л себя немного  лучше.
Они однажды спросили Алессана и  впервые  за  все  время  получили  ответ,
который за осень и зиму стал для них привычным.
   - Весной, - ответил им  Алессан.  Весной  многое  прояснится,  так  или
иначе. Они приближаются к чему-то важному, но пока придется подождать.  Он
не собирается обсуждать это сейчас. До весенних  дней  Поста  они  покинут
свой привычный маршрут Астибар - Тригия - Феррат и отправятся на юг, через
просторы пшеничных полей Чертандо. И в этот момент, сказал Алессан, многое
может измениться. Так или иначе, повторил он.
   Он не улыбнулся, произнося эти слова, хотя у него всегда была  наготове
улыбка.
   Дэвин вспомнил, как Катриана  тряхнула  волосами  с  понимающим,  почти
сердитым выражением голубых глаз.
   - Это Альенор, да? - спросила она обвиняющим тоном. -  Эта  женщина  из
замка Борсо?
   Губы Алессана изогнулись удивленно, а потом насмешливо.
   - Нет, дорогая, - ответил он. - Мы остановимся в Борсо, но это не имеет
к ней никакого отношения. Если бы я не знал, что твое  сердце  принадлежит
одному лишь Дэвину, я бы сказал, что в твоем голосе звучит  ревность,  моя
дорогая.
   Шутка возымела желаемый эффект. Катриана в  гневе  выбежала,  а  Дэвин,
почти столь же смущенный, быстро сменил тему. Алессан умел так действовать
на людей. За дающейся  ему  без  усилий  учтивостью  и  искренней  дружбой
существовала грань, которую они научились не переступать.  Если  он  редко
бывал резким, то его шутки  -  всегда  первый  показатель  самоконтроля  -
больно жалили. Даже герцог обнаружил, что лучше не требовать  от  Алессана
ответов на некоторые вопросы. В том числе и на этот, как выяснилось: когда
они спросили Сандре, он ответил, что знает так же мало, как и они,  насчет
того, что произойдет весной.
   Размышляя над этим, по мере того как осень уступала место  зиме,  Дэвин
ясно понимал, что Алессан - принц страны, которая с  каждым  днем  умирает
еще  немного.  При  этих  обстоятельствах,  решил   он,   удивительно   не
существование таких мест, куда им вход заказан, а скорее  то,  как  далеко
они могут углубиться, пока не достигнут недоступных внутренних областей.
   В ту долгую зиму, в числе прочего, Дэвин  научился  терпению.  Он  учил
себя удерживаться от вопросов до подходящего  момента  или  совсем  их  не
задавать и пытаться самому найти ответы.  Если  для  полного  знания  надо
ждать весны, то он подождет. А тем временем он со страстью, которую в себе
и не подозревал, с головой окунулся в то, чем они занимались.
   В его собственное сердце вонзился клинок в ту звездную, осеннюю ночь  в
лесу Сандрени.
   Он представления не имел, чего  ожидать,  когда  через  пять  дней  они
отправились на запряженной лошадьми повозке Ровиго и еще с тремя конями  в
сторону  Феррата,  увозя  кровать  и  множество   вырезанных   из   дерева
изображений Триады. Тачио написал Ровиго, что  может  продать  астибарские
культовые изображения  с  большой  прибылью  купцам  из  Западной  Ладони.
Особенно  учитывая  то,  что,  как  узнал   Дэвин,   предметы   искусства,
изображающие Триаду, пошлинами не  облагались:  часть  политики  чародеев,
чтобы умиротворить и нейтрализовать священнослужителей.
   Дэвин многое узнал о торговле в ту осень и зиму, а  также  о  некоторых
других вещах. Со своим заново  и  трудно  обретенным  терпением  он  молча
слушал, как перебрасываются  идеями  Алессан  и  герцог  во  время  долгой
дороги, превращая грубые угли замыслов  в  ограненные  алмазы  совершенных
планов. И хотя в своих собственных снах  по  ночам  видел,  как  поднимает
армию и освобождает Тигану, потом штурмует легендарные стены гавани Кьяры,
он быстро понял - на холодных дорогах в дневное время,  -  что  их  подход
будет совершенно другим.
   Именно поэтому,  собственно  говоря,  они  до  сих  пор  находились  на
востоке, а не на западе, и делали все, что могли,  при  помощи  небольших,
сверкающих алмазов - планов Алессана и Сандре, чтобы нарушить  спокойствие
во  владениях  Альберико.  Однажды  Катриана  призналась  ему,  когда,  по
какой-то причине,  сочла  его  достойным  разговора  с  ней,  что  Алессан
действует гораздо агрессивнее,  чем  в  прошлом  году,  когда  она  к  ним
присоединилась; Дэвин высказал предположение, что  это  можно  отнести  за
счет влияния Сандре. Катриана отрицательно покачала головой. Она  считала,
что  отчасти  это  может  быть  правдой,  но  есть   что-то   еще,   новая
настоятельная необходимость, источника которой она не понимала.
   Узнаем весной, пожал плечами Дэвин. Она с  гневом  взглянула  на  него,
словно ее лично оскорбила его невозмутимость.
   Однако именно Катриана предложила самый агрессивный план в начале зимы:
она инсценировала самоубийство в  Тригии.  Да  еще  и  оставила  на  мосту
подборку стихов, написанных тем  молодым  поэтом  о  Сандрени.  Его  звали
Адриано, сообщил им Алессан, непривычно подавленный: его имя  оказалось  в
присланном Ровиго списке тех поэтов, которых наугад схватили и казнили  на
колесах, когда Альберико мстил за эти  стихи.  Алессана  неожиданно  очень
опечалила эта новость.
   В  письме  Ровиго  содержалась  и  другая  информация,  кроме   обычных
подробностей, касающихся торговли.  Оно  ждало  их  в  таверне  на  севере
Тригии,  которая  служила   почтовым   ящиком   для   многих   купцов   на
северо-востоке. Они направлялись на юг, распространяя всевозможные слухи о
беспорядках среди солдат. В последнем отчете  Ровиго  уже  во  второй  раз
высказывал предположение, что налоги снова неизбежно будут повышены, чтобы
удовлетворить новые  требования  наемников  увеличить  им  плату.  Сандре,
который поразительно предугадывал ход мыслей тирана, с ним согласился.
   После ужина, когда они остались одни у очага,  Катриана  изложила  свое
предложение. Дэвин едва мог поверить: он  видел,  какие  высокие  мосты  в
Тригии и как стремительно несется под ними река.  И  к  тому  времени  уже
наступила зима, с каждым днем становилось все холоднее.
   Алессан, все еще огорченный новостями из Астибара и, очевидно, думающий
так же, как и Дэвин, с ходу наложил вето на эту идею. Катриана указала ему
на два момента. Первое, что она выросла у моря: она плавала  лучше  любого
из них и лучше, чем они думают.
   Второе, это то, что подобное самоубийство  и  особенно  в  Тригии,  как
хорошо известно Алессану, безупречно укладывается в рамки всего, чего  они
пытались добиться на Восточной Ладони.
   - Это правда, - сказал тогда Сандре, - как мне ни жаль это признавать.
   Алессан  неохотно  согласился  поехать  в  Тригию  и  более  пристально
взглянуть на реку и мосты.
   Через четыре дня Дэвин и Баэрд сидели, скорчившись, в вечерней полутьме
на берегу реки в городе Тригия,  в  том  месте,  которое  Дэвину  казалось
страшно далеким от моста, выбранного Катрианой.
   Пока они ждали, Дэвин безуспешно пытался разобраться  в  своих  сложных
чувствах к Катриане. Однако он слишком волновался и слишком замерз.
   Он  знал  лишь,  что  сердце  его  подпрыгнуло  от   тройного   чувства
облегчения, восхищения и зависти, когда она подплыла к берегу, точно в том
месте, где они ее ждали. Она даже держала в одной руке парик, чтобы он  не
застрял где-нибудь и его не нашли. Дэвин затолкал его в сумку, пока  Баэрд
энергично растирал дрожащее тело Катрианы и закутывал ее в несколько слоев
принесенной с собой одежды. Глядя на нее, пытающуюся  унять  дрожь,  почти
синюю  от  холода,  стучащую  зубами,  Дэвин  почувствовал,  как   зависть
исчезает. Ее сменила гордость.
   Она была родом из Тиганы, и он тоже. Мир пока еще не знает об этом,  но
они вместе трудятся, пусть и по-разному, чтобы вернуть Тигану.
   На следующее утро две  повозки  медленно  прогрохотали  через  город  и
направились на северо-запад к Феррату с полным грузом горного кава.  Падал
легкий снежок. Оставленный ими  город  бурлил  и  волновался,  потому  что
неизвестная черноволосая девушка из дистрады покончила с собой. После того
случая Дэвину стало очень трудно быть резким или мелочным с Катрианой.  По
большей части. Она не оставила своей привычки время от времени делать вид,
будто он невидимка.
   Ему стало трудно убедить себя в том, что они  действительно  занимались
любовью; что он действительно ощущал ее мягкие губы на своих губах или  ее
руки на своей коже, когда она направила его в себя.
   Конечно, они никогда об этом не говорили. Он ее не  избегал,  но  и  не
искал ее общества: ее настроение менялось  слишком  непредсказуемо,  и  он
никогда не знал, какой ответ получит. С заново приобретенным терпением  он
позволял ей править повозкой или сидеть рядом с ним  у  очага  в  таверне,
если ей хотелось. Иногда ей хотелось.
   В Феррате, где они побывали уже в третий раз за ту зиму,  их  прекрасно
кормила Ингонида, все еще пребывающая в восторге от кровати,  которую  они
ей привезли. Жена  Тачио  продолжала  оказывать  особенное,  сочувственное
внимание  к  герцогу  в  его  черном  обличье.  Алессан  с   удовольствием
поддразнивал Сандре по этому поводу, когда они были одни. А  тем  временем
толстый, краснолицый Тачио щедро поил их всех вином.
   Их ждал еще один конверт от  Ровиго  д'Астибара.  На  этот  раз  в  нем
оказалось два письма, одно из которых источало - даже после долгого пути -
удивительно сильный аромат духов.
   Алессан, нарочито вздернув брови, вручил это бледно-голубое благоухание
Дэвину  с  бесконечно  многозначительным  видом.  Ингонида   закаркала   и
захлопала в ладоши, что, несомненно, должно  было  означать  романтический
восторг. Тачио, расплывшись в улыбке, налил Дэвину еще вина.
   Духи принадлежали Селвене, вне всякого сомнения. Выражение лица Дэвина,
должно быть, его выдало, когда  он  осторожно  взял  конверт,  потому  что
услышал,  как  Катриана  внезапно  хихикнула.  Он  постарался  на  нее  не
смотреть.
   Послание Селвены состояло из одного бурного предложения, такого же, как
сама девушка. Однако в нем содержался один прозрачный намек, и он вынужден
был отказать друзьям в их невинной просьбе дать им прочесть это письмо.
   Но фактически Дэвин должен был признаться себе, что его гораздо  больше
заинтересовали пять аккуратных строчек, которые Алаис приписала к посланию
отца.  Мелким,  деловитым  почерком  она  просто  сообщила,  что  нашла  и
переписала в одном из храмов этого бога в Астибаре еще один вариант "Плача
по Адаону" и что с нетерпением ждет случая  показать  его  всей  компании,
когда они в  следующий  раз  приедут  на  восток.  Она  подписалась  одной
начальной буквой своего имени.
   В основной части письма Ровиго сообщал, что в Астибаре стало очень тихо
с тех  пор,  как  десять  поэтов  были  казнены  вместе  с  членами  семей
заговорщиков на Большой площади. Что цены на зерно продолжают  расти,  что
он мог бы с выгодой продать столько зеленого вина из  Сенцио,  сколько  им
удастся достать по нынешней цене, что Альберико, как все ожидают,  вот-вот
объявит  того  из  своих  командиров,  который   получит   большую   часть
конфискованных  земель  Ньеволе,  и  что  его  самая  полезная  информация
заключается в следующем: сенцианское  постельное  белье  все  еще  идет  в
Астибаре по низким ценам, но они, возможно, поднимутся.
   Именно  известие  о  землях  Ньеволе  послужило  поводом   для   нового
искрометного плана Алессана и герцога.
   И эти искры вызвали пожар. Они впятером  быстро  совершили  поездку  по
хорошо ухоженной главной дороге  на  север  Сенцио  еще  с  одной  партией
культовых предметов искусства. Закупили зеленое вино на деньги, вырученные
за статуэтки, успешно выторговали партию белья - ко всеобщему удивлению, в
таких делах лучше всех вел переговоры Баэрд - и быстро вернулись  назад  к
Тачио, заплатив огромные новые пошлины как в пограничных фортах, так  и  у
стен города.
   Их ждало еще одно письмо. Среди различных деловых мелочей,  приведенных
для отвода глаз, Ровиго сообщал, что объявление решения по  поводу  земель
Ньеволе ожидают к концу этой недели. У него  надежный  источник,  прибавил
он. Письмо было написано пять дней назад.
   В ту ночь Алессан, Баэрд и Дэвин одолжили у Тачио третьего коня  -  тот
был очень рад, что они ему ничего не сообщили  о  своих  намерениях,  -  и
отправились в долгий путь к границе Астибара, а  потом  к  тому  оврагу  у
дороги, которая вела к воротам поместья Ньеволе.
   Семь дней спустя они вернулись с новой  повозкой  и  грузом  непряденой
овечьей шерсти на продажу для Тачио.  Весть  о  пожаре  их  обогнала.  Уже
начались многочисленные стычки в городе между солдатами  Первой  и  Второй
рот.
   Они оставили новую повозку у Тачио и уехали, медленно двигаясь  обратно
к Тригии. Три повозки им не  были  нужны,  ведь  они  являлись  партнерами
скромного коммерческого предприятия. Получали  скромную  прибыль  по  мере
своих сил, учитывая непосильные налоги и пошлины. Они  много  говорили  об
этих налогах  и  пошлинах,  часто  в  общественных  местах.  Иногда  более
откровенно, чем было привычно для слушателей.
   Алессан ссорился с насмешливым кардунским воином  в  десятке  различных
таверн и придорожных гостиниц и нанимал его на службу десятки раз.  Иногда
свою роль играл Дэвин, иногда Баэрд. Они следили за тем,  чтобы  нигде  не
повторять свое представление дважды. Катриана вела точный учет  мест,  где
они побывали и  что  говорили  и  делали.  Дэвин  заверил  ее,  что  можно
положиться на его память, но она все равно вела записи.
   В общественных местах герцог теперь называл себя  Томазом.  "Сандре"  -
имя довольно необычное для Ладони и для наемника из  Кардуна  звучало  тем
более странно. Дэвин вспомнил, что тогда осенью он  впал  в  задумчивость,
когда герцог сообщил им свое новое имя. Он спрашивал себя,  что  чувствует
человек, которому пришлось убить собственного сына.  Пережить  собственных
сыновей. Знать, что всех, даже самых дальних родственников, распяли живыми
на колесах смерти Барбадиора. Он  пытался  представить  себе,  что  должен
чувствовать такой человек.
   На протяжении этих осени и зимы жизнь и то, что она делает с человеком,
стали казаться Дэвину все более сложными и болезненными. Он часто думал  о
Марре, выхваченной смертью на пути к зрелости, к тому, чем она должна была
стать. Он скучал по ней, иногда эта  ноющая  боль  становилась  давящей  и
тяжелой. С ней можно было бы поговорить о таких вещах.  У  других  хватало
своих забот, и ему не хотелось их  обременять.  Он  думал  об  Алаис  брен
Ровиго. Поняла бы она то, что его мучает? Дэвину казалось,  что  нет;  она
жила слишком защищенной, замкнутой жизнью, и подобные мысли ее,  наверное,
не волновали. Тем не менее однажды ночью она  ему  приснилась,  и  видения
были неожиданно яркими. На следующее утро он  ехал  рядом  с  Катрианой  в
передней повозке, непривычно молчаливый, возбужденный и  обеспокоенный  ее
близостью, рыжим водопадом ее волос на фоне белого зимнего пейзажа.
   Иногда он вспоминал о том солдате в конюшне Ньеволе, который проиграл в
кости и взял кувшин вина в уединенное место, вдали от пения, и которому во
сне перерезали горло. Неужели тот солдат появился на свет только для того,
чтобы стать платой за обряд посвящения Дэвина ди Тиганы?
   Это была ужасная мысль. В конце концов, обдумывая ее снова и  снова  во
время долгих, холодных зимних перегонов, Дэвин пришел к выводу, что все не
так. Этот человек на протяжении своей  жизни  взаимодействовал  с  другими
людьми. Несомненно, давал им радость и причинял горе, и сам  испытывал  те
же чувства. Не мгновение его конца определяло его путь, освещенный  огнями
Эанны, или как там этот путь называется в Империи Барбадиор.
   Трудно было разобраться во всем этом. Неужели Стиван  Игратский  жил  и
умер для того, чтобы горе его отца могло привести к уничтожению  маленькой
провинции, ее народа и памяти о ней? Неужели  принц  Валентин  был  рожден
лишь для того, чтобы нанести удар клинком, который послужил причиной всего
этого? А как же тогда его младший сын?
   И как насчет младшего сына  крестьянина  из  Азоли,  который  бежал  из
Авалле,  когда  тот  превратился  в  Стиванбург?  Воистину,  тяжело   было
разгадать эти головоломки.
   Однажды утром, в Сенцио,  когда  первые,  смутные  признаки  весны  уже
чувствовались в воздухе севера, Баэрд  привез  со  знаменитого  оружейного
рынка сверкающий, прекрасно сбалансированный меч для  Дэвина.  В  рукоятку
был вставлен черный камень. Баэрд ничего не объяснил, но Дэвин  знал,  что
это имеет отношение к тому, что произошло  на  конюшне  поместья  Ньеволе.
Этот подарок не дал ответы на его новые  вопросы,  но  все  равно  он  ему
помог. Баэрд начал давать Дэвину уроки во  время  полуденных  привалов  на
дороге.
   Дэвин тревожился за Баэрда, отчасти потому, что видел,  как  тревожится
Алессан.
   Его первые впечатления в  охотничьем  домике  оказались  в  большинстве
своем неверными:  он  увидел  там  Баэрда  крупным  блондином,  устрашающе
хладнокровным и опытным. Но Баэрд оказался темноволосым и вовсе  не  таким
уж крупным, и хотя его познания во многих вопросах были столь обширны, что
даже через шесть месяцев иногда пугали, он  вовсе  не  был  хладнокровным.
Всего лишь внимательным и настороженным. Он  замкнулся  в  своей  боли,  с
которой так долго жил.
   В некотором смысле Алессан воспринимал  все  легче,  чем  Баэрд,  понял
Дэвин. Принц мог найти временную отдушину в беседе, в смехе и почти всегда
- в музыке. Баэрд, казалось, ни в чем не находил отдушин: он шел по  миру,
меняющемуся каждое мгновение,  но  вращающемуся  вокруг  того  факта,  что
Тиганы больше не существует.
   Иногда эта мысль гнала его из дома по ночам, заставляя забыть сон, и от
костра, разведенного ими у дороги. Он вставал без  предупреждения  и  тихо
уходил один в темноту.
   Дэвин смотрел на Алессана, провожающего взглядом удаляющегося Баэрда.
   - Когда-то я знал одного человека, похожего на него,  -  однажды  ночью
сказал Сандре, когда Баэрд покинул теплую  комнату  в  таверне  и  ушел  в
зимний ночной туман, в холмы Тригии неподалеку от  Борифорта.  -  Он  имел
привычку уходить в одиночку  для  того,  чтобы  победить  в  себе  желание
убивать.
   - Это лишь доля правды, - заметил тогда Алессан.
   Мысли зимы, настроение зимней ночи.


   А сейчас была весна, и как зелено-золотистый сок  земли  поднимается  к
согревающему  свету,  так  и  Дэвин  почувствовал,  как   его   настроение
поднимается навстречу оживающей природе, среди которой они путешествовали.
   "Подождите весны", - говорил Алессан  среди  коричнево-красных  осенних
деревьев и оголенных после уборки урожая виноградных лоз.  И  вот  на  них
накатила весна, быстро приближались дни Поста, и наконец - как  долго  они
ждали этого! - они направлялись  в  Чертандо  за  теми  ответами,  которые
надеялись там найти. Дэвин не мог и не хотел подавить поднимающееся в нем,
словно  сок  зеленеющего  леса,  ощущение:  то,  что   должно   случиться,
произойдет очень скоро.
   Сидя во второй повозке рядом с Баэрдом, он чувствовал себя  живым,  что
было чудесно и  очень  важно.  Послеполуденное  солнце  играло  в  волосах
Катрианы, едущей  впереди,  и  творило  с  его  кровью  нечто  странное  и
прекрасное. Он ощущал на себе  пристальный,  любопытный  взгляд  Баэрда  и
поймал легкую улыбку, промелькнувшую на его лице. Ему было все  равно.  Он
даже обрадовался. Ведь Баэрд - его друг.
   Дэвин затянул песню. Очень старую дорожную балладу, "Песнь странника":

   Я теперь вдали от дома, где я родился,
   И изгибы тропы ведут меня, друг другу вторя,
   Но когда восходят луны и солнце садится,
   Лишь звезды Эанны внемлют с небес моей истории.

   Алессан, в каком бы он  ни  был  настроении,  почти  всегда  был  готов
подхватить песню, и Дэвин не удивился, услышав к  началу  второго  куплета
тригийскую свирель. Он оглянулся и увидел, как едущий рядом  с  ним  принц
подмигнул ему.
   Катриана с неодобрением оглянулась на них. Д