, с которой  Таэри
выбрал момент для появления в этой комнате, выражение его лица было весьма
серьезным.
   - Вы знакомы с моим братом, -  пробормотал  Томассо,  наливая  еще  два
бокала для вновь прибывших. - Возможно, вы еще не знакомы с Херадо,  сыном
Джиано.
   Юноша поклонился, но промолчал, как  ему  и  подобало.  Томассо  принес
брату и племяннику вино.
   Еще несколько секунд было тихо,  потом  Скалвайя  опустился  в  кресло,
вытянул вперед больную ногу, поднял свою  трость  и  ткнул  ею  в  сторону
Томассо. Кончик трости не колебался.
   - Я задал вопрос, - холодно произнес он.  -  Почему  вы  называете  это
советом, Томассо бар Сандре? Почему  нас  привезли  сюда  под  вымышленным
предлогом?
   Томассо перестал играть со своим  бокалом.  Они  наконец-то  подошли  к
этому моменту. Он перевел взгляд со Скалвайи на дородного Ньеволе.
   - Мой отец, - серьезно  ответил  он,  -  считал  вас  двоих  последними
лордами, имеющими реальную власть в Астибаре. Две  зимы  назад  он  принял
решение и сообщил мне о своем намерении умереть в канун этого Праздника. В
такое время, когда Альберико не сможет отказать ему в похоронах  со  всеми
почестями, в число которых входит ночное бдение у гроба.  В  такое  время,
когда вы оба будете находиться в Астибаре, что позволит мне  назвать  ваши
кандидатуры для этого обряда.
   Он сделал паузу в  своей  размеренной,  неторопливой  речи  и  задержал
взгляд сначала на одном, потом на другом вельможе.
   - Мой отец сделал это для того, чтобы мы могли  собраться,  не  вызывая
подозрений, не рискуя быть прерванными или обнаруженными, с целью привести
в исполнение определенные планы для свержения  Альберико,  который  правит
Астибаром.
   Они пристально наблюдали за ним, но Сандре  сделал  хороший  выбор.  Ни
один из двоих, о которых он говорил, не выказал удивления или  страха,  ни
один мускул не дрогнул на их лицах.
   Скалвайя медленно опустил трость и положил ее на стол рядом с  креслом.
Томассо невольно отметил, что она сделана из оникса и макиала. Как странно
работал его мозг в подобные моменты.
   - Вы знаете, - сказал откровенный Ньеволе, сидящий у большего камина, -
вы знаете, эта мысль приходила мне в  голову,  когда  я  пытался  угадать,
почему ваш проклятый Триадой отец  -  ах,  простите,  от  старых  привычек
нелегко освободиться. - Улыбка его была скорее волчьей, чем  смущенной,  и
не затронула прищуренных глаз. - Почему герцог  Сандре  пожелал,  чтобы  я
участвовал в бдении после его смерти. Он ведь должен  был  знать,  сколько
раз я пытался приблизить выполнение этих  похоронных  обрядов  в  дни  его
правления.
   Томассо улыбнулся в ответ столь же холодной улыбкой.
   - Он был уверен, что вы  удивитесь,  -  вежливо  ответил  он  человеку,
который почти наверняка заплатил за чашу вина, погубившую его мать.  -  Он
также был совершенно уверен, что вы согласитесь приехать, будучи одним  из
последних представителей вымирающей породы людей в Астибаре.  Скорее  даже
на всей Ладони.
   Бородатый Ньеволе поднял свой бокал.
   - Вы умеете льстить, бар Сандре.  И  должен  сказать,  что  предпочитаю
слышать ваш голос таким, как сейчас, без всех  этих  падений,  вибраций  и
прочих штучек, обычно ему свойственных.
   Казалось, Скалвайю это  позабавило.  Таэри  громко  рассмеялся.  Херадо
настороженно наблюдал за происходящим. Он очень нравился  Томассо,  но  не
тем особенным образом, который был ему присущ, как ему  пришлось  заверить
отца в одной из бесед, уклонившись от темы.
   - Я тоже предпочитаю этот голос, - сообщил  он  двум  вельможам.  -  За
последние несколько минут вы, должно быть,  уже  подумали  о  том,  -  что
неудивительно для таких людей, как вы, -  почему  некоторые  аспекты  моей
жизни приняли хорошо известное направление. В том, чтобы на тебя  смотрели
как на безвредного вырожденца, есть свои преимущества.
   - Да, - честно согласился Скалвайя, - если у тебя  есть  цель,  которой
служит подобное заблуждение. Вы только что назвали одно имя  и  намекнули,
что все мы могли бы быть счастливы, если бы носитель этого имени умер  или
уехал. Оставим пока в стороне те возможности, которые могут  возникнуть  в
результате столь драматичной случайности.
   Его   взгляд   оставался   совершенно   непроницаемым;   Томассо    был
предупрежден, что так  и  будет.  Он  ничего  не  сказал.  Таэри  смущенно
переступил с ноги на ногу, но,  к  счастью,  промолчал,  как  ему  и  было
ведено. Он подошел и сел на один из стульев у дальнего края гроба.
   Скалвайя продолжал:
   - Мы не можем не понимать: сказав то,  что  вы  сказали,  вы  полностью
отдали себя в наши руки или так может показаться на первый взгляд. В то же
время я догадываюсь, что, если бы мы встали и  поехали  назад  в  Астибар,
чтобы доложить о предательстве, мы  присоединились  бы  к  вашему  отцу  в
царстве мертвых раньше, чем выехали бы из этого леса.
   Это было сказано небрежно - мелкий факт, требующий подтверждения  перед
тем, как перейти к более важным вопросам.
   Томассо покачал головой.
   - Едва ли, - солгал он. - Вы оказали нам  честь  своим  присутствием  и
абсолютно свободны, если решите уйти. Мы даже,  если  пожелаете,  проводим
вас, так как тропинка плохо видна в темноте. Мой отец предложил мне  также
указать вам на то, что, хотя вы могли бы легко отправить нас умирать после
пыток на колесе, весьма вероятно, даже  наверняка,  что  Альберико  сочтет
необходимым поступить так же и с вами  обоими,  как  с  нашими  вероятными
сообщниками. Помните, что  случилось  с  семейством  Канциано  после  того
несчастного случая в Феррате несколько лет назад?
   Последовало  вежливое  молчание   в   знак   признания   справедливости
сказанного.
   Его прервал Ньеволе.
   - Значит, то было делом рук Сандре?  -  проворчал  он.  -  А  вовсе  не
Канциано?
   - Это было делом наших рук, - спокойно  согласился  Томассо.  -  Должен
сказать, что мы многому научились.
   - И Канциано тоже, - сухо  пробормотал  Скалвайя.  -  Ваш  отец  всегда
ненавидел Фабро бар Канциано.
   - Нельзя сказать, что они были лучшими друзьями, -  откровенно  ответил
Томассо. - Хотя должен сказать, что если сосредоточиться на этом  аспекте,
то, боюсь, можно не понять сути дела.
   - Той сути, которую вы нам навязываете, - ядовито заметил Ньеволе.
   Неожиданно на помощь Томассо пришел Скалвайя.
   - Это несправедливо, - сказал он  Ньеволе.  -  Если  и  можно  признать
истинность чего бы то ни было в этой  комнате  и  в  это  время,  так  это
ненависть Сандре и его страстное желание, выходящие за рамки старой вражды
и соперничества. Ведь целью был Альберико.
   Его голубые глаза долгое мгновение смотрели прямо в глаза Ньеволе, и  в
конце концов этот крупный мужчина кивнул. Скалвайя сменил позу  в  кресле,
морщась от боли в ноге.
   - Очень хорошо, - обратился он к Томассо. - Вы сообщили нам, почему  мы
здесь, и разъяснили цели вашего отца и ваши собственные. Со своей стороны,
сделаю признание. Признаюсь, в духе правдивости, внушаемом бдением у гроба
покойника, что мое старое сердце не радует то,  что  мною  правит  грубый,
злобный, властный мелкий вельможа из Барбадиора. Я  с  вами.  Если  у  вас
имеется план, буду рад его выслушать. Клянусь честью, что в этом я сохраню
верность семье Сандрени.
   Томассо вздрогнул, услышав эти древние слова.
   - Ваша клятва и ваша честь - самые  надежные  гарантии,  -  ответил  он
совершенно искренне.
   - Это правда, бар Сандре, - сказал Ньеволе и тяжело  шагнул  вперед  от
камина. - И смею утверждать, что слово представителя семьи Ньеволе никогда
не ценилось меньше. Самое заветное  желание  моей  души  -  увидеть  этого
барбадиора мертвым и разрубленным на куски; если  Триаде  будет  угодно  -
моим собственным мечом. Я тоже с вами, клянусь честью.
   - Такие жутко красивые слова! - раздался насмешливый  голос  под  окном
напротив двери.
   Пять лиц - четыре бледных от шока и одно бородатое, залившееся краской,
- резко повернулись к окну. Говоривший стоял  снаружи  у  открытого  окна,
облокотясь   на   подоконник   и   подпирая   подбородок   ладонями.    Он
благожелательно разглядывал их, его лицо оставалось в тени оконной рамы.
   - Никогда в жизни не видел, чтобы галантными фразами, даже из уст самых
благородных лордов, можно было изгнать тирана.  На  Ладони  или  в  других
местах. - Одним экономным движением  этот  человек  подпрыгнул,  перекинул
ноги в комнату и удобно уселся на  подоконнике.  -  С  другой  стороны,  -
прибавил он, - единодушие по поводу целей действительно  служит  отправной
точкой, с этим я согласен.
   - Вы - тот шестой, о котором говорил  мой  отец?  -  осторожно  спросил
Томассо.
   Теперь, когда этот человек был на свету, он показался ему знакомым.  Он
был одет для леса, не для города, в серую одежду двух оттенков, на  рубаху
была накинута куртка из шкуры черной овцы, штаны заправлены  в  поношенные
сапоги для верховой езды. На гладком ремне висел кинжал.
   - Я слышал, как вы  об  этом  упомянули,  -  ответил  незнакомец.  -  И
надеюсь, это не так,  потому  что  это  повлекло  бы  за  собой  тревожные
последствия, мягко выражаясь. Дело в том, что я никогда в жизни не говорил
с вашим отцом. Если он знал о моей деятельности и каким-то  чудом  ожидал,
что я узнаю об этой встрече и приду сюда, мне бы польстило его доверие, но
гораздо больше встревожило бы то, что он так много обо мне знает. С другой
стороны, - снова повторил он, - мы ведь говорим о Сандре д'Астибаре,  и  я
здесь шестой, не так ли?  -  Он  поклонился  без  сколько-нибудь  заметной
иронии в сторону гроба на козлах.
   - Значит, вы также участвуете в  заговоре  против  Альберико?  -  Глаза
Ньеволе смотрели настороженно.
   - Нет, - откровенно ответил сидящий в окне человек. - Альберико  ничего
для меня не значит. Он только орудие. Клин, при помощи которого  я  открою
мою собственную дверь.
   - А что находится за этой дверью? - спросил Скалвайя из глубины  своего
кресла.
   Но в этот момент Томассо вспомнил.
   - Я вас знаю! - внезапно воскликнул он. - Я видел  вас  утром.  Вы  тот
пастух из Тригии, который играл на свирели во время обряда отпевания!
   Таэри щелкнул пальцами, он тоже узнал этого человека.
   - Я играл на свирели, да, - невозмутимо ответил сидящий на  подоконнике
человек. - Но я не пастух, и не из  Тригии.  Для  моих  целей  нужно  было
играть эту роль и еще много ролей в течение многих лет. Томассо бар Сандре
должен это оценить. - И он усмехнулся.
   Томассо не ответил на его улыбку.
   - Возможно, в таком случае вы сделаете нам одолжение и скажете, кто  вы
такой в действительности. - Он произнес эти слова так  вежливо,  как  того
требовала ситуация. - Отец, может быть, вас знал, но мы не знаем.
   - И боюсь, что пока не узнаете, - ответил тот. И после паузы  прибавил:
- Хотя скажу, что, если бы я поклялся честью своей собственной семьи,  моя
клятва бы имела такой вес, что затмила бы обе данные здесь сегодня.
   Эти слова были сказаны как нечто само собой  разумеющееся  и  от  этого
прозвучали еще большим вызовом.
   Томассо  поспешно  сказал,  предупреждая  предсказуемую  вспышку  гнева
Ньеволе:
   -  Но  вы  ведь  дадите  нам  хоть  какую-то  информацию,   даже   если
предпочитаете сохранить в тайне свое имя. Вы сказали,  что  Альберико  для
вас орудие. Орудие для чего, Алессан-не-из-Тригии? -  Он  с  удовольствием
обнаружил, что запомнил имя, названное вчера Менико ди Ферратом. -  Каковы
ваши собственные цели? Что привело вас в этот охотничий домик?
   Лицо незнакомца,  худое  и  странно  вытянутое,  с  резко  выступающими
скулами, застыло и стало похожим на маску. И в полной ожидания  тишине  он
ответил:
   - Мне нужен Брандин. Я жажду смерти  Брандина  из  Играта  больше,  чем
бессмертия для своей души по ту сторону последних врат Мориан.
   Снова воцарилось молчание,  прерываемое  лишь  потрескиванием  осеннего
огня в двух очагах. Томассо показалось,  что  в  комнату  вместе  с  этими
словами проник зимний холод.
   Потом Скалвайя лениво пробормотал:
   - Какие ужасно красивые слова! - разрушив это настроение.
   И Ньеволе, и Таэри расхохотались. Сам Скалвайя не улыбнулся.
   Человек на подоконнике принял этот выпад с легким кивком головы.
   - На эту тему я шуток не допущу, милорд. Если  нам  предстоит  работать
вместе, вам необходимо это запомнить.
   - Вынужден заявить, что вы чересчур горды,  м