как поднимается пшеница на летних полях. Восстать, а
затем возлечь с богинями, со своей матерью и невестой, сестрой и  дочерью,
с Эанной и Мориан, под солнцем и звездами, и кружащимися по небу лунами  -
голубой и серебряной.
   Дэвин с ужасом наблюдал во сне эту первобытную сцену:  женщины  несутся
вверх по склону горы, их длинные волосы развеваются за спиной,  они  гонят
бога-человека к пропасти над стремниной Касаделя.
   Он  видел,  как  ветки  горных  деревьев  и   ощетинившихся   колючками
кустарников срывают  с  женщин  одеяния,  как  они  сами  охотно  остаются
обнаженными, чтобы бежать еще быстрее, как глотают на бегу кроваво-красные
ягоды сонрай, чтобы одурманить себя и подготовить к тому, что им предстоит
совершить высоко над ледяными струями Касаделя.
   Он видел, как бог наконец обернулся. Его  огромные  черные  глаза  были
знающими и отчаянными одновременно, пока он стоял у края пропасти,  словно
загнанный олень, на предопределенном, заранее  выбранном,  исконном  месте
своего конца. И Дэвин видел, как женщины настигли его там, как по их телам
струилась кровь, а волосы развевались по ветру,  как  Адаон  склонил  свою
гордую, великолепную голову перед роком их терзающих рук, зубов и ногтей.
   И там, в конце погони, Дэвин увидел, что рты женщин широко открыты, что
они перекликаются  друг  с  другом  в  экстазе  или  страдании,  терзаемые
неудержимым желанием, или безумием, или горечью, но во сне их  крики  были
беззвучными. Вместо криков всю эту дикую сцену среди кедров и кипарисов на
склонах  гор  сопровождал  единственный,  пронзительный  звук   тригийской
пастушеской свирели, которая играла мелодию его детства  где-то  высоко  и
далеко.
   И в самом конце, когда женщины приблизились к богу, и схватили  его,  и
сомкнулись вокруг него у пропасти над Касаделем, Дэвин  увидел,  что  лицо
терзаемого бога было лицом Алессана.



3

   Еще до того, как осторожный Альберико явился из заморского Барбадиора и
стал править в Астибаре,  этот  город,  любивший  называть  себя  "Большим
пальцем, который управляет  Ладонью",  славился  некоторым  аскетизмом.  В
Астибаре обряды прощания с покойником никогда не проводились в присутствии
усопшего, как  в  других  восьми  провинциях.  Такая  процедура  считалась
излишней, так как возбуждала слишком сильные чувства.


   Им предстояло выступать в центральном дворе дворца Сандрени, а зрителей
разместили на стульях и скамьях, расставленных по периметру  двора,  и  на
балконе, тянущемся вдоль внутренних комнат двух верхних этажей. В одной из
этих комнат, украшенной подобающими случаю драпировками - серо-голубыми  с
черным, лежало тело Сандре д'Астибара. На его  веки  положили  монеты  для
уплаты безвестному привратнику у последних врат Мориан,  в  руки  положили
немного еды, а ноги обули в башмаки, поскольку никто из живых не знал, как
долог последний путь к богине.
   Позднее Сандре должны были вынести  во  двор,  чтобы  все  желающие  из
города и дистрады,  кто  не  побоится  запоминающих  взоров  барбадиорских
наемников, несущих караул снаружи, могли пройти цепочкой мимо его гроба  и
бросить серебристо-голубые листья олив в хрустальную вазу, уже стоящую  на
постаменте во дворе.
   Обыкновенных граждан -  ткачей,  ремесленников,  лавочников,  крестьян,
матросов, слуг, мелких купцов - должны были пропустить во дворец  позднее.
Сейчас снаружи доносились их голоса: они собрались, чтобы послушать музыку
обряда отпевания старого герцога. А пока что во дворе  образовалась  самая
необычайная смесь мелкого и  высшего  дворянства  и  богатого  купечества,
какую Дэвину еще не доводилось видеть в одном месте.
   Вся знать астибарской дистрады прибыла из своих загородных поместий  на
Праздник Виноградной Лозы. А приехав в  город,  они  не  могли  пропустить
обряд прощания с Сандре,  пусть  даже  многие,  или  большинство  из  них,
страстно ненавидели его во время правления, а отцы или деды некоторых даже
покупали яд или нанимали убийц лет тридцать назад в надежде  увидеть  этот
обряд намного раньше.
   Двое жрецов и жрица Адаона уже сидели на своих местах. У них был  такой
спокойный и торжественный вид, какой обычно  бывает  у  всех  священников,
словно они причастны к тайне, сообща охраняемой ими от простых смертных.
   Артисты Менико ожидали в маленькой комнатке, выходящей окнами во  двор,
которую Томассо  приказал  отвести  для  них.  Там  было  накрыто  обычное
угощение, а кое-что далеко выходило за рамки обычного. Дэвин, например, не
помнил,  чтобы  где-нибудь  музыкантам  подавали  голубое  вино.  Это  был
экстравагантный жест. Тем не менее он не  соблазнился:  было  еще  слишком
рано и он чересчур нервничал. Чтобы успокоиться, Дэвин  подошел  к  Эгано,
который, как обычно, лениво барабанил по столешнице.
   Эгано поднял глаза и улыбнулся.
   -  Это  просто   выступление,   -   произнес   он   со   своим   мягким
пришепетыванием. - Будем делать то же, что и всегда. Будем делать музыку.
   Дэвин кивнул и выдавил из себя ответную улыбку. В  горле  у  него  было
сухо. Он подошел к столам,  и  один  из  двух  ожидающих  приказаний  слуг
поспешно налил ему воды в  хрустальный  с  золотом  бокал,  который  стоил
больше, чем все, чем владел Дэвин в этом мире. Через  несколько  мгновений
Менико подал знак, и они вышли во двор.
   Начали танцовщицы под звуки укрытых от взоров струнных и свирелей.  Без
певцов. Пока.
   Если Алдине и Ниери и зажигали свечи любви прошлой ночью, это никак  не
проявилось в то утро, а если и проявилось, то лишь в  сосредоточенности  и
напряженности их согласованных движений.
   Иногда казалось, что они ведут музыку за собой, иногда - что следуют за
ней. В своих серо-голубых туниках и черных перчатках, скрывающих ладони, с
худыми  набеленными   лицами   они   выглядели   поистине   потусторонними
созданиями. Именно этого добивался от своих  танцовщиц  Менико.  Танец  не
должен быть зазывным или искушающим, как считали в некоторых труппах,  или
просто грациозной прелюдией к основному выступлению, как  понимали  его  в
некоторых других труппах. Танцовщицы Менико были проводниками, холодными и
непреклонными, в царство  мертвых.  Постепенно,  неумолимо  их  медленные,
торжественные движения, бесстрастные, почти нечеловеческие лица  заставили
погрузиться в молчание эту своенравную, гордую собой аудиторию.
   И в этом молчании выступили вперед трое певцов и четверо  музыкантов  и
запели "Призыв" к Эанне, богине Огней, которая сотворила этот мир, солнце,
две луны и россыпь звезд-алмазов в ее диадеме.
   Сосредоточенные и внимательные, используя все профессиональные  приемы,
чтобы создать впечатление  обманчивой  безыскусности,  артисты  Менико  ди
Феррата безжалостно уносили вместе с собой дам, и господ,  и  владетельных
купцов Астибара на вершину печали. Оплакивая Сандре, герцога Астибарского,
они оплакивали, как и  подобает,  умирание  всех  смертных  детей  Триады,
которых лишь ненадолго впустили во врата Мориан побродить по земле  Адаона
под огнями Эанны. На столь сладкий, и горький, и короткий отрезок времени.
   Дэвин услышал, как  голос  Катрианы  вознесся  ввысь,  на  ту  суровую,
ледяную вершину, куда, казалось, зовет его свирель Алессана.
   Он скорее чувствовал, чем слышал, как Менико и Эгано всех возвращают на
землю  низкими  звуками  своей  партии.  Он  видел  двух   танцовщиц,   то
застывающих, словно статуи, то кружащихся, словно  пленницы,  рвущиеся  из
силков времени,  и  в  соответствующий  момент  его  собственный  голос  в
сопровождении двух сириний взмыл в  то  пространство,  которое  им  втроем
предстояло заполнить, в ту середину, где жили и умирали смертные.
   Таков был подход  Менико  ди  Феррата  к  редко  исполняемым  полностью
обрядам отпевания, уже давно им определенный. Он вложил в него  сорок  лет
служения искусству и проведенной в дороге жизни,  которая  привела  его  к
этому  мгновению  сегодняшнего  утра.  Еще  только  начиная  петь,   Дэвин
почувствовал, что его сердце переполняет гордость и искренняя любовь к  их
тучному, скромному  руководителю,  благодаря  которому  артисты  оказались
здесь и творили свою музыку.
   Как и было запланировано, они остановились  после  шестой  части,  ради
своего блага и своих слушателей. Томассо заранее обсудил все с  Менико,  и
теперь наверху должно было начаться движение благородных лордов мимо гроба
Сандре. После труппа исполнит последние  три  части  обряда,  завершив  их
"Плачем" Дэвина, а потом тело снесут вниз и впустят  толпу,  ожидающую  за
воротами с листьями для хрустальной вазы.
   Менико увел их со двора среди такой глубокой тишины,  которая  сама  по
себе была наивысшей похвалой. Они снова вернулись в отведенную им комнату.
Под влиянием ими самими созданного настроения  все  молчали.  Дэвин  помог
танцовщицам переодеться в платья, которые они  носили  между  выходами  на
сцену, и стал смотреть, как они ходят кругами по комнате, стройные,  своей
грацией напоминающие кошек. Он взял из рук одного из слуг  бокал  зеленого
вина, но отказался от предложенной тарелки с едой.  Обменялся  взглядом  с
Алессаном, пока только взглядом, не  улыбкой.  Музыканты  Дренио  и  Пьеве
склонились над своими сириньями и подтягивали струны.  Эгано,  практичный,
как всегда, ел, машинально  барабаня  по  столу  свободной  рукой.  Менико
прошел мимо, нервный и рассеянный. Он молча сжал предплечье Дэвина.
   Дэвин поискал взглядом Катриану и увидел ее в  тот  момент,  когда  она
выходила из комнаты под аркой, ведущей в глубину дома. Она оглянулась.  Их
взгляды на секунду встретились, и она пошла дальше.  Странно  преломленный
свет падал из высокого невидимого окна на то место,  где  она  только  что
стояла.
   Дэвин в самом деле не знал, почему он так поступил. Даже  потом,  после
того как произошло столько разных событий, разбегающихся кругами от  этого
мгновения во всех направлениях, словно рябь по  воде,  он  так  и  не  мог
объяснить, почему последовал за ней.
   Простое любопытство. Желание. Странное томление, порожденное выражением
ее глаз, и странное место, словно парящее в воздухе среди тишины и печали,
в котором они находились. Возможно, причина  была  совсем  в  другом,  или
частично в этом, или только в этом. Он чувствовал, что мир стал не  совсем
таким, каким был до начала выступления танцовщиц.
   Дэвин допил вино, встал и вышел под ту же арку, что и Катриана. Проходя
под ней, он тоже оглянулся. Алессан наблюдал за ним. Во  взгляде  тригийца
не было осуждения,  только  напряжение,  которого  Дэвин  не  мог  понять.
Впервые в этот день он вспомнил о своем сновидении.
   И может быть, поэтому, проходя под аркой, он шепотом  произнес  молитву
Мориан.
   За аркой оказалась лестница с высоким, узким окном-витражом на площадке
второго  этажа.  В  разноцветном   каскаде   света   он   успел   заметить
серебристо-голубое  платье,  промелькнувшее  слева  от  верхней   площадки
лестницы. Он  тряхнул  головой,  стараясь  прояснить  сознание,  выйти  из
нереального, похожего на сон состояния.  Ему  это  удалось,  и  все  вдруг
встало на свои места. Дэвин понял и выругался про себя.


   Она была родом из Астибара.  И  шла  наверх,  чтобы,  как  и  подобает,
проститься с герцогом. Ни один лорд или купец-нувориш не мог отказать ей в
праве это сделать после того, как она пела в то утро.  С  другой  стороны,
для сына крестьянина из Азоли, рожденного в Нижнем Корте, войти в  комнату
наверху было бы чистейшей наглостью.
   Поэтому Дэвин заколебался и повернул  бы  назад,  если  бы  не  память,
которая всегда была его благословением и проклятием. Он видел  со  стороны
двора висящие знамена. Та комната, где лежал Сандре д'Астибар,  находилась
не слева от лестничной площадки, а справа.
   Дэвин пошел дальше. Теперь он старался двигаться тихо, хотя все еще  не
понимал  почему.  На  лестничной  площадке  повернул  налево,   вслед   за
Катрианой. Там была дверь. Он открыл ее. Пустая комната, которой давно  не
пользовались, пыльные драпировки на стенах.  Сцены  охоты,  краски  сильно
выцвели. Из нее было два выхода, но теперь ему на помощь пришла  пыль:  он
видел четкие отпечатки ее сандалий, ведущие к двери справа.
   Дэвин бесшумно двинулся  по  этим  следам  через  анфиладу  заброшенных
комнат на втором этаже дворца. Он видел скульптуры и  изделия  из  стекла,
утонченно  изящные,  покрытые  многолетним  слоем  пыли.  Многие  предметы
обстановки исчезли, многие из уцелевших были накрыты чехлами. Освещены они
были плохо: большая часть окон была закрыта ставнями. Суровые лорды и леди
с почерневших, закопченных портретов недружелюбно взирали на него  сверху,
когда он проходил мимо.
   Он свернул направо и еще раз направо, идя по следам Катрианы и стараясь
не слишком приближаться к ней. Она двинулась  прямо  через  комнаты  вдоль
внешней стороны дворца - ни одна из них не выходила на балюстраду,  полную
народа. В этих комнатах было светлее. Он слышал справа приглушенные голоса
и догадался, что Катриана идет кружным путем к дальнему концу той комнаты,
в которой было выставлено для торжественного прощания тело Сандре.
   Наконец Дэвин  открыл  дверь,  которая  оказалась  последней.  Катриана
стояла одна в очень большой комнате, рядом с громадным  камином.  Каминную
полку украшали три бронзовых коня, а стены -  три  портрета.  Потолок  был
покрыт, как понял Дэвин, настоящим золотом. Ряд окон вдоль  внешней  стены
выходил на улицу, и возле него стояли два длинных стола, уставленных  едой
и напитками. Эту комнату в отличие от остальных недавно убрали,  но  шторы
оставались задернутыми, скрывая ее от яркого утреннего  света  и  взглядов
толпы на улице.
   В этом неясном, просачивающемся свете  Дэвин  закрыл  за  собой  дверь,
нарочно позволив замку громко щелкнуть. В тишине этот звук  прозвучал  как
выстрел.
   Катриана резко обернулась, прижав руку ко рту, но даже в полутьме Дэвин
увидел, что в ее глазах сверкнула ярость, а не страх.
   - Что ты тут делаешь? - сердито прошептала она.
   Дэвин неуверенно шагнул вперед. Он пытался придумать остроумный  ответ,
какое-нибудь  необидное,  отвлекающее  замечание,  которое  разрушило   бы
гнетущее заклятие, лежащее на нем, на всем начале дня. Но не сумел.
   - Не знаю, - честно признался он, покачав головой. - Я увидел,  как  ты
вышла, и пошел следом. Это не то, что ты думаешь, - неуклюже закончил он.
   - Откуда ты знаешь, что я  думаю?  -  огрызнулась  она.  Казалось,  она
усилием воли заставила себя успокоиться. - Я хотела несколько минут побыть
одна.  -  Катриана  старалась  говорить  ровным  голосом.  -   Выступление
взволновало меня, и  мне  необходимо  побыть  одной.  Вижу,  что  ты  тоже
разволновался, но нельзя ли попросить тебя сделать  одолжение  -  оставить
меня на некоторое время одну?
   Это было сказано вежливо. Он мог бы теперь уйти. В любое другое утро он
так бы  и  поступил.  Но  Дэвин  уже  вошел  во  Врата  Мориан  и  отчасти
догадывался об этом.
   Он махнул рукой в сторону накрытых столов  и  серьезно  сказал,  просто
констатируя факт, без вызова или осуждения:
   - Эта комната не для уединения, Катриана. Может, скажешь мне, зачем  ты
здесь?
   Дэвин приготовился к новой вспышке ярости,  но  Катриана  еще  раз  его
удивила. После долгой минуты молчания она наконец ответила:
   - Мы с тобой не настолько близки, и я не обязана тебе  отвечать.  Будет
лучше, если ты уйдешь. Для нас обоих.
   До него все еще доносились приглушенные голоса из-за  стены  справа  от
камина с бронзовыми конями. Эта странная  комната  с  обильно  и  роскошно
накрытыми столами и мрачными портретами на темных стенах,  казалось,  была
погружена в сон наяву. Он вспомнил, как пела утром Катриана, как ее  голос
устремлялся ввысь, туда, куда звала тригийская свирель. Вспомнил ее  глаза
в тот момент, когда она остановилась в дверном  проеме,  который  они  оба
миновали. Он поистине не чувствовал, что все это происходит наяву,  в  том
мире, который он знал.
   И,  поддавшись   этому   настроению,   Дэвин   услышал   свой   вопрос,
произнесенный сдавленным голосом:
   - Так не начать ли нам? Разве нет ничего, что могло бы нас сблизить?
   Катриана колебалась. Ее глаза были широко  раскрыты,  но  их  выражение
невозможно было прочесть  в  неверном  свете,  затем  покачала  головой  и
осталась стоять на месте, прямая и неподвижная, в дальнем конце комнаты.
   - Думаю, что нет, - тихо ответила она. - Не на той дороге, по которой я
иду, Дэвин д'Азоли. Но спасибо за предложение, и я не могу  отрицать,  что
отчасти хотела бы, чтобы все обстояло иначе. А сейчас у меня мало времени,
и мне надо здесь кое-что сделать. Пожалуйста, оставь меня.
   Дэвин не ожидал, что почувствует такое сильное  сожаление.  Он  кивнул,
больше ничего не смог придумать в ответ и на этот  раз  повернулся,  чтобы
уйти.
   Но в то утро во дворце Сандрени он  действительно  переступил  порог  и
миновал врата, потому что в тот самый момент, когда Дэвин повернулся,  они
оба услышали голоса - но на этот раз у него за спиной.
   - О Триада! - прошипела Катриана, и  настроение  лопнуло,  как  мыльный
пузырь. - Проклятье лежит на всем, за что  я  ни  возьмусь!  -  Она  резко
повернулась к камину, лихорадочно  ощупывая  ладонями  нижнюю  поверхность
каминной полки. - Во имя богинь, молчи! - сердито прошептала она.
   Ее шепот звучал так тревожно, что Дэвин повиновался и застыл на месте.
   - Он говорил, что знает, кто построил этот дворец, - бормотала она себе
под нос. - Это должно быть прямо над...
   И замолчала. Дэвин услышал щелчок. Часть стены справа от камина  слегка
повернулась, и за ней  открылась  крохотная  ниша.  Дэвин  широко  раскрыл
глаза.
   - Не стой как дурак! - яростно прошипела Катриана. - Быстро!
   За  его  спиной  новый  голос   присоединился   к   остальным,   теперь
разговаривали трое. Дэвин прыгнул к потайной дверце,  проскользнул  внутрь
вслед за Катрианой, вместе они навалились и закрыли ее за собой.
   Через секунду они услышали,  как  дверь  в  дальнем  конце  комнаты  со
щелчком открылась.
   - О Мориан, - вырвался стон из самого сердца Катрианы. - Ох, Дэвин,  ну
зачем ты здесь?
   -  Дэвин  не  смог  подобрать  подходящего  ответа  на  такой   вопрос.
Во-первых,  он  все  еще  не  понимал,  зачем  последовал  за   Катрианой;
во-вторых, чулан, в котором они спрятались, был слишком тесным,  и  вдвоем
они едва в нем помещались. Дэвин с каждой секундой все  острее  чувствовал
пьянящий,  волнующий   запах   духов   Катрианы,   заполнивший   крохотное
пространство.
   Если несколько минут назад он словно  пребывал  в  полусне,  то  сейчас
внезапно очнулся и обнаружил, что находится в опасной близости от женщины,
которую последние две недели страстно желал.
   Катриана,  кажется,  с  некоторым  опозданием  тоже  это  осознала.  Он
услышал, как у нее вырвался слабый  вздох.  Дэвин  закрыл  глаза,  хотя  в
потайном чулане было абсолютно темно. Он ощущал, как  ее  дыхание  щекочет
его лоб, и сознавал, что стоит ему слегка приподнять руки, и они сомкнутся
на ее талии.
   Он старался не шевелиться, откинувшись назад как можно дальше от нее, и
не  дышать  глубоко.  Он  чувствовал  себя  круглым  дураком,  виновным  в
создавшейся  смехотворной  ситуации,  и  не  собирался  пополнить   быстро
растущий список своих прегрешений, дав волю рукам в темноте.
   Катриана сменила позу, и ее  платье  тихо  зашелестело.  Она  коснулась
бедром его ноги. Дэвин прерывисто вздохнул и при этом глотнул новую порцию
аромата ее духов, что вовсе не  способствовало  укреплению  его  решимости
быть добродетельным.
   - Прости, - прошептал он, хотя это она переменила позу.  Он  ощутил  на
лбу капли  пота.  Чтобы  отвлечься,  Дэвин  попытался  сосредоточиться  на
доносящихся снаружи  звуках.  За  его  спиной  слышалось  шарканье  ног  и
постоянное неясное бормотание людей, которые продолжали идти чередой  мимо
гроба Сандре.
   Слева от него, в комнате,